Река на север - Михаил Белозеров

Губарь исчез, с грустным видом подмигнув на ходу Иванову.

— Ты на чьей стороне? — спросила Королева, когда шаги Губаря стихли в комнатах.

Власть над вещью — когда ты запускаешь руку в чужой карман или выигрываешь в лотерею матрешку — мораль не играет роли, а лишь механистичность, свойство глядеть на нее как на собственность — вот что всему корень, и неважно, понимаешь ты это или нет, в любом случае ты не проигрываешь — так устроен мир.

— Я ни на чьей стороне, — признался Иванов. — Я сам по себе. Плыву по течению.

Она покачала головой и вздохнула. Немногое, что она безболезненно могла сделать для него и для себя. Не могла справиться со своими стереотипами, ей всегда нужно было белое и черное, но это не делало ее хуже или лучше. Она была такой, какой была, с надменностью африканской львицы, только не с желанием нравиться.

— Стареешь, — безжалостно констатировала она.

— Да, — согласился он, — где-то здесь, — постучал себя по груди и подумал, что человек представляет из себя не то, как он трезво себя оценивает, а состояние духа.

Ему не стоило играть с нею, для этого она была слишком умна, но и откровенничать он больше не собирался. А только подумал: "Вот нам за все грехи..."

Она подняла на него спокойный взгляд, и в глазах у нее появилось выражение той девчонки, которая опиралась рукой на станок в третьей позиции и, безжалостно и горделиво задирая острый подбородок прямо в зеркало, даже когда изнуряла себя до изнеможения экзерсисами, даже когда была совсем на мели, но вынуждена была улыбаться, даже когда выходила из комнаты с явно заплаканными глазами, — всегда держала себя в узде, ибо кому нужна жалкая овечка. Танцевать она обожала. Но ей надо было родиться не в этой стране и не смотреть теперь на него так, словно рушилось мироздание.

"Она никогда не примирится", — понял Иванов.

Но она вдруг произнесла:

— С некоторых пор я поняла, что только власть имеет ценность! — и посмотрела Иванову в глаза. — Ты понимаешь меня?

— Да... — произнес он удивленно, — понимаю. Но зачем? Зачем это тебе, когда ты красива и талантлива, как не знаю кто, зачем?

— Ты ничего не понимаешь... — задумчиво произнесла она, — ничего...

— Что же я должен понять? — удивился он.

— Наступает момент, — она ожила, словно мысли, которые она в себе носила, придали ей новые силы, — когда ты понимаешь, что мир другой, не такой, каким ты его представляешь, и что твой талант никому не нужен. Вот тогда ты начинаешь думать, что пока ты недовольна жизнью, она проходит бесследно.

— Да, — сказал Иванов, — это я могу понять, но ведь это неправильно...

— Всем на это наплевать, — произнесла она так, что ему не понравилось. — Разве не так?

Долгое время она несла превосходство, как плакат, на котором значилась одна и та же фраза: "Я так одинока..." или "Не судите обо мне строго...", но оказалось, что туда можно было добавить еще кое-что, например "Я вас презираю!".

— Я всегда жила по принципу: говори правду, и низкие люди будут избегать тебя... — призналась Королева, ожидая от него неизвестно чего, и он приготовился услышать продолжение, но тут появился Губарь, водрузив на стол початую бутыль белого вина, и они замолчали. Губарь взял холодную котлету и настроился на философский ряд:

— Я тебя предупредил? Предупредил! — Загадочно посмотрел на Королеву, словно собираясь выдать тайну. — Последнее время с Димой что-то не то...

— Не пугай его, — быстро произнесла Королева, словно защищая Иванова, словно они с ним сговорились.

— Я и не пугаю, — сразу согласился Губарь. — Но ты ведь знаешь... — И опять жалобно посмотрел на нее.

— Ну ладно, — вздохнула она и, отворачиваясь, встала. — Вымою посуду...

— Я не буду, все... — дурашливо пообещал Губарь и поднял перед собой ладони, — честное слово...

Когда-то по обеим сторонам его старенькой "Волги" красовались два изречения: "Одинокий странник" и "Не рвите мне сердце!". Впрочем, после женитьбы на Королеве его сентиментальность приобрела иную окраску, и если бы и теперь он был склонен к излияниям души, с бортов его машины кричали бы следующие изречения: "Ах, оставьте меня в покое!" или "Не говорите ни о чем...". Многозначительность стала его томлением. Возможно, он даже страдал от этого, но не хотел никому признаваться, даже себе.

— Учти, завтра в шесть у тебя съемки, — жестко уточнила она.

— Разрешения все равно еще нет, — сказал он и засмеялся так, что зубы у него сверкнули фарфором.

