«Если», 2012 № 01 - Журнал «Если»

Он заставил себя войти, надеясь, что не наступит на что-то важное. Присел возле нее на корточки, как недавно возле Лизы, но трогать Агату Кантсвинкль не стал.

В этом не было нужды. Не нужно быть врачом или медэкспертом, чтобы понять — мертва. По правде говоря, он, наверное, уже и сам настоящий эксперт по покойникам, если вспомнить, сколькими мертвыми телами ему пришлось заниматься за последние два десятилетия. Черт побери, с чего это вдруг люди обрели привычку помирать вдали от дома?

Еще когда эта женщина протолкалась в начало очереди, он знал, что будут неприятности. Ну, вот и дождался.

Он прикусил губу, чтобы не произнести проклятье. Будучи несколько суеверным, он допускал, что это может навлечь невезение. Вместо этого он вздохнул. Теперь ему придется вызвать врача базы, чтобы она занялась покойницей, хотя ему очень не хотелось этого. Не того, чтобы к делу приступил врач, просто он не хотел, чтобы телом занялся этот доктор.

Он вышел из комнаты и плотно закрыл дверь, надеясь, что никто не попытается войти, потому что это оказалось чертовски легко. На этот раз он выругался, но относительно себя. И покачал головой.

Он направился в бар — привести Анну Марию Девлин, пока она еще в состоянии двигаться.

— Тело, — смачно произнесла Анна Мария Девлин. Телом она не занималась уже полгода, а то и год. Шлепнув ладонью по стойке бара, она соскользнула с высокого табурета, надеясь, что Хансейкер не заметит, насколько нетвердо она держится на ногах.

Она была пьяна, но не до такой степени, как в конце дня. Значит, все запомнит, даже если не протрезвеет. А учитывая обстоятельства, вполне может и протрезветь.

Анна Мария схватила салфетку — какую-то тряпку, которую Хансейкер держал на стойке бара, — и вытерла пивную пену с подбородка. Она не знала, есть ли у нее на подбородке пивная пена, но всегда считала, что лучше стереть воображаемую, чем дать засохнуть настоящей.

Потом она улыбнулась. В трезвом виде, наверное, не сочла бы предстоящее дело забавным, но в тот момент ей было чертовски весело.

— И много ты еще собиралась выпить? — спросил Хансейкер тем надменным тоном, который демонстрировал все его дорогое образование, родословную и превосходство. Конечно, ее образование стоило вдвое дороже, и происходила она, наверное, из лучшей семьи, и именно ей следовало бы испытывать чувство собственной значимости, но все это осталось в прошлом.

Ей лишь хотелось, чтобы Хансейкер об этом помнил. Нет, еще лучше. Ей хотелось, чтобы он это уважал. И он об этом помнил и обливал ее презрением всякий раз, когда видел.

— Причины естественные? — спросила она, сильно моргая. Ей казалось, что в баре дымно, хотя туман плавал лишь в ее глазах.

— А разве не твоя работа — выяснить это? — огрызнулся он так, что она даже слегка протрезвела.

Обычно — если здесь уместно такое слово, поскольку им пришлось оформлять вместе всего лишь три смерти (разве это не романтично звучит: «всего лишь три смерти»?), — Хансейкер называл ей причину, время и что ей следует написать в свидетельстве. Ее всегда раздражало, что он указывает ей, как делать эту работу, и еще больше раздражало, когда оказывалось, что он был прав. И то, что он не пожелал сказать, как умер постоялец, уже было странно.

— Извини, — пробормотала Анна Мария и направилась в дальний угол бара. Для единственного местного бара помещение было смехотворно маленьким. Люди могли выпить в ресторане и казино, но ни в одном из этих мест они не могли сделать это с комфортом.

Она прислонилась к стойке и огляделась. Несколько постояльцев из поврежденного корабля явились на обед. Она ощутила запах жареного фазана… или как там называлось их главное блюдо. Оно всегда было одним и тем же, состряпанным из мяса неопределенного происхождения, синтетического или даже, возможно (о, только не надо об этом думать, но она, разумеется, подумала), из настоящих трупов, с какой-то подливкой или соусом и натуральными овощами, выращенными в единственном приятном месте на станции — гидропонном саду.

Вегетарианкой она стала давно, и главным образом для самоуспокоения. Ей не хотелось думать об источнике мясного протеина, вот она и не думала. Кроме тех случаев, когда приходилось иметь дело с трупами или болезнями либо с тем и другим сразу. У нее свело желудок. А чего еще ожидать, когда пьешь пиво, но ничего не ешь? Пиво, сваренное на натуральном хмеле, потому что она настояла на этом уже давно. Иногда она пила виски, привозимое на кораблях, или вино из разных далеких мест, но о пиве она хотя бы точно знала, из чего оно сварено. Потому что ее наняли, чтобы его варить.

Когда-то, уже давно, она была на станции барменшей. Пока до них не дошло, что к концу вечера она напивается до такой степени, что уже не может обслуживать посетителей. Это было еще до Хансейкера, который полагал, что автоматический смеситель коктейлей в любом случае лучше бармена-человека.

Хансейкер выведал секрет: у нее есть медицинская лицензия, которую она продолжает обновлять. Она просто не могла иначе. Она не хотела, чтобы на нее подал в суд какой-нибудь пассажир, которого ей придется спасти, потому что в душе, под завесой алкоголя, она оставалась человеком благородным и считала, что клятва Гиппократа не имеет никакого отношения к лицемерию, зато прямое отношение — к благородству.

Впрочем, по поводу трупа она не могла быть ни лицемерной, ни благородной. Она схватила маску протрезвителя и сделала глубокий вдох, ощущая, как газовая смесь разгоняет алкогольный туман не хуже пощечины. Она ненавидела этот аппарат, и не только потому, что тот крал эйфорию и заставлял ее мгновенно трезветь, но и потому, что через сутки награждал ее жуткой головной болью, а с этим она ничего не могла поделать.

Кроме как снова напиться, разумеется.

Для верности она сделала еще один вдох и повернулась к Хансейкеру. Тот стоял, расставив ноги, расправив плечи, сложив на груди руки и сжав губы в тонкую линию.

— Готова? — спросил он тем самым ненавистным тоном.

Ее мучила жажда, глаза болели, а депрессия, что всегда вилась поблизости, была готова ее раздавить.

— Всегда готова, — буркнула она и вышла следом за ним.

Ричард ухитрился сбежать из номера Джанет Потсворт, как только Лиза очнулась после того, что Джанет назвала обмороком. Но это не был обморок, потому что Лиза успела завопить, прежде чем вырубиться. Впрочем, сознание она потеряла мгновенно, и у него уже появились кое-какие соображения о том, как это произошло.

Ему хотелось поразмыслить, а для этого требовалось сбежать и от разговора, и от Джанет Потсворт, которая облапала его задницу, когда он наклонился, укладывая Лизу поудобнее. Потсворт была угрозой, и он рад бы от нее избавиться, хотя не представлял, когда это произойдет, особенно теперь, когда Агата Кантсвинкль мертва.