Псевдо - Макc Гурин

Тесей взял снеговика за белые руки, отвёл на Троицкий мост и сбросил в Неву, где снеговая бедняжка и нашла свой конец.

(Когда я приду домой, я посвящу вас в тайну романа «Псевдо». Тайна сия малоинтересна теперь для меня, но между мною и вами, милостивые государи читатели, кажется, всё-таки есть небольшая разница. К лучшему обстоятельство оное, или же нет, а только, благороднейшая Екатерина Матвеевна, великодушно простите, вынужден я прервать этот сладостный словоблудный поток.)

Так вот нашла конец свой снеговая бедняжка наша. Почила в Неве в то время, как месяца четыре назад апостроф Мила сказала, что я похож на Рембо, но второй будет чуток поталантливей.

Мила умна, а у Ленки красивые ноги. Иногда же мне кажется наоборот: Мила глупая, хоть и вся состоит из сплошного секса, а Ленка — умница и красавица. А с Ирой мы завтра поедем смотреть новую базу для репетиций. (На ходу я ещё никогда не писал.) Что ты об этом думаешь, Митя Кузьмин? Гаврилов часто говорит чересчур громко. Я думаю, что в этом ты согласен со мной, Митя Кузьмин. Как ещё? Всё понятно в кругу своих. И в этом есть своя сермяжная правда, правда Митя Кузьмин? Мириам, Галь… Одним словом, мой друг Хорхе Луи Сальвадор вдали.

Самое страшное во всей нашей мудацкой, трижды выебанной и высушенной жизни то, что мне хуёво, и всем хуёво, всем больно, но никто друг о друге и знать не желает. Блядь! И ведь всем всё понятно, и можно даже сказать, что я банален или ещё какую хуйню. А вы вот так же, как я, скажите, пиздюки ёбаные, имея такой же, как я, интеллект и такое же богатство духовное в сокровищнице, в сущности, всё равно нищей душонки, и такие же руки нежные, и язык, и хуй как хуй. Вот так же вы, блядь, скажите! Ведь ни хуя! Все себя умней друг друга считают.

Мне больно и хуёво до такой степени, что я чуть на стену не лезу, и всего-то мне нужно, чтоб хорошо всё стало, стало совсем. И чего же ещё желать? Хочу, чтобы Добридень счастлива была, чтобы Леночка моя не грустила (единственная Леночка моя). Чтобы… (что на самом деле я клёвый, а не говно вовсе).

А Добридень не понимает, какой я классный. Все вы, блядь… Что вы понимаете? Я читаю вам рассказы, пишу всякие музычки, — и вы всё это читаете, слушаете, хвалите (как будто, блядь, похвала мне ваша нужна), а помощь всё не приходит!!! Никто, никто не хочет понять, что никакое искусство, ёб вашу мать, здесь не при чём! Что оно, искусство, блядь, вообще никогда не при чём! Говно всё это — искусство!

Никто не хочет понять, что вся эта злоебучая творческая продукция — это всего лишь мой индивидуальный SOS!!! Но никто не приходит…

И пишешь снова, пишешь опять, думаешь, что теперь-то уж их (вас) прошибет, теперь-то уж поймут, теперь уж спасут меня… и хуй мне!.. Хуй! Огромный толстый хуище в жопу неразработанную мою!

И лезет хуища эта сквозь всё тело, все внутренности, пробивается в мозг, и тонут все мысли в беспощадной сперме его.

И при чем, при чем же здесь книги, Митя? Опомнись, какие книги, какое, на хуй, искусство! Я сам филологом без пяти минут был. На часах стоял за пять минут ещё до того. Стоял в очереди за пятью минутами счастья как-я-хочу. А хочу-то я всего лишь девочку мою единственную и любимую. Лечь с ней, уснуть, обнявшись, или смотреть в темноте друг другу в глаза, и чтобы тихо было, не было вокруг никого, а всё равно говорили шёпотом. Где ты, малыш? Как зовут тебя? Кто ты? Когда? Девочка, девочка, девочка, девочка, девочка, девочка, девочка…

Господи, попались мы с тобой. Иначе говоря, меня и господи за жопы взяли. Кто взял? Хуй знает…

Ходили мы с Дуловым, ходили с другом моим, почём-всё-нам-нипочем грузили друг друга зря. Расстались около часа ночи. И Дулов-апостол молвил впотьмах: «Всё-таки, Скворцов, ты прав, конечно». В чём прав? В чём прав Скворцов-апо-СТОЛ — об-стол? Ёб твою мать! В чём?

Мама попросила меня, мама меня попросила: «Убери кота, пожалуйста!» А тот пригрелся, урчит. Как такого убрать? Как так можно? Как это, взять и убрать? Убрал.

