Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы - Владимир Свинцов

Из-за боязни быть обнаруженной своим бывшим мужем Нина Васильевна сделалась малообщительной, замкнутой и все больше привязывалась к своему четвероногому другу, хотя, кажется, уж больше некуда. Все помыслы, все желания с ним — Эрмутиком. Оно и понятно, не было никого для нее дороже на свете.

Поэтому, когда ее нежно любимого друга какой-то человек стал так бесцеремонно рассматривать, Нина Васильевна, естественно, заволновалась, много развелось всяких воров и, чтобы дать понять, что Эрмутик не один, что у него есть надежная защита, дрожащим от волнения голосом спросила:

— Собачками интересуетесь? — она боялась, что мужчина ответит грубо, разве есть среди них другие? Но вдруг увидела, как смутился незнакомец, покраснел. Да-да! Ей казалось, что даже многие женщины потеряли такую способность, а тут — мужчина… И он еще вдобавок побежал в подъезд, в котором теперь жила она. Это обстоятельство не могло не заинтересовать Нину Васильевну, надо же знать, с кем живешь рядом, чтобы быть готовой ко всяким неожиданностям. Приятных она не ждала. Потому и спросила у тети Даши, с которой на удивление быстро сошлась. А когда узнала об Иване Ивановиче все, сконфузилась, не дай бог, что подумает тетя Даша… Нет-нет, боже упаси, она по горло сыта семейной жизнью и никогда (вы слышите!), никогда ни с одним мужчиной даже не пройдет рядом. Разве только по службе или в случае крайней необходимости.

Но что-то мешало на новой квартире обрести прежнее спокойствие, она все чаще и дольше стала гулять с Эрмутиком, даже тогда, когда он уже и не хотел. Но этот моцион обязателен для здоровья собаки, да и для нее тоже. Нервы расшалились. Их она чувствовала, когда видела этого довольно-таки симпатичного, но неухоженного, запущенного мужчину. Вид его сбивал Нину Васильевну с толку, вызывал ненужную и даже вредную в таких случаях жалость.

Тревожило еще одно обстоятельство: неоднократно она замечала, что Иван Иванович заигрывает с Эрмутиком, предлагает ему (фи!) столовскую котлету. А если Эрмутик ее съест? Могут быть колики или запор… Правда, Эрмутик держался стойко, столовскую котлету категорически отвергал и с каждым днем все с большей злобой лаял на Ивана Ивановича. Правильно, а то накормит черте чем, но уж слишком много злобы. А недавно Нина Васильевна поймала себя на мысли: «Хорошо бы они подружились». И ей даже приснился сон — зеленая лужайка, Иван Иванович и Эрмутик со звонким лаем играют на травке, а она сидит у палатки на надувном матрасике и вяжет… Сон был в среду, а сбываются только те, что с четверга на пятницу. Да и сон какой-то глупый. Иван Иванович и, извините, лает… Да и потом… Нет-нет! Она спохватывалась и звала Эрмутика домой. Эрмутик тоже стал какой-то не такой: не ест, вялый.

Отпросилась Нина Васильевна с работы, взяла Эрмутика и к врачу. Врачи-то сейчас… Так, название одно. «Ожирела собака. Сажайте на диету». И все? А почему вялый? Почему глазки грустные?

На душе Нины Васильевны становилось все тревожнее. Как-то муж бывший приснился. Лез с поцелуями. Не к добру это. Ох, не к добру…

А тут еще тетя Даша сватовство развела. Сначала намеками, потом в открытую: мол, так и так, приглянулась ты ему, и он чем тебе не пара? Ах, тетя Даша, тетя Даша, вы не представляете, как трудно решиться начать жизнь заново, да и не подозреваете главного! Ведь не так уж и прост Иван Иванович. Нет. С загадочкой. Иначе бы не лаял на него Эрмутик, не злился бы. На хороших людей собаки не лают, хороших людей собаки любят. Есть что-то у Ивана Ивановича за душой. Держит камень за пазухой.

Трудно Нине Васильевне, ох как трудно. По-старому нельзя, а к новому боязно… Лучше уж опять сменить квартиру.

ТЕТЯ ДАША БЫЛА ОДИНОКА И НЕСЧАСТЛИВА.

