Искусство слышать стук сердца - Ян-Филипп Зендкер

Каждый месяц безуспешных поисков Ма Му и ее матери повергал У Мая во все большее отчаяние и гнев. Но ярость его не выплескивалась во внешний мир, как у отца. Гнев У Мая — безликий и безымянный — был направлен в основном против самого себя. Он пристрастился к выпивке и стал завсегдатаем борделей на всем пространстве между Калькуттой и Сингапуром. На жизнь У Май зарабатывал торговлей опиумом, и немало в этом преуспел. За месяц он получал больше, чем его отец — за год. Но деньги у него не задерживались: почти все У Май просаживал в азартных играх.

Однажды на пароходе, идущем из Коломбо в Рангун, У Май встретился со словоохотливым бомбейским торговцем рисом. Они сдружились и через несколько дней, сидя на палубе и любуясь звездами, разговорились о превратностях жизни. И тогда новый знакомец рассказал У Маю о том, как у его поварихи-бирманки погибла дочь и маленький внук. Они упали с причала и утонули. У Май изменившимся голосом спросил об обстоятельствах гибели. Очевидцы рассказывали, что среди пассажиров парохода, готовящегося отплыть в Рангун, дочь поварихи увидела мужчину, похожего на ее давнего друга. Матрос пытался задержать ее, но она, с малышом на руках, во что бы то ни стало пыталась подняться на борт. Матросу нужно было убирать трап, и он оттолкнул женщину, никак не думая, что та потеряет равновесие и вместе с ребенком упадет в воду.

Позже выяснилось, что тот пассажир никогда не жил в Рангуне и впервые плыл в столицу по делам.

На вопрос У Мая, жива ли та повариха, торговец пожал плечами. После случившегося она словно разучилась готовить. Ее стряпню стало невозможно есть, и ему пришлось ее уволить.

У Май никогда не рассказывал Су Кьи, как он провел ту страшную ночь. Когда пароход бросил якорь в Рангунском порту, весь свой багаж У Май оставил на борту, а сам отправился в Швегьинский монастырь, что рядом со Шведагонской пагодой. Там провел несколько лет, после чего странствовал по Сиккиму, Непалу и Тибету, ища наставников среди признанных мудрецов. Он более двадцати лет прожил в небольшом монастыре индийской провинции Дарджилинг, после чего решил поехать в Кало, где родились Ма Му и ее мать. Во время тайных свиданий в погребе отцовского дома, в саду или на половине слуг юные влюбленные мечтