Хроники ветров. Книга цены - Екатерина Лесина

Черт! Сабля, пробив преграду, летит вверх, и Серб, не успев увернуться, зарабатывает длинную рваную рану через все лицо.

— С-сука!

Дергается было за ятаганом, вон он, блестит в серой траве, но отступает — сабля у горла более чем веский аргумент.

— Ну ты и… — он произносит это почти с восхищением, а поднятые вверх руки — я не просила, он сам — говорят, что Серб сдается.

— Мир?

Мир… Не знаю, можно ли ему верить, но… но это же не поединок, а тренировка, полезная для нас обоих.

— Конни, детка, ты ведь не собираешься меня убить? — Серб пальцами отводит лезвие в сторону. — Ты ведь благоразумная девочка, к тому же мы договаривались… ты же помнишь, о чем мы договаривались?

Да помню я все, вот только слабо верится, что Серб воспримет все случившееся безболезненно. А если в спину ударит?

Вернее, не «если», а когда. Сейчас? Завтра? Или дождется финала нашего совместного похода? Карл говорил, что решение нужно принимать быстро. И я приняла.

— Мир. — сабля возвращалась в ножны не слишком охотно, а Серб так улыбнулся, что я моментально пожалела о своем решении. А впрочем, увидим, может, все не так и плохо, как кажется на первый взгляд.

— А ты быстрая, никогда бы не подумал. — Серб подобрал ятаган. — В следующий раз учту.

И я тоже кое-что учту. Например, тот факт, что с левой руки у него захват слабый. Или просто не успел? Ладно, будем делать вид, что все в пределах нормы.

— Сильно задела? Дай посмотрю.

— Не надо, — он резко отстраняется, — заживет. На нас ведь все быстро заживает, правда, Конни?

— Извини.

— А ведь три-три, — Серб рассмеялся. — Ничья выходит.

Фома

К упомянутой Ильясом базе добрались ближе к вечеру. Первое, что увидел Фома — высокий, метра под три, забор, поверх которого ровными кольцами щетинилась колючая проволока. Широкие ворота раскрылись с протяжным, раздражающим уши скрипом.

— Приехали, камрад Фома, — Ильяс сплюнул под ноги. — Здесь вам предстоит провести ближайшие несколько месяцев, надеюсь, вам понравится.

В голосе Ильяса прозвучала откровенная ирония. Фома лишь пожал плечами, поездка изрядно его утомила, хотелось спать, причем, желательно, чтобы кровать не подпрыгивала на каждой колдобине. Что же касается Ильяса и его советов, то… Фома не решил еще, стоит ли верить тому, кто однажды уже предал.

Сама база оставила странное впечатление: огромный двор, одинаковые приземистые здания, разделенные узкими дорожками, редкие пятна зелени, и вызывающе-яркое небо над головой. Алый, фиолетовый, золотой, нежно-лиловый и темно-фиолетовый, почти черный… подобных закатов Фоме не доводилось видеть прежде.

Длинные тонкие полосы серебра на стремительно налетевшей черноте… дрожащее покрывало воды… мелкая рябь на узкой лунной дорожке… звезды в воде и внизу…

Золото, золото и только золото… золотое небо, золотые облака, золотая тяжесть спелых колосьев и сам воздух тоже похож на полупрозрачное живое золото…

Воспоминания были неожиданными, противоречащими друг другу и чужими.

Фома споткнулся и едва не упал.

— Здесь лучше смотреть не вверх, а под ноги, целее будешь, — прокомментировал Ильяс.

Ночью, лежа на жесткой кровати, Фома попытался понять, что же с ним происходит и как избавиться от этой чужой памяти.

— Никак, — голос, раздавшийся прямо в голове, причинил боль.

— Ты кто? — почему-то Фома появлению голоса совершенно не удивился, голос вполне вписывался в происходящее с ним.

— Я? Я — это ты, точнее, ты — часть меня. Неудобно. Мало места, много мусора.

— Где?

Голос не ответил, голос презрительно хмыкнул, точно отвечать на вопросы Фомы было ниже его достоинства. Фома лежал, вслушиваясь в ночную тишину, здесь ему не нравилось: воздух стерильный, лишенный запахов и жизни, комната крошечная, совсем как его старая келья, темные стены, белый потолок, белый пол, и окон нет.

— Мне тоже здесь не нравится, — заявил голос, — хотя функционально. Надеюсь, ты прислушаешься к советам этого… человека. Забавно, что люди тоже способны анализировать ситуацию и делать на основе анализа выводы. Со многими я согласен, но твое негативное отношения к личности того человека дает основания полагать, что советами ты не воспользуешься?

Фома не ответил, а голос снова хмыкнул.

— Зря. Будет печально, если из-за недостаточной социальной адаптации пострадает физическая составляющая твоей личности.

— Отстань.

— Как скажешь.

Голос исчез, голос существовал, но вместе с тем его словно бы и не было, во всяком случае теперь, вслушиваясь в собственное тело, Фома не находил ни малейших следов присутствия другого существа. Наверное, он просто сходит с ума. Или уже сошел.

Утром комната выглядела еще более унылой, чем вечером. Встроенный в потолок светильник давал слишком мало света, отчего стены казались грязными, а углы — темными.

— Проснулся? — Ильяс вошел без стука и, окинув комнату придирчивым взглядом, заметил. — Собираться нужно быстрее. Кровать заправь. Умывальники и туалет — в конце коридора. Завтрак через пятнадцать минут, поэтому поторопись.

Фома торопился, как мог, хотя после вчерашней поездки ныла каждая мышца, а глаза слипались, в очереди к умывальнику Фома даже задремал. И теперь над тарелкой тоже дремал, во всяком случае, вкуса каши почти не чувствовал. Желтоватые скользкие комочки аппетита не вызывали, в стакане плескалась мутная жидкость, а хлеб был сизоватым и липким.

— Ешь, ешь, — подтолкнул Ильяс, — обед нескоро. И головой не верти.

Фома послушно склонился над тарелкой, стараясь глядеть прямо перед собой. Желтые стены столовой будто сложены из каши, такие же неаппетитно-невыразительные, глухие, лишенные окон. Узкие столы, низкий потолок, все тот же тусклый свет, и люди, похожие друг на друга, точно родные братья. Одинаковые бритые затылки, одинаковые серые костюмы, одинаково выверенные движения… голова кругом идет, а склизкие комки каши застревают в горле.

А снаружи солнце, до того яркое, что двор кажется белым, из окна Ильясова кабинета виден только крошечный пятачок, но все равно красиво.

— Господи, какой же ты невнимательный, — Ильяс хмурится, но как-то не зло, скорее устало. При дневном свете он вообще выглядит усталым и постаревшим, темные круги под глазами, ввалившиеся щеки, морщины на лбу. Нет, куда приятнее смотреть на двор, на желтые пятна солнечных зайчиков и хрупкую, точно нарисованную ветку с темной корой и глянцевыми зелеными листочками. Но отчужденно-строгий голос Ильяса выбивается из этого светло-солнечного мира.