Мемуары власовцев - Александр Окороков

Через несколько дней после бомбардировки получили приказ — по утрам являться на место службы в Дистрикт № 2, сидим там несколько часов в садике, пишем письма, болтаем, потом на трамвае едем обедать в Офицерское собрание.

14 августа опять бомбардировка по тем же кварталам, было сброшено около 500 бомб, бомбы рвутся с маленьким шумом, но действие их сильное. Говорят, что обеими бомбардировками Рима руководил американский генерал-еврей. Днём и ночью американская авиация совершает налёты на итальянские города, Милан, Сицилия в их руках, и Неаполь тоже. На вокзале в Риме встретил капитана Виола, бывшего моего начальника, он ехал из Сицилии из отпуска. Говорит мне: «Нет у меня больше дома, разрушен». В Риме тревога по два раза в день. В 6 часов вечера по радио передавали обращение маршала Бадолио к стране: Италия не может больше сопротивляться, и он подписал с англо-американцами перемирие.[23] Вечером американцы сбросили на Рим ещё несколько бомб. Две бомбы попали в сад при Ватикане, недалеко от нас…

Мы должны будем улететь в Испанию 13 сентября. Пришли в министерство авиации в отдел транспорта — закрыто. Военное министерство эвакуируется, укладывают вещи. Магазины закрыты, базаров почти нет, население мало радуется — в общем, новый «февраль». Население считает своими врагами не американцев, а немцев. Изредка слышна пулемётная стрельба, на перекрестках улиц орудия. Издалека доносится орудийная канонада. Офицеры надели штатское — я с трудом купил в магазине поношенный костюм, из визитки сделали пиджак. Костюмы распроданы, даже старьё. Наш майор надел костюм из дешёвенькой материи. Трудно достать чемодан, но я случайно купил в магазине. Маршал Бадолио, как говорят, сбежал к англичанам. Приказ всем военным: сдать в 24 часа оружие, каски и противогазные маски. Я выбросил свою каску и противогаз ещё в Луганске, а потом нашёл другие в Випитено, где мы отбывали карантин.

Встретил «губернатора» — с него за потерянный пистолет вычли 340 лир. Он не унывает, говорит: «Мне губерния обеспечена». Больше я его не видел и дальнейшей судьбы его не знаю. С трудом разыскали полковника Канали, он пришёл с нами в Дистрикт Рим-2 и приказал выдать нам жалованье за три месяца — но фельдфебель, сославшись на закон, выдал нам лишь за два месяца.

В Испанию улететь невозможно, так как воздушного сообщения с ней теперь нет. В испанском консульстве получили свидетельство о национальности — мы под защитой испанского флага. Немцев в Риме почти нет, они на окраинах. С немцами фашистские батальоны. Стало известно, что немецкие парашютисты со Скорцени освободили Муссолини из заточения в Абруццских горах. Немецкие части под командованием фельдмаршала Казерлинга занимают Северную Италию, там будет формироваться национальная итальянская армия, и многие туда стремятся — посылают к черту перемирие, подписанное маршалом Бадолио. Итальянские солдаты неплохие, но офицерство не на высоте положения. Мы не собираемся оставаться в Риме на съедение американцами, может быть, и мы ещё пригодимся. Вошли в контакт с немецким посольством, которое идёт нам, русским «испанцам», навстречу. По приказу коменданта Рима генерала Шпейера нам выдали документы на отъезд в Мюнхен — для поступления в русские национальные части.

11 октября 1943 года. Чудная осенняя погода. Нам подали автобус, и мы — «испанцы» — поехали на пригородную железнодорожную станцию Белли Баньи: Селиванов, Сладков, Юренинский и я. Получили сухой паёк на два дня, и в 1 час дня немецкий эшелон тронулся на Мюнхен. В Бреннере мы вышли из поезда и у немецких солдат стали менять лиры на марки — марка 10 лир, а официально — 7–8 лир. Нас заметил какой-то сыщик и пригласил к коменданту станции, он снёсся с Мюнхеном, и нас отпустили с миром — эшелон простоял в Бреннере полчаса, пока шли переговоры, немецкие солдаты удивлялись, что из-за каких-то штатских поезд был задержан, — видно, важные персоны.

В 10 часов вечера прибыли в Мюнхен, нас устроили в отеле, обменяли лиры на немецкие марки. Наш Юренинский окончил в Петербурге Петер-Шуле, поэтому хорошо говорит по-немецки. В Мюнхене явились в штаб Военного округа, где нам подтвердили приказ Гитлера, воспрещающий русским белым участвовать в войне. Подполковник Вейдлер был с нами очень любезен и предложил подать прошения, но нужно ждать ответа месяца полтора-два, чтобы поступить в русские формирования.