Она принадлежала к поколению тех русских женщин, что вынесли на своих плечах тяготы военного тыла, что, не дождавшись после победы своих женихов, считали за счастье любое замужество, что преклонялись перед мужчинами и прощали им все. Было такое замужество и у тети Даши. Израненный душой и телом пил он напропалую, валялся под заборами, бил жену. Но она не сетовала, мужественно несла свой крест, и когда муж отбыл в мир иной, поплакала всласть и вспоминала только хорошее. Хотя хорошего-то было…

Осталась тетя Даша одна. А душа искала заботу, искала, на кого истратить ласку, кого бы обогреть. Поэтому и погналась за своей племянницей-сироткой. Тянула ее в город, к себе. Но та не поддалась, не захотела бросить родительский дом. Осталась в деревне, там и семьей обзавелась. Но, видать, теткино проклятье давило. То ли на второй, то ли на третий год после свадьбы запил муженек, так по сю пору и не просыхает. Хотела племянница разорвать тяжкий круг, выгнала пьяницу к чертовой матери, несмотря на двух пацанов, вцепившихся в подол, да примчалась тетя Даша и давай увещевать, уговаривать:

— Рази можно отца двоих детей так разом?… Образумится он, молод еще…

Молодой же, сидя на крыльце, с синяком под глазом — успел с кем-то подраться — подавал голос:

— Правильно, ведьма, рассуждаешь. Из-за тебя не идет у нас жизнь. Не шлялась бы из города, не нарушала наш покой, жили бы мы, словно голубки…

Выскочила на крыльцо тетя Даша и давай причитать:

— Бесстыжая твоя рожа, рази я вам помеха? Помогаю во всем. Гостинцы ношу. Детишек нянчу… Но раз так… Все, Степан. Все, Фрося — ноги моей здесь не будет, видит бог. — И к калитке, знала, удержат.

Кинулись за ней оба. Как звали… Как просили… Как клялись любить друг друга и ее до гроба… За клятвами-то ссору свою и забыли. Остался Степан жить дома до следующего раза.

Потом и второй раз так-то. Теперь, правда, пореже, степенится мужик. А все же как забушует, так тетку звать. А тетка пришла — давай ее поносить, потом прощения просить…

— Громоотвод я у вас, что ли? — горько шутит тетя Даша и не устает бывать у них каждую субботу.

Нагруженная заказами чуть ли не на полсела, подарками для внучат — идет она с автобусной остановки, довольная тишиной де-ревенской, умиротворенная воспоминаниями, и даже визг детворы, мчащейся к ней навстречу, не нарушает идиллии сельской, созданной в ее воображении, а только подчеркивает ее.

Для всех она находит ласковое слово, всех жалеет и работает сразу на трех работах уборщицей — не из жадности, а все для того, чтобы побольше помочь племяннице Фросе, да внучатам лишние штаны купить, да что там греха таить, тайком от жены Степану четвертинку сунуть, чтобы подобрел, не обзывал ведьмой.

Доброта как необходимая черта ее натуры не ограничивалась деревней и деревенскими жителями. На работе и в доме, где она жила, все знали ее характер и, если честно, нередко бессовестно пользовались ее безотказностью. Распространялась ее забота и на не обихоженного женской лаской Ивана Ивановича, соседа по подъезду. Не раз врывалась она к нему в квартиру и чуть не силой забирала на стирку постельное белье и рубашки.

— Носки, поди, сам выстираешь, — грубовато говорила она. — Мыслимое ли дело бабьим делом заниматься. Вы бы еще рожать попробовали…

Смущение Ивана Ивановича ее никак не трогало. Считала его она человеком хорошим. А в отношении мужских качеств — тряпкой, раз жена с другим сбежала. И в открытую мечтала пристроить его к какой-нибудь ласковой бабенке, но чтоб не вила из него веревки, чтоб уважала его самостоятельность. Да где в наше время найдешь такую? У всех, прости господи, одно на уме. Еще не рассмотрев человека, как следует, начинают: незавидный, сутулится, в очках, несмелый, будто ей с им на войну идти. Эх, бабы-бабы! Была бы она помоложе… да она бы ему рай устроила — раечек, и чтобы он не с кефиром плелся, а летел бы домой стрелой, да встречала бы она его у подъезда… Не довелось своего счастья испытать, мечтала на чужое насмотреться, а оно никак не выходило.

Потому-то тетя Даша сразу глаз положила на новую жиличку из квартиры номер девять. Прикидывала, примерялась. Правда, кобель ей сразу не понравился. И хоть относилась она ко всем божьим тварям хорошо, этот вызвал недоверие своим цветом. Со-бака — и голубая! Девка, понятно, накрасится. А это ж надо! Ду-мала — тоже крашеный, хотела выдернуть пару волосков, проверить, дак он пасть разинул — не трогай! Ишь, фу-ты, ну-ты! И главное, злопамятный, как увидит — сразу гавкает. Ну, не на ту напал. Выждала тетя Даша, когда хозяйки близко не было. Он только пасть разинул, а она его веником по морде. Сразу зауважал. Животное, а понимает. Теперь тетя Даша ему из столовки косточки куриные носит. Погрызть-то охота, зубы поточить. Увидит ее, сразу подбегает, ластится. Вот только звать его не по-русски. Никак она не может выговорить: «Эр… Эр…» а дальше никак. Самое ему подходящее имя — Шарик. Нет же… Хозяйке сказала — та обиделась и давай разъяснять:

— У Эрмутика мама — Эра. Папа — Мушкетон. Оттуда и его имя — Эрмут, Эрмутик. Берутся две буквы от имени мамы и две — от имени папы…