Азиль - Анна Семироль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Н-не, – мотает головой мальчишка, старательно глядя в сторону, но взгляд поневоле возвращается к Акеми.
– Так. Я мою голову, ты раздеваешься и… Что «не»? Хочешь, чтобы я соседей позвала? Хватит уже, не дитя малое, – строго выговаривает ему Акеми и исчезает в душе.
Жиль какое-то время всё так же сидит, глядя перед собой округлившимися глазами и слушая, как льётся в душе вода, а потом быстро раздевается, и скромно прикрываясь руками, трусит на помывку. Опасливо обходит небольшой, но глубокий бассейн с тёмной, застоявшейся водой, поскальзываясь на мокром полу, приближается к ряду душевых кабин, разделённых бетонными перегородками с облупленной плиткой. Останавливается на почтительном расстоянии и разглядывает тело Акеми, окутанное водяными струями. Та спокойно смывает с волос мыло, стоя к мальчишке спиной.
– Ты тут? – спрашивает она, не оборачиваясь.
– Т-тут.
– Хватит пялиться, бери мочалку, спину мне потри.
Он что-то мямлит, но шум воды заглушают слова. Акеми заканчивает с мытьём головы, поворачивается. От одного вида мальчишки ей становится и грустно, и смешно одновременно.
– Ну, Жиль, ну ты чего? Женщину не видел ни разу? – мягко спрашивает она, стараясь не улыбаться.
Он прячет глаза, но отвечает недрогнувшим голосом:
– Д-да много раз! Чт-то я т-тебе – девственник, чт-то ли?
– Да вот кто ж тебя разберёт, – прячет улыбку Акеми. – Раз для тебя голая женщина не в новинку, должен уж знать: то, что ты там под руками прячешь – нормально. Иди, помоги спину вымыть. Иди-иди, я отвернулась.
Она бросает ему намыленную мочалку, упирается руками в стены кабинки и ждёт.
– Разглядывать будешь или?..
Шлепок жёсткой мочалкой пониже спины неожиданно обжигает кожу. Следующий удар приходится по лопаткам.
– Я т-тебе не дев-вственник! – звенящим от обиды голосом заявляет мальчишка. – Д-дура ты! У м-меня д-дети есть уже! Шесть лет и семь!
Акеми жутко тянет захохотать, но мокрая мочалка охаживает спину весьма чувствительно. Хочется развернуться и приложить развоевавшегося мальца как следует, но она представляет, насколько нелепо всё это будет выглядеть, и терпит.
Ещё один удар проходится по спине – последний. Выждав несколько секунд, девушка спрашивает:
– Ну, всё? Успокоился?
Жиль тяжело дышит и, кажется, всхлипывает. Не оборачиваясь, Акеми протягивает руку – и неожиданно касается его пальцев. Пальцы дрожат.
– П-прости… Я н-не хотел, я…
Саднит кожу. Да, бил мальчишка от души. Ну и как с ним теперь?
– Я осторожно.
Ладонь бережно скользит по коже, старательно обходя отметины, оставленные мочалкой. Всё равно больно, но Акеми терпит. Улыбается. Прислушивается к своим ощущениям. Бедный мальчишка… Как пылинки с неё теперь смахивает. Когда пальцы прикасаются к её спине, его рука вздрагивает.
– Всё, Жиль. Дальше я сама. Спасибо.
Так же стоя к нему спиной, она забирает мочалку, намыливает. Оттирает грязь с локтей, тщательно трёт шею, колени. Струйки воды стекают по телу, забирая с собой остатки куража. Ох, зря она это сделала. Нельзя так с мальчишками. Ни с взрослыми, ни с детьми.
– Ты дуешься? – спрашивает она вполголоса. И, не дожидаясь ответа, добавляет: – Извини.
– П-попа у т-тебя красивая. В-вот так вот, – мечтательно отзывается мальчишка.
– Да-аааааа! – тянет Акеми, и оба смеются.
Пару минут спустя девушка вовсю трудится с мочалкой над ойкающим Жилем.
– Не вертись! Мыль пока свою дурную голову! – ворчит Акеми. – Ещё один поворот – и я порежусь об твои рёбра! Чего ж ты тощий такой… А грязи сколько!
– Щеко-о-отно! – вопит мальчишка, захлёбываясь смехом.
После помывки оба устраиваются спиной к спине на краю маленького бассейна. Акеми как никогда тянет поговорить.
– Жиль, я давно спросить хочу.
– Сп-прашивай, – расслабленно отзывается он.
– А ты точно ответишь?
– В-вот спина у тебя уютная. Тёплая.
– Ясно. Не захочешь – не ответишь. Жиль, откуда у тебя шрамы?
Он долго молчит, и Акеми решает, что ответа не дождётся.
– Я п-почти не помню.
– А семья?
– Я один. Н-наверное, я сирота. М-меня отец Ксав-вье растил.
– Это я знаю. А почему ты от него ушёл? Жил бы при Соборе, бед не знал.
На этот раз пауза, разделяющая вопрос и ответ, ещё длиннее.
– А т-ты почему б-без мужика до сих пор?
