Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Однако он не расстроился, рассудив справедливо, что лучшее для него — прославить свой род свершениями на лекарском поприще. К чему, кстати, и пращур, так сказать, призывает из глубины веков.

Правда, в отличие от прославленных предков, Павел Романович никогда не мог похвастаться независимостью. В обществе предпочитал более слушать, нежели говорить самому. И весьма тушевался, когда невольно случалось стать центром внимания. В общем, рядом с гвардейским офицером в куртуазном отношении Дохтуров представлял едва ли не пустое место.

Теперь кексгольмцы пребывали на маневрах, и Дохтуров слабо надеялся, что за это время в настроении генеральши произойдет перемена. Впрочем, вряд ли стоило на это особенно уповать.

Пролетку тряхнуло — свернули в Конный переулок, и заднее колесо наскочило на тротуар. Тут уж до дома было пару минут.

— Стой! — закричал возчик, осаживая. — Приехали, барин!

Дохтуров вручил ему целковый — почти вдвое против положенного, но ведь и впрямь доехали быстро, — соскочил наземь и зашагал к распахнутым чугунным воротам.

Своего выезда Павел Романович не держал — не по средствам (пожалуй, насчет «крыла» не столь уж неправа Зинаида Порфирьевна), однако, когда приходилось делать визиты, выбирал экипажи не из дешевых. Это, конечно, необязательное щегольство и вообще слабость, но тут молодой доктор не мог себе отказать.

Всю дорогу мысли Павла Романовича занимали слова генеральши, так что под конец он совершенно извелся. Однако хуже всего была некая догадка, которую доктор всячески от себя гнал, а отделаться никак не мог.

Заключалась она в партии, якобы задуманной генеральшей для дочери. Что, если партии той вовсе не существует? А причиной замаскированного отказа служат некие приватные сведения, полученные Зинаидой Порфирьевной об избраннике своей дочери? Вполне вероятно. О, добыть те сведения не составило бы никакого труда! — вздумай только она навести справки.

Чем дальше, тем более верным представлялось Павлу Романовичу это соображение. Вкратце же дело сводилось к следующему.

Когда Павлику Дохтурову едва исполнилось одиннадцать, случилось ужасное, никем не предвиденное несчастье: мать умерла вторыми родами. Отец, занимавший немалую должность помощника главного инспектора Николаевской железной дороги на московском участке, заболел и две недели пролежал в горячке. Все думали — не выживет. Но обернулось еще хуже: вдовец помутился рассудком, стал заговариваться, отчего, в конце концов, был помещен в психиатрическую, под строгий надзор.

Жить самостоятельно мальчик, разумеется, не мог. Слава Богу, помогла тетка по материнской линии, помещица Кашилова Мария Амосовна, которая и забрала к себе сироту. Московскую квартиру пришлось продать. Но Павлик об этом нисколько не жалел. Его ужасала одна только мысль, что придется еще когда-либо переступить этот порог.

Мария Амосовна оказалась воспитательницей строгой, никаких новомодных вольностей не признавала. Образование племяннику дала домашнее, но не уступавшее гимназическому. В молодости Кашилова жила в Санкт-Петербурге на широкую ногу и вращалась в самых что ни есть высших сферах. Была весьма дружна со столичным градоначальником. (Кстати, многие связи она сохранила и до настоящего времени.) Но, выйдя замуж, интерес к светским развлечением мало-помалу утратила. Своих детей Бог не дал, а потому все душевные силы Мария Амосовна отдала мужу.

Покойный супруг ее был врачом. Ко всему, что касалось его памяти, тетушка относилась благоговейно. Высказывания его по медицинской части вообще стали для нее истиной в последней инстанции. А наговорил он в свое время, похоже, немало. Среди прочего, в частности, утверждал, что залог успешной профессии доктора — частная практика в начале карьеры, которая даст незаменимый опыт. И эти слова оказали впоследствии на судьбу Павла Романовича сокрушающее воздействие.

Но все по порядку.

Когда подошел срок, Павел Романович надумал поступать на медицинский. Отчасти под влиянием Марии Амосовны — но более в тайной надежде, выучившись, помочь отцу, который был жив, но пребывал все в том же прискорбном состоянии.

А если совсем откровенно, то выбор профессии молодого Дохтурова определялся еще и тайным стремлением узнать, как избежать самому (не дай Бог!) подобной печальной планиды.

На факультете он понял: помочь отцу, увы, невозможно. И охладел к психиатрии. Его увлекла общая терапия, а позднее — хирургия, и в обеих дисциплинах он успевал блестяще. Но психиатрия, хотя и не ставшая специальностью, многому научила. Павел Романович открыл для себя, что психических расстройств люди опасаются даже более, нежели заразных болезней. А многие полагают (не без оснований), что эти расстройства — штука наследственная, и потому как огня бегут тех знакомцев, у кого в роду такие расстройства случались.

Вот и получается — коль скоро генеральше Глинской стало известно о печальной истории детства Павла Романовича, то она никогда не согласится на брак. И помочь тут никто не сможет, даже всесильная тетушка.

…Когда племянник окончил университет, Мария Амосовна поставила условие: три года частной практики, и чтоб непременно в Санкт-Петербурге. А потом — занимайся чем хочешь. Расходы по найму квартиры, содержанию прислуги, гардеробу и, главное, отправку рекомендательных писем Мария Амосовна брала на себя.

Знакомства тетушки впрямь обеспечили начинающему врачу некую частную практику. Что было делом нелегким, и можно даже сказать, неслыханным, учитывая его нежный возраст. Но Мария Амосовна, памятуя о словах мужа, со всей настойчивостью претворяла их в жизнь.

Последнее расходилось с планами самого Павла Романовича, но поделать тут было нечего. Ослушаться — значило оскорбить Марию Амосовну до глубины души.

Однако нет худа без добра.

Профессию свою Павел Романович знал и любил, так что спустя год у него уже была своя (пускай и небольшая) постоянная клиентура, а к середине второго он решительно отказался от тетушкиного денежного вспомоществования, так как на получаемые гонорары мог позволить себе вполне достойное существование.

Как ни терзался Павел Романович, возвращаясь от Глинских, а, поднимаясь к себе на третий этаж, все ж немного повеселел. Частных визитов сегодня уже не предвиделось, и вечер получался свободным. Он вытащил из жилетного кармана серебряные часы-луковицу, щелкнул крышкой.

Без десяти девять.

Скорее всего, квартира пуста. Фрося накануне еще предупредила, что после обеда непременно уйдет — мать с отцом из деревни наведались: