Вторжение в Московию - Валерий Игнатьевич Туринов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А куренники Заруцкого отрыли себе и атаману большую землянку, одну на всех, и зажили в ней, промышляя в лагере у Мстиславского. Там скопились большие припасы съестного в стане мужиков, торговавших на базаре в войске Мстиславского, на той стороне реки.
Как-то ночью Бурба ушёл с казаками за реку на плотике. Вернулись они уже под самое утро и бросили под ноги Кузе два огромных телячьих окорока: «Будет тебе — всё завару да завару!»
Заруцкий обнял Бурбу: «Ай да есаул!»
Бурба был среднего роста и какой-то весь из себя неприметный и серый, как поношенные сапоги. Не то что он, Заруцкий. Он всегда ходил в ярком кафтане, с персидской саблей на боку и золотой серьгой в левом ухе. В этом же наряде он ползал в грязи по окопам и траншеям. Изодрав его, он добывал себе другой, удивляя станичников обновкой. А Бурба притягивал тех чем-то иным. Заруцкий чувствовал это и ревновал к нему казаков.
В тот раз дело за Кузей не стало. И впервые за последние два месяца казаки наелись мяса от пуза. Одобрительно похлопав по спине кашевара, они отвалились от котла и расползлись по лежакам пьяные от сытости.
У станичников Кузя кашеварил бессменно. Ничего иного делать он не мог: у него не было кистей обеих рук. Но он ловко орудовал культяпками с черпаком у котла. Руки он потерял «в турках». Там, сбежав с галеры и голодая, он стал воровать. Его словили — отрубили кисть на одной руке. Он отлежался, ожил. Голод подтолкнул его на то же. Его опять поймали — отхватили вторую кисть…
— Кузя, вот сробим денежку у царевича и отправим тебя в монастырь, — завели казаки свою излюбленную байку с подначкой кашевара. — Сложимся на заклад. И будешь ты жить у Предтечи и Николы!
— Удавлюсь я там, брательники! — стал размазывать Кузя по щекам слёзы, умиляясь заботой казаков о себе.
Он плакал часто, охотно: для отвода души. А станичники помогали ему в этом — от скуки.
— Ослобоним Москву царю природному и пойдём Доном отымать Царьград у басурман! — зашёлся криком Кузя, переполненный любовью к своим товарищам, казакам. — Куда им супротив казаков-то!.. Эх-х-ма-а!.. Ой, корчма, корчма-княгиня! Богато в тебе казацкого добра сгинуло! — пустился он вприсядку, махая культяпками…
Казаки весело загоготали. А Кузя, угомонившись, подсел к Бурбе. И тот, наклонив к нему голову, стал внимательно слушать его болтовню.
— Бурба, ты не бросай меня, — умоляющим голосом зашептал Кузя. — Ежели Заруда погонит — возьми к себе!.. Нет у меня никого, кроме вас, брательники, — захлюпал он носом. — Один я на белом свете, как перст. А кому нужен вот с этим-то?! — громко выкрикнул он и потряс, со слезами на глазах, культяпками. — Ни робить, ни бабу обнять!
Казаки поскучнели, отводя в сторону глаза.
А Кузя снова прилип к Бурбе и горячо зашептал:
— А я тебе поведаю, как повоевать Царьград! Гроб Господень ослобонить от басурман! Я ж, когда там был, всё выглядел!.. Ты только Заруде — ни-ни! А то он и на Москву не пойдёт, сразу на Царьград!
Бурба обнял Кузю, прижал к себе, погладил по его курчавой смышлёной головке.
А тот, выплакавшись, утёрся рукавом сермяги, просветлел лицом и затянул песню: «Как пойдём на Волгу, Волгу матушку реку!..»
Казаки в землянке поддержали его.
* * *
В Путивле Борис Лыков и Гаврила Пушкин целовали крест на верность царевичу. За это Лыков получил у него окольничество и поступил к нему в свиту вместе с Пушкиным.
В течение месяца Путивль перевидал ещё немало воевод из порубежных степных крепостей. Их, повязанными, присылали мелкие служилые ему, царевичу. Они восстали против власти Годунова и ударили челом самозванцу. Оказался среди них и воевода Татев из Царева-Борисова со своим вторым воеводой Дмитрием Турениным. Лыков встретился и переговорил с Борисом Татевым. И тот принял тоже сторону царевича: стал ходить у него чином в боярах.
Гарнизон Путивля увеличивался изо дня в день. И царевич снарядил несколько сот казаков на помощь Кореле. Вместе с ними под Кромы, в войско Мстиславского, ушли тайные гонцы, отправленные туда Татевым и Лыковым к Василию Голицыну и Прокопию Ляпунову. Замысел их, предложенный царевичу, был прост: перетянуть на свою сторону бояр под Кромами и вместе с ними войско Мстиславского.
— Капелланов, капелланов сюда! — восторженно вскричал царевич от этого предложения, опять вспомнив своих капелланов, забытых было.
Капелланов ввели в съезжую избу. Они переступили порог горницы и увидели государевых думных, советчиков: князя Мосальского, Татева, Лыкова и Гаврилу Пушкина. Те сидели на лавках с постными лицами — все утомились от речей царевича, не нужных никому из них.
— A-а, вот и мои дорогие отцы! — восклицанием встретил их тот, подскочил к ним и, азартно потирая руки, заходил вокруг них. — Ах как хорошо! Хорошо, что вы, к счастью, здесь!.. Господа! — с жаром обратил он к ним лицо и просиял улыбкой, лукавой и непосредственной. Он хотел обрадовать их чем-то и торопился. — Господа! — повторил он. — Достойные государи должны обладать знаниями в военном искусстве. А ты учил меня, что и в науках тоже! — дотронулся он рукой до плеча отца Николая, который был намного выше его ростом, и хотел было покровительственно погладить его, но передумал, отвёл руку. — Дабы просвещать невежественный народ! Да, да — вот великое дело!.. Не так ли?!
Отец Николай пробурчал что-то, сожалея, что наговорил ему когда-то лишнее, и сразу же почувствовал, как неуютно тут, у царевича.
— Поэтому будете давать мне уроки! — глотая слова, мгновенно подвёл итог своим мыслям царевич.
— Но, ваша светлость! — сражённый этим, всполошился отец Николай. — Ваша светлость! — повторил он и, протестуя, вскинул руки: мелькнули фалды длинной рясы, и он стал выкручиваться, странно, всем телом. — Это не делается просто так!..
Затем он немного успокоился и начал собирать, вылавливать в опустошённой голове какие-то мысли, обрывки фраз, стал склеивать их, чтобы разумно отбиваться от вот такого…
— Это даётся годами труда! Найдётся ли у вашей светлости на это время? Да и сами мы не так учёны для просвещения вашей светлости! И не осмелимся на это!
— Никаких но! — отрезал царевич. — Начнём сегодня же, не откладывая!
— Ваша светлость, в просвещении народа сдержанность нужна немалая, — юлил и юлил отец Николай. — Мудрый Авиценна говорил: опасно разрушать у простого народа естественное единство восприятия мира. Знания, науки — не для всех благо! Они насадят пороки