– А не хочу, – фыркает Акеми.
– В-вот и я не хочу.
– А чего хочешь?
– Чт-тобы т-ты перестала в-видеть то, о чём сп-прашиваешь.
Она оборачивается, смотрит на его согнутую худую спину. Кожа настолько сильно обтягивает рёбра и позвонки, будто они вот-вот её проткнут. Уродливые шрамы тянутся с щеки на шею и плечо, раздвоенным языком лижут левую лопатку. И – пожалуй, впервые за время их знакомства – Акеми всерьёз задумывается, что же с ним произошло. И прекрасно понимает, о чём Жиль просит.
– Я тебя вижу куда лучше, чем их. Они мне никогда не мешали.
– В-врёшь, – грустно отзывается он.
– Не вру. Просто я лет на девять тебя старше. Это кое-что меняет, – вздыхает Акеми. – Давай-ка вытираться и наверх, спать. Мне ещё утром рыбу надо засолить.
– К-какую рыбу?
– Я тебе не сказала. Я в море ходила. Советник Каро убил Онамадзу. Я помогала тушу разделывать, вот мне и дали с собой, сколько унесу.
Акеми встаёт, идёт в раздевалку за старенькими простынями, которые жильцы используют как полотенца. Одну бросает Жилю, другой вытирается сама. Когда она одевается, мальчишка трогает её за плечо.
– Т-ты грустная.
– Ты тоже что-то не весел.
– Мне в-важнее ты. В-вот так вот.
Акеми расправляет закатанные по локоть рукава свитера, кладёт на место мочалку, вешает простыни на просушку.
– Знаешь, Жиль… Без Онамадзу море осиротело. Хоть моряки и поговаривают, что, скорее всего, Онамадзу был не один… я чувствую, что они неправы. Я очень люблю море. А сейчас мы будто отняли у него что-то важное.
В праздничный день в Соборе душно и многолюдно. В толпе прихожан заметно оживление, то тут, то там пробегает шепоток. Вероника Каро рассматривает блики света, играющие над амвоном, и слушает голос отца Ланглу, царящий в храме. Время от времени она закрывает глаза, чтобы почувствовать, как сильный и раскатистый голос Ксавье заполняет пространство Собора, окутывает её и устремляется ввысь, под своды. Вероника жадно впитывает каждое слово и ощущает себя счастливой и лёгкой. Она вспоминает картинки из книг и представляет себе летящую птицу – большую, быструю, скользящую по бескрайнему простору воздуха. Сильные крылья птицы будят ветер, и Вероника подставляет лицо потоку свежего воздуха.
– Мама! – сердито шепчет Амелия. – Не спи!
Молодая женщина вздрагивает и открывает глаза. Дочь, в тёмно-синем бархатном платье с расшитым шёлковой нитью лифом, сидит рядом на скамье и болтает ногами.
– Амелия, не надо так делать, – негромко просит Вероника.
– Мне скучно!
– Слушай отца Ксавье. Он же интересное говорит.
– Я не всё понимаю из его слов. И умею интереснее рассказывать про Бога, – упрямо дует губы девочка и ковыряет носком туфли стоящую впереди скамью.
Сидящий на той скамье мужчина оборачивается, получив туфлёй по пояснице.
– Эй! – грозно шикает он на озорницу.
– Слушай отца Ксавье! – приказывает Амелия, сдвинув брови, и замирает, подавая пример.
Вероника снова вслушивается в голос отца Ланглу. В сегодняшней проповеди он мало говорит о служении Богу и много – о том, как важна для человека радость. Радость даёт силы, говорит Ксавье. В радости – смысл бытия и творения мира, смысл продолжать жить и растить детей, работать, засыпать и просыпаться. Умейте радоваться, в ваших улыбках, обращённых друг к другу и к миру – частичка любви Божьей. Как бы ни было трудно – не забывайте о праздниках, держитесь за светлое и хорошее в каждом дне. Сила Божья – в свете, который люди носят в сердцах, и в мире есть лишь три вещи, способные поддерживать этот свет в дни тяжких испытаний. Это любовь, вера и радость. Идите, говорит отец Ланглу, идите, и пусть ваши сердца сегодня наполнит чистая радость.
Месса заканчивается, прихожане встают со своих мест. Кто-то идёт к выходу, кто-то проходит к амвону за благословением. Амелия рвётся на улицу, но Вероника мягко берёт её под руку и ведёт к отцу Ланглу. Пока они стоят в очереди, девочка прыгает по мозаичному полу Собора возле матери.
– Мам, почему тут у всех лица становятся такими глупыми? – спрашивает вдруг Амелия, остановившись.
– Не глупыми. Тут люди счастливы, им становится легче, печали уходят.
Девочка смотрит на неё недоверчиво.
– И ты тут счастлива?
– Да, – улыбается Вероника и смотрит ввысь, где, подсвеченные, танцуют в воздухе пылинки.
– А почему дома – нет? – продолжает Амелия.
Улыбка матери гаснет, просветлённый взгляд прячется под дугами ресниц. Вероника беспомощно пожимает плечами, поправляет покрывающий голову капюшон.