Ведь вы подумайте, дорогие мои человекушки, все мы умрём, и не останется от нас ни хуя, ни хуяшеньки!.. Ведь сколько раз вы читали об этом, сколько раз слышали, но никак ни хуя. Ни хуя-то не останется от несчастных человекушек нас. Ни хуя… Вовеки никто не вспомнит и не пожалеет. Никто…

Никого…

Good day, sir!

Ты прав, все изменилось, причем для меня в одну секунду. На самом деле, во мне всегда было «потаенное знанье… о любви…», но в одну секунду я почувствовала, что «миновали случайные дни и равнодушные ночи». В одну секунду я обрела жизнь, веру и саму себя. Да, не удивляйся, пожалуйста, — саму себя. Когда мы в телевизоре играли в свой «Образ», там была очень хорошая девочка Таня Смолярова, и она читала стихи про «Маленького принца», где были слова: «Но можно глубину свою обидеть». Так вот, я поняла, что до сих пор эту глубину обижала. Сейчас у меня очень блоковское настроение, поэтому я его все время цитирую. И мое состояние лучше всего передать его словами:

 Но столетья прошли,И продумал я думу столетий.Я у самого края земли,Одинокий и мудрый, как дети.Так же тих догорающий свод,Тот же мир меня тягостный встретил.Но ночная фиалка цветет,И лиловый цветок её  светел.И в зеленой ласкающей мглеСлышу волн круговое движенье,И больших кораблей приближенье,Будто вести о новой земле.Так заветная прялка прядетСон живой и мгновенный,Что нечаянно Радость придетИ пребудет она совершенной.

Сейчас я вдруг подумала, что его стихи на тебя могут произвести другое впечатление. То, что я хотела сказать, — это необыкновенная, неуловимая тонкость чувства (доступная, может быть, лишь Мандельштаму и Блоку — никому кроме них её не удавалось выразить), тайное, внутреннее знанье и, — нечаянная Радость, которая пребудет совершенной.

Прости, что я так углубилась в себя, но мне необходимо осмыслить, осознать новую себя — «дойти до самой сути». (К списку использованной литературы прибавился ещё и Пастернак.) Особенно ясно я сейчас чувствую, что я — «with the love of the past» — с любовью к прошлому, в прошлом — по-английски это звучит изящней. Так говорила про меня одна из трех моих любимых учительниц Ольга Маратовна.

Мне кажется почему-то, что вся история (эта, наша история) на самом деле какая-то не из двадцатого века. Сама я века из XVIII–XIX — это сказал уже другой любимый учитель, Лернер: «Милочка у нас девушка из XVIII-го в». (Может быть он поэтому меня и любил.) А ты вообще довольно средневековый рыцарь Прекрасной Дамы (хотя «Прекрасная Дама» — это не обо мне). Если честно, то осознание собственной несвоевременности иногда очень тяжело. Но сейчас этой тяжести я не чувствую. Мне снятся только веселые думы. Или только кажется? Или все узнается?

(Приблизительно начало второй декады декабря 1989-го года.)

Я кота к себе позвал, вместо мамы, а он уже не пошел. Поздно. Обиделся. Что теперь?..

Сегодня эксперимент. Детишки мои слушают «Весну священную», не зная ничего ни о Стравинском, ни о ХХ-ом веке вообще. Чем-то это закончится? Вот как раз моя любимая темка. Одна из любимых.

А пишу-то я сейчас черным фломастером. Грифель у него тоненький, остренький, как язычок искомый. Писать легко, нежно как-то писать, как будто ласкаешь кого-то. (Звонок! Он ничего не означает. У меня другое расписание.)

Раньше у меня был такой же фломастер, только синий. Он тоже был нежный и легкий. Кайф был. Был у меня кайф. Кайф синим фломастером писать. Что угодно писать, а всё в кайф! Люблю тонкие фломастеры я. Приятно ими писать, как будто ласкаешь кого. Интересно, хотела ли меня архангелогородка Люда? Шарфик заботливо поправляла на мне, когда уезжали. Уезжали мы с оркестром, и так и не поеблись с энтой Людушкой-голубушкой первоапостольной. Архангелогородкой.

Классный композитор Стравинский! (Не думайте, я могу о неми профессионально сказать. Я — мальчик учёный. Много умных словечек знаю: менталитет, трансценденция, экзистенциализм, маргинальность, амбиент, дегуманизация, нойз, синкретизм, поебень, поебеньталитет и т. д.)

— Нынче же будешь со мной в раю!

— Що цэ такэ?

— Больно мне. Камень на сердце у меня. Словом, нелегко, — Имярек-апостол сказал и покинул. Покинул, покинул…

Пиписька-пиписька, сколько мне жить осталось? (Неплохая сентенция для урока по музыкальной литературе, isn't it?)

Шёл по лесу солдат. Возвращался с войны. Грустен был этот солдат. В последнём сражении потерял он огниво. Где потерял, где искать, что делать, чем обязан потере внезапной такой?