Торговля кожей - Лорел Гамильтон

— Когда ты успел раздобыть машину? — спросила я.

— Я был первым, кого они допросили. Я знал, что допрос остальных трёх маршалов займёт их ненадолго. Так что время у меня было.

Я остановилась на полпути.

— Ты сказал, троих маршалов?

Он обернулся и кивнул мне.

— Я так и сказал.

Он почти улыбнулся, что означало, он от меня что-то скрывает. Эдуард любил нагнать тумана. То, что я была знакома с его семьей и знала большую часть его истинной жизни, не отменяло этой привычки. Просто ему сложнее теперь меня хоть чем-то удивить.

— Кто же четвертый? — спросила я.

Он поднял руку. Это был жест, который я уже видела в его исполнении среди тех, кто знал военные условные сигналы. Он означал «смотри вперед».

В торце розовато-бежевого здания стояла группа полицейских. Я заметила их тем самым особым взглядом, который вырабатывается в нашем деле: люди, пальмы, жара, солнце. Олаф возник там совершенно неожиданно. Он был на полголовы выше всех остальных. Может он наклонялся? Но было и еще кое-что; на нем была черная футболка и черные джинсы, заправленные в черные ботинки. Еще у него был черный кожаный пиджак, переброшенный через его мускулистую руку. Он был еще более смуглым, чем в последний раз, когда я его видела, будто он бывал чаще на солнце, но Олаф в этом плане был, как я, не загорающим. Если у вас в роду были арийцы, загорать становится сложновато.

Его голова была по-прежнему гладко выбрита, так что черные брови выделялись на лице ярким контрастом. На подбородке был намек на щетину, какой бывает у мужчин, которые вынуждены бриться дважды в день, чтобы выглядеть действительно гладковыбритыми. Это заставило меня задаться вопросом, выбрил ли он голову или же просто был лысым. Эта мысль меня раньше не посещала.

Прическа, одежда, рост; все это выделяло его среди полицейских, как волка среди овец или гота среди военных. Но я могла совершенно упустить его из виду в толпе.

Эдуард тоже так мог. Та же чертовщина, когда «смотришь перед собой и не видишь». Я наблюдала, как Олаф идет к нам, и не могла не признать, что для такого крупного мужчины он двигался изящно, но изящество это было в мышцах и кроящейся угрозе.

Ощущение угрозы усиливали наплечная кобура с П2000 от Хеклер и Кох и дополнительные магазины к нему со второй стороны ремня. В последний раз его запасной пистолет был спрятан на спине; позже проверю. Был еще нож, закрепленный сбоку на бедре, длиной больше моего предплечья. Большая часть охотников на вампиров вооружены ножами.

Он шел ко мне сплошь тьма и угроза и улыбался. Улыбка не была дружеской. Это была улыбка любовника. Нет, даже больше. Так улыбается мужчина женщине, если у него был с ней секс, хороший секс, и он надеется его повторить. Олаф эту улыбку не заработал.

— Анита, — заговорил он, и снова было слишком много эмоций в том, как он произнес мое имя.

Мне пришлось выдержать паузу и назвать его подставным именем.

— Отто.

Он продолжал приближаться, пока не стал возвышаться и над Эдуардом, и надо мной. Конечно, в Олафе было намного больше, чем шесть футов, отметка в семь была его следующей ступенькой, так что он был бы выше любого.

Он протянул мне руку. В те два раза, когда я его встречала, предлагал ли он мне обменяться рукопожатием? Мне пришлось задуматься, но нет, он не пожимал рук женщинам вообще. Но вот он протягивает мне руку, все с той же знакомой улыбкой, чуть осыпающейся у краев, но все такой же.

Эта улыбка отбила у меня желание прикоснуться к нему. Но патологическая ненависть Олафа к женщинам делала это предложение рукопожатия чем-то грандиозным. Это значило, что он считает меня достойной подобного жеста. Кроме того, нам придётся работать вместе на глазах у полиции. Я не хотела начинать охоту бок о бок с разъярённым на меня Олафом.

Я приняла его руку.

Он обернул свою огромную ладонь вокруг моей, потом прикрыл ее поверх второй. Некоторые мужчины так делают, я никогда не могла понять, зачем, но не в этот раз.

Я потянула руку, чтобы отстраниться. Совершенно бессознательно. Он сжал мою ладонь, сообщая мне, что я в его власти или, что мне придется побороться, чтобы уйти. Одно мгновение, но этого было достаточно, чтобы напомнить мне о том, что произошло в нашу прошлую встречу.

В последний раз, когда мы охотились, Олаф и я вырезали сердца вампиров. Те вампиры были могущественными и старыми, так что нельзя просто проткнуть сердце колом. Необходимо вынуть сердце из грудной клетки и сжечь его позже.

