Беззумный Аддам - Маргарет Этвуд

Джимми глотает, вздыхает; левая рука дергается.

— Как он сегодня? — спрашивает Тоби у Детей Коростеля. — Он совсем не просыпался?

— Нет, о Тоби, — отвечает золотокожий мужчина. — Он путешествует.

У мужчины ярко-рыжие волосы, длинные стройные руки и ноги. Несмотря на цвет кожи, он напоминает иллюстрацию к детской книжке. Что-нибудь из ирландских народных сказок.

— Но сейчас он остановился, — говорит чернокожий мужчина. — Он залез на дерево.

— Не его собственное дерево, — объясняет женщина с кожей цвета слоновой кости. — Не то, на котором он живет.

— Он залез на дерево, чтобы спать, — говорит чернокожий.

— Вы хотите сказать, что он спит внутри своего сна? — уточняет Тоби. Тут что-то не так; непонятно, как это возможно. — Спит на дереве во сне?

— Да, о Тоби, — отвечает женщина. Все трое устремляют на нее лучистые зеленые глаза, словно она — крутящийся обрывок веревочки, а они — три скучающих кошки.

— Может быть, он будет спать долго, — говорит золотокожий. — Он застрял там, на дереве. Если он не проснется и не пойдет сюда, он вообще не проснется.

— Но ему становится лучше! — возражает Тоби.

— Он боится, — говорит женщина совершенно обыденным тоном. — Он боится того, что в этом мире. Он боится плохих людей, он боится Свиных. Он не хочет просыпаться.

— А вы можете с ним говорить? — спрашивает Тоби. — Можете сказать ему, что бодрствовать — лучше, чем спать?

Попытка — не пытка; вдруг у них есть какое-то средство для неслышного общения и они могут достучаться до Джимми, где бы он ни был. Волновые колебания, вибрация.

Но они уже не смотрят на нее. Они смотрят на приближающихся Рен и Голубянку с Амандой на буксире — она приотстала, словно прячась у них за спиной.

Все трое садятся на свободные стулья, Аманда — с робостью. Рен и Голубянка заляпаны грязью после работы на стройке, а на Аманде нет ни пятнышка. Голубянка и Рен моют ее в душе каждое утро, выбирают для нее свежую простыню и заплетают ей волосы.

— Мы решили сделать перерыв, — говорит Рен. — И посмотреть, как чувствует себя Джимми… Джимми-Снежнычеловек.

Женщина широко улыбается им. Двое мужчин тоже улыбаются, но сдержаннее: в обществе молодых женщин из саманного дома Сыновьям Коростеля теперь слегка не по себе. Им уже объяснили, что энергичное групповое совокупление в данном случае неприемлемо, и они не знают, как себя вести. Двое мужчин начинают переговариваться вполголоса, так что мурлыкает теперь только женщина с кожей цвета слоновой кости.

«Она синяя? Одна из них синяя. Две другие были синие, мы соединили свою синеву с их синевой, но они не были рады. Они не такие, как наши женщины, они не рады, они сломаны. Их тоже сотворил Коростель? Почему он сделал их такими, что они не рады? Орикс о них позаботится. Позаботится ли о них Орикс, если они не такие, как наши женщины? Когда Джимми-Снежнычеловек проснется, мы спросим его об этом».

«О, если б я могла побыть мухой на стене и подслушать, как Джимми объясняет Детям Коростеля неисповедимые пути Коростелевы! Человек — или вроде как человек — предполагает, а Коростель располагает».

— А Джимми… Джимми-Снежнычеловек выздоровеет? — спрашивает Голубянка.

— Думаю, да, — говорит Тоби. — Это зависит от того…

Она хочет сказать «…как работает у него иммунная система», но лучше не произносить этого при Детях Коростеля. («Что такое иммунная система?» — «Это такая вещь внутри вас, которая вам помогает и делает вас сильными». — «А где нам найти иммунную систему? Ее дает Коростель? Он пошлет нам иммунную систему?» и так далее, без конца.)

— …от того, как он будет спать.

Дети Коростеля не протестуют; вот и ладно.

— Но я уверена, что он скоро проснется, — продолжает Тоби.

— Ему надо есть, — говорит Голубянка. — Он ужасно худой! Не может же он питаться воздухом.

— Без еды можно долго обходиться. У вертоградарей все время были разные посты, знаешь? Можно долго протянуть. Несколько недель, — Рен наклоняется над Джимми, протягивает руку, приглаживает ему волосы надо лбом. — Надо бы ему голову помыть. Он начинает пахнуть.

— По-моему, он что-то сказал только что, — говорит Голубянка.

— Это он во сне бормочет. Можно обмыть его губкой. — Рен наклоняется поближе к Джимми. — Он как-то усох с виду. Бедный Джимми. Только бы он не умер.

— Я вливаю в него жидкости, — говорит Тоби. — И еще мед, я кормлю его медом.

Почему она вдруг заговорила на манер старшей медсестры в больнице?

— И мы его моем, — она словно оправдывается. — Каждый день моем.

— Ну, во всяком случае, температура у него упала, — говорит Голубянка. — Он уже прохладный на ощупь. Правда ведь?

Рен щупает лоб Джимми.

— Не знаю. Джимми, ты меня слышишь?

Все смотрят на Джимми: он не шевелится.

— По-моему, он теплый. Аманда, потрогай — правда ведь?

«Она пытается втянуть Аманду в общие дела, — думает Тоби. — Заинтересовать ее чем-нибудь. Рен всегда была доброй девочкой».

«Если она синяя, эта Голубянка, должны ли мы с ней спариться? Нет, нам нельзя этого делать. Нельзя им петь, нельзя собирать для них цветы, нельзя махать им членами. Они этому не рады, они кричат, и мы не знаем, почему. Но иногда они не кричат от испуга, иногда они…»

— Мне нужно прилечь, — говорит Аманда. Она встает и нетвердо шагает в сторону саманного дома.

— Она меня очень беспокоит, — говорит Рен. — Ее сегодня утром тошнило, она даже позавтракать не смогла. Она очень глубоко под паром.

— Может, это что-то вроде гриппа, — отвечает Голубянка. — Или она съела что-нибудь. Нам нужно придумать что-то получше для мытья посуды — по-моему, вода…

— Смотрите! — восклицает Рен. — Он моргнул!

— Он тебя слышит, — говорит женщина с кожей цвета слоновой кости. — Он услышал твой голос, и теперь он идет. Он рад, он хочет быть с тобой.

— Со мной? — отзывается Рен. — Правда?

— Да. Смотри, он улыбается.

Действительно, на лице у Джимми улыбка, или, по крайней мере, след улыбки, думает Тоби. Хотя, возможно, это всего лишь газики, как у младенцев.

Женщина смахивает комара, присевшего на губу Джимми.

— Скоро он проснется, — говорит она.

Зеб во тьме

Зеб во тьме

Настал вечер. Сегодня Тоби отвертелась от ежедневной обязанности — рассказывать сказку Детям Коростеля. Эти рассказы даются ей нелегко. Мало того что приходится напяливать дурацкую красную кепку и съедать ритуальную рыбу, которая, скажем так, не всегда хорошо прожарена. Самое трудное — домысливать и изобретать. Тоби не любит врать — во всяком случае, преднамеренно врать, — но ей приходится огибать наиболее мрачные и запутанные углы реальности. Все равно что жарить тосты и стараться, чтобы они не подгорели, но в то же время поджарились и стали тостами.

— Я приду завтра, — сказала она Детям Коростеля. — Сегодня я должна сделать кое-что важное для Зеба.

— Что это за важная вещь, которую ты должна сделать, о Тоби? Мы хотим тебе помогать.

Хорошо хоть не спросили, что значит «важный». Видимо, у них уже сложилось представление об этом слове: нечто среднее между опасным и восхитительным.

— Спасибо, — говорит она. — Но это могу сделать только я.

— Это нужно сделать с плохими людьми? — спрашивает мальчик, Черная Борода.

— Нет, — отвечает Тоби. — Плохие люди не показывались уже много дней. Может быть, они ушли куда-нибудь далеко. Но мы все равно должны быть осторожными и сказать другим, если их увидим.

Крозье по секрету сообщил ей, что пропала одна париковца — рыжая, с косичками. Но, может, она просто отбилась от стада на выпасе и заблудилась. Или досталась львагнцу.

Или кое-кому похуже, думает Тоби: человеку.

День ужасно душный. Даже послеобеденная гроза не спасает, хотя после нее обычно дышится легче. В норме — хотя что такое норма? — похоть в такую погоду должна слабеть, становиться приглушенной, словно ее накрыли мокрым матрасом. Тоби и Зеб должны были бы лежать изнемогая, обмякшие, обессиленные. Но вместо этого они улизнули от остальных еще раньше обычного, скользкие от желания, впитывают друг друга всеми порами кожи, наполняя друг другом каждый капилляр, и бултыхаются в постели, как тритоны в луже.

Сумерки, уже переходящие в ночь. Фиолетовая темнота поднимается от земли, как потоп, летучие мыши порхают, как кожистые бабочки, ночные цветы раскрываются, и воздух напоен их мускусным ароматом. Тоби и Зеб сидят в огороде, надеясь на хоть какой-нибудь вечерний ветерок. Их пальцы переплетены, но не сжаты; Тоби все еще чувствует, как между ней и Зебом проходит слабый электрический ток. Вокруг голов у них порхают фосфоресцирующие мотыльки. «Интересно, как мы для них пахнем? — думает она. — Грибами? Раздавленными лепестками? Росой?»