Америkа (reload game) - Кирилл Еськов

С отстраненным любопытством наблюдал Представитель за тем, как Император разоряет, в угоду английским конкурентам, отечественную торговлю и промышленность троекратным ростом налогов для содержания гигантских, ни с чем не сообразных вооруженных сил, раз за разом задирает вовсе не желающую войны с ним великую державу (имеющую первую сухопутную армию и вторую экономику мира) - и успешно доводит-таки дело до французского вторжения. Из многих тогдашних Александровых затей более всего поразили Евграфова военные поселения (причем не столько даже сама идея регламентировать "под барабан" распорядок сельхозработ и показатели деторождения у поселянок, сколько ответ Самодержца на вполне резонные возражения специалистов, в том числе и Аракчеева: "Военные поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами всю дорогу от Петербурга до Чудова!") и примененная тем в собственной стране тактика "выжженной земли" (главным результатом которой стала массовая гибель оставленных - на зиму глядя - без крова, пищи и всякого намека на помощь русских крестьян из сожженных при отступлении русской же армией деревень). Да и вообще, брошенные Россией в топку абсолютно ей не нужных Наполеоновских войн 440 тысяч солдатских жизней и 470 миллионов серебряных рублей (что соответствовало рыночной стоимости примерно пяти миллионов крепостных душ - при населении страны в сорок миллионов...) представлялись калифорнийцу явно несообразной платой за Державное Величие (сиречь за право cosaques de Russie продефилировать по Елисейским полям, а tsar de Russie - покрасоваться в президиуме Венского конгресса и Священного Союза); ну а если русские, как он убедился из разговоров, в массе своей находят такую цену вполне приемлемой, и с радостью готовы платить ее снова и снова - что ж, нам тогда лучше и впредь оставаться русскоязычными...

Всемирно-историческая победа та имела и еще одно, явно непредусмотренное Императором следствие. Победоносная русская армия самочинно произвела тогда некий неэквивалентный обмен, а именно: подарив парижанам полезный бренд "бистро", она получила от них взамен, помимо триппера, еще и идеи Просвещения, крайне своеобразно преломившиеся затем в лейб-драгунских мозгах. Поскольку терпеть "крепостное рабство" в своих поместьях стало теперь решительно не комильфо, а умерить хоть чуток собственные аппетиты в видах уменьшения реальной нормы эксплуатации тех пейзан было идеей настолько нелепой, что ее и обсуждать-то не пристало в приличном обществе - в тех коллективных мозгах выбродил удивительный по сочетанию глупости и подлости прожект: освобождение крепостных без земли. Попросту говоря, следовало обратить крестьян (хотя бы и принудительно - в случае непонимания теми своего счастья!..) в лично-свободных безземельных батраков, перед которыми просвещенное дворянство не имело бы отныне вообще никаких социальных обязательств; а то ишь заладили, мужичье сиволапое: "Мы-то барские, а землица-то наша!"... Не столь просвещенное правительство ясно понимало, что такого рода "освобождение" не может возыметь иного результата, кроме расширенного и дополненного переиздания Пугачевщины; ну а поскольку денег на компенсации помещикам и выкуп их земель в разоренной Победоносной Войной российской казне все равно не было (и в обозримом будущем не предвиделось), освобождение крестьян решили вообще отложить - "авось как-нибудь рассосется". В результате просвещенное дворянство плавно перешло к мечтаниям о конституции (для себя), чтоб не сказать - о республиканском правлении (для себя же), а в деятельность полу-, четверть- и совсем уже тайных обществ соответствующей направленности оказалась вовлечена как бы не бОльшая часть столичного общества и, что несопоставимо серьезнее, - Гвардии.

К середине 1825 года Евграфову, отслеживавшему ту "тайную" деятельность через свою агентуру как среди заговорщиков, так и в правительственных кругах, стало ясно, что Александр совершенно утратил контроль над ситуацией. Обладая почти исчерпывающей информацией о заговоре, болезненно-подозрительный и трусоватый монарх сам убедил себя в том, что он имеет дело лишь с надводной частью айсберга, тогда как главную опасность представляют остающиеся неведомыми ему покровители тех поручиков и полковников среди придворных и высшего генералитета; постоянно примеряя на себя судьбу некогда преданного им отца, он отказывался от каких бы то ни было превентивных действий против заговорщиков, панически боясь спровоцировать их высокопоставленных сообщников во Дворце на повтор "Михайловского замка".

Трезво просчитав несколько вариантов победы гвардейского путча (а сразивший монарха паралич воли делал такое развитие событий вполне реальным), Представитель пришел к выводу, что Колонии ни в одном из них ничего хорошего ждать не приходится. По непреложным законам любой Революции всех этих прекраснодушных говорунов должен был вскорости прибрать немногословный радикал-республиканец полковник Пестель, четко и недвусмысленно прописавший в своей программе "Русская правда", в самом начале раздела о Единой-и-Неделимой, необходимость "любой ценой восстановить суверенитет Российского государства над русскими землями в Америке". Вкупе с многими прочими планами полковника по обустройству России, как-то: установление в ней диктатуры Временного Верховного Правления (временного - это, для почину, на десять лет, а дальше видно будет...) со всевластной тайной полицией под многозначительным названием "Государственный приказ благочиния", и учинение EndlЖsung'а "буйным кавказским народностям" в видах последующей русской колонизации очищенного от них Lebensraum'а - означенное "восстановление суверенитета" наводило на вполне определенные предчувствия относительно судьбы Калифорнии с ее "свободами и законами"...

Дальше тянуть было невозможно, и Представитель предпринял отчаянную попытку убедить своего царственного компаньеро совершить хоть какие-нибудь телодвижения для собственного спасения (и спасения Колонии). Результат, однако, вышел строго обратный: император, похоже, утерял остатки душевного равновесия, стремительно убыл из столицы на юг и при довольно мутных обстоятельствах скоропостижно скончался в Таганроге. Тут же родилась легенда, будто "схоронили-то двойника", а государь-де под чужим именем скрылся в Америку (о чем якобы только и мечтал все предшествующие годы); Евграфов рассудил, что официально опровергать эти слухи глупо - да и незачем: пусть живут.

Даже со способом передачи короны Николаю - минуя законного, но нелюбимого Константина - многоопытный интриган Александр перемудрил, что и привело, через двухнедельное междуцарствие с двумя присягами, к событиям 14 декабря. Истинным символом тех событий, по совести говоря, следует признать не Сенатскую площадь с коченеющим под снегопадом каре из трех полков, поднятых "за императора Константина и жену его, Конституцию", а площадь Дворцовую - по которой слоняется тем часом в одиночестве, безо всякой свиты и охраны, ожидающий подхода запропастившихся куда-то верных частей Николай, вокруг него - жиденькая толпа не слишком почтительных зевак, а в толпе той, в нескольких шагах - декабрист, полковник Александр Буланов с двумя заряженными пистолетами; постоявши так с десяток минут, цареубийца пошел себе мимо, а вечером сам сдался властям. ...Так вот, хотя все события того дня изучены историками вдоль и поперек, а действия всех их участников расписаны буквально по минутам, Евграфову упорно продолжают приписывать обращенные к заколебавшемуся было императору слова генерала Толля: "Ваше Величество, либо прикажите очистить площадь картечью, либо отрекитесь от престола!" - что, конечно, полная чушь: не говоря уж о форме обращения (совершенно немыслимой для многоопытного дипломата), не сходится время суток.