Я запуталась во внутренних органах, когда доставала сердце. Он предложил помочь, я согласилась. Я забыла, кто он такой.

Он засунул руку в дыру, которую сделала я, так что его рука скользнула внутрь рядом с моей в грудной клетке. Только когда его ладонь обвилась вокруг моей, сжимая обе наши руки вокруг еще теплого сердца, я посмотрела на него. Мы оба склонились над телом, наши лица были в дюйме друг от друга, наши руки были глубоко в теле мужчины. Он смотрел на меня вдоль тела, на наши руки с окровавленным сердцем. Он смотрел на меня так, будто у нас ужин при свечах, а я в изысканном нижнем белье.

Он держал свободную руку на моей руке, заставляя вынимать сердце из грудной клетки мучительно медленно. Он растянул этот процесс, наблюдая за моим лицом, пока мы делали это. На последних нескольких дюймах он смотрел вниз, на рану, а не на мое лицо. Он наблюдал, как наши руки поднимаются из отверстия под грудиной. Он держал свою руку на моей руке и направлял её вверх, так, что мгновение мы держали сердце вдвоём, а он мог смотреть на меня поверх истекающего кровью мускула.

Он тогда украл мой поцелуй, наш первый поцелуй, и в моих силах было сделать этот поцелуй последним.

— Отпусти меня, — сказала я, мягко, акцентируя каждое слово.

Его губы разошлись, и он томно выдохнул. Это было хуже улыбки. Я поняла в этот момент, что стала его трофеем с того убийства. Трофей серийного убийцы — нечто, что они берут у жертвы или просто с места преступления, чтобы потом, когда они увидят это, или коснутся этого, или услышат это, почувствуют запах, или вкус, испытать что-то, что вернуло бы их в воспоминание о той резне.

Я приложила все силы на то, чтобы не показать страха, но, видимо, у меня не получилось. Эдуард практически встал между нами, говоря:

— Ты ее слышал.

Он повернул свой взгляд за стеклами темных очков на Эдуарда. В последний раз, когда мы были все вместе, Эдуард сделал все, чтобы защитить меня, но теперь защита меня от Олафа была не просто вопросом пистолетов и угроз. В тот раз Эдуард взял мою руку, будто я была маленькой девочкой, которую нужно водить за ручку. Тогда Эдуард ко мне впервые прикоснулся, как к девушке, потому что я никогда не была для него просто девушкой. Он вложил в голову Олафа идею о том, что он, Эдуард, рассматривает меня, как девушку, вероятно, даже свою девушку. Может, как девушку, которую он хочет защищать. Я не позволила бы никому подвергать себя опасности подобной ложью, но если кто и мог справиться с Олафом, так это Эдуард. Кроме того, он с Эдуардом подружился раньше, чем познакомился со мной, так что это промах Эдуарда, что Олаф воспылал страстью ко мне.

Сейчас Эдуард повторил этот жест снова. Он положил руку мне на плечи. Это было первое. Это не помогало моей репутации среди полицейских, но они меня сейчас мало волновали. Все, что меня в данный момент интересовало, это мужчина, державший мои руки в своих. Это был настолько невинный жест, но эффект, который он на него производил, да и на меня тоже, не был невинным настолько, что вам и представить сложно.

Эдуард положил руку мне на плечи, не совсем объятие, скорее, обозначение своей территории. Что-то подобное делают школьники-спортсмены со своими подружками-болельщицами. Опять таки невинный жест, но это был знак обладания. Это мое, не твое.

Я не была собственностью Эдуарда, но в тот момент я, возможно, согласилась бы стать чьей угодно, лишь бы Олаф меня не получил. Я старалась не поднимать в памяти детали нашего общего последнего убийства, от одной мысли о которых моя кожа начинала покрываться мурашками, даже несмотря на стоявшую в Лас-Вегасе жару.

Олаф выдал Эдуарду полноценный пристальный взгляд из-за стекол очков, и медленно отпустил меня. Он отступил от нас.

Эдуард держал руку на моих плечах и при этом всматривался в крупного мужчину. Я просто стояла там и пыталась подавить дрожь, но под конец сдалась. В жаре, настолько раскаленной, что было тяжело дышать, я дрожала.

От этого Олаф вновь улыбнулся, и на мгновение у меня отчётливо мелькнула мысль, что когда-нибудь я его убью. Возможно, не сегодня или даже не в этой операции, но, в конце концов, он переступит черту, и я его убью. Мысль помогла мне успокоиться. Помогла мне почувствовать себя немного лучше. Она помогла мне улыбнуться в ответ, но улыбка была не равноценной. Его улыбка была чертовски сексуальной; моя была из тех самых неприятных, которая пугала плохих парней по всей стране.