Пока же нам выдали документы для отъезда в Гоф в Баварию, на базу испанской «Синей дивизии». В 12 часов дня мы выехали из Мюнхена и в б вечера прибыли в Гоф. Явились в казармы, отведенные для «Синей дивизии», но по ошибке явились не к немецкому коменданту, а к испанскому майору Паласон, который к нам отнёсся по-хамски. Зато немецкий комендант капитан Креббс принял в нас участие, был весьма смущён хамским отношением испанского майора, тут же, в своём кабинете, приказал накрыть стол и накормил обедом. В немецкой армии пища одинакова и для солдат и для офицеров, только разница в сервировке; прислуживал нам старый солдат, очень милый. Потом нас отвели в казарму, дали комнату на четырёх в 4-й роте, комната № 92, с четырьмя кроватями, выдали пропуска для входа в казарму. Кофе и обед в кантине для испанских офицеров, на ужин выдали масло, сыр, колбасу и достаточно хлеба. Обед потом нам стали приносить два немецких солдата: один профессор музыки, другой преподаватель гимназии. Живём спокойно, еда достаточная, ходим в город за три километра, но погода уже свежая, не то что в Риме, здесь уже заморозки.

Известно, что испанская «Синяя дивизия» уезжает в Испанию — возможно, что на её место прибудет испанский легион из добровольцев, куда мы и попытаемся поступить (легион не прибыл, и участие испанцев в войне на этом закончилось). Капитан Креббс просидел с нами целое утро, помогая составлять прошение для поступления в этот легион. Он предложил нам надеть немецкую офицерскую форму, но мы отказались (мы в документах фигурируем как итальянские офицеры — итальянские подпоручики в распоряжении немецкого командования).

Как-то мы шли в город и слышим сзади нас грохот кованых сапог — шёл шуцман в типичном кэпи времён императора Вильгельма. Мы остановились, и он тоже, мы пошли — он вслед за нами. Оказалось — он услышал, что мы разговариваем по-русски, и ему показалось это подозрительным. Пришли на вокзал — он за нами. Здесь мы встретили испанского коменданта станции, знакомого капитана ГЬардии сивиль из Сарагосы, тот позвал переводчика и объяснил шуцману; «это самые лучшие люди, я их хорошо знаю». Только тогда шуцман от нас отстал.

Мы просидели в Гофе три месяца в ожидании возможности поступить в русские национальные формирования, но ничего не получилось. В это время вся испанская «Синяя дивизия» возвращалась через Гоф в Испанию — прибывали с фронта в немецкой форме, их отправляли под душ и переодевали в испанскую форму, строили, немецкий генерал произносил соответствующую речь, и их отправляли на вокзал. Все солдаты и офицеры ночевали в нашей казарме, мы встречали знакомых офицеров, расспрашивали о наших. Все давали прекраснейший отзыв. Правда, когда речь заходила об одном грузине, офицере легиона (его псевдоним тененте Константно — фамилия его грузинская труднопроизносимая), то испанские офицеры молчали смущённо. Мы потом узнали, что он зверски обращался с русским населением, а один знакомый офицер нам откровенно сказал: мы его презирали за то, что он поставлял старшим офицерам русских женщин. По приезде в Испанию мы несколько лет чуждались его, потом привыкли. Встретили и офицера нашего терсио «Мария де Молина» — Дуньку..

Наконец возвратились с фронта и наши русские, в том числе капитан Кривошея Николай Евгеньевич, пробывший в «Синей дивизии» больше двух лет, привёз русскую молодую красивую жену. Когда в 1941 году в Мадриде формировалась «Синяя дивизия», то нас — участников Испанской гражданской войны — немцы не приняли, а попало туда несколько наших офицеров из Африки, из Испанского легиона. Как раз все они были уроженцы Юга России, и немцы, по своей тупости, поначалу вообразили, что они все самостийники украинские, а потом, когда обнаружилось, что они русские националисты, то потребовали от испанцев, чтобы их отправили в Испанию.

Русские офицеры много помогали русскому населению, были комендантами населённых пунктов, нередко приходилось творить суд и расправу, но всегда они оставались гуманными и отзывчивыми людьми. Дивизия стояла возле Новгорода, около озера Ильмень. Население сохранило прекрасную память об испанцах вообще. Испанский солдат, когда имеет что-либо, то всегда поделится с голодным, а немцы наоборот: сожрёт свой обед, нальёт воды в котелок и говорит голодному: «на, ешь!..» В России мне жители рассказывали, что когда немецким солдатам раздавали пищу из котла, то остатки они выливали на землю, чтобы только не давать столпившимся вокруг голодным детям. В Гомеле я видел всегда около итальянской кухни человек тридцать с посудинами — им всем давали еду. Поэтому русские люди и сохранили и об итальянцах, и об испанцах самые лучшие воспоминания…