— Вот я и говорю, — уронила она, — вечное балдушество... Но снимать надо!

— Я непременно привезу тебе цветы.

— Лучше сам приезжай...

Теперь она уставала от разговоров гораздо быстрее, и Иванов пожалел, что пришел.

— Она не умеет притворяться, — сказал Губарь, когда Королева ушла и затворила дверь на веранду. — Но ты знаешь ее. Как она не может без подковырок, так я не могу без студии, но театр... театр это театр.

Иванов вспомнил: "игра под ручку". Губарь был поклонником школы Станиславского, но последнее время развлекался тем, что спасал своих разведенных подружек от бывших мужей. Возможно, для этого он и нужен был им.

Губарь выцедил стакан вина, и ему сразу же полегчало. Об Иванове он забыл на секунду. Потом угнездился в кресле поудобнее, чтобы оседлать своего любимого конька:

— Тебе никто никогда не объяснял, что ты круглый ноль?

Обычно он пьянел от двух рюмок водки из-за перенесенной в юности желтухи.

— Я только что получил это удовольствие, — сказал Иванов.

— Так вот... — и он молча потыкал пальцем в прикрытую дверь, — ничего не могу доказать... всю жизнь бьюсь...

— Все ты можешь, — возразил Иванов, — только не хочешь.

— Кризис, — тут же согласился Губарь, опорожняя следующий стакан и упиваясь своим горем, — в семье и на работе...

Он умел это делать: красиво и театрально — страдать так, что окружающие невольно становились его собутыльниками, но женщины поддавались чаще, чем он успевал понять их намерения. Пару раз Иванов оказывался свидетелем скандалов — громких — на телевидении или тихих — в семье, и у него пропадала всякая охота расширять круг знакомств из окружения Губаря.

— Давай выпьем, чтобы больше ничего не было, — сказал Губарь. — Она ведь презирает. Думаешь, для чего? Чтобы лучше работал? Нет! Чтобы я ходил по струнке. На самом деле я раб, ученый кот. Умные мысли приходят исключительно в туалете, да и то по ночам, когда она спит. Так и сдохнешь ненароком полным дураком.

Он всегда жалел только себя, но был щедр с друзьями и собутыльниками.

— Считается, что когда женщина выкладывается, то попросить ее о чем-либо по-латински невозможно?

— Перестань, — сказал Иванов, Сашка умел говорить парадоксами, но через тридцать лет ты воспринимаешь это как кривлянье, ибо ты хорошо знаешь своего друга.

— Я тебе противен? — спросил Губарь и достал из кармана платок, выпачканный губной помадой. — Самому себе тоже...

— Утром не встанешь, — сказал Иванов.

— Оставь, — сказал Губарь. — Она еще может танцевать. Ее еще можно уговорить. А я могу иметь собственный театр.

— Я тебе завтра в постель принесу пива, — сказал Иванов, — и ты очнешься. Театр в нашей провинции подождет...

Губарь вскочил и забегал — от перил к перилам, бормоча: "Откуда ты знаешь?! Откуда ты знашь..." Под крышей ворковали голуби. Вдруг он остановился:

— Она стала доверенным лицом Первого национального банка клерикан и даже получает там деньги на предвыборную агитацию.

— Зачем это? — спросил Иванов.

— Она сильно изменилась за последнее время, — сказал Губарь, — очень сильно... Стала безжалостной... Но она знает... — сказал он задумчиво, — знает, чего хочет, а я не знаю... — Он посмотрел на Иванова, словно ища совета.

— Ты мне не нравишься, — признался Иванов.

— Вот то-то... — согласился Губарь. — Если увидел позу голодной собаки — беги... — Он уставился вниз.

— Осторожней... — предупредил Иванов. — У вас слишком скользкая плитка на полу...

— Я выдохся! Все! Никаких идей! Одни воспоминания!

— Тебе надо проспаться, — сказал Иванов.

— Иногда висельнику не помогает даже веревка! — воскликнул Губарь в отчаянии.

— Но, но, но... — сказал Иванов — без патетики...

— Не рассуждай так, словно ты один знаешь, что делать! — Он отрешенно взглянул на него, вдруг резко повернулся и скрылся в комнате.

Иванов подождал. Не зная почему, открыл блокнот, который Королева оставила на балконе, и прочитал сформулированное спокойно, как на исповеди: "Шесть главных ошибок в жизни: первая из них — замужество и несостоявшийся развод..." Поспешно закрыл блокнот, — словно подсмотрел чужую тайну, и оторопело уставился на дерево. Стая голубей слетела вниз, сделала круг над двором. Дрался один — рыжий, с култышкой вместо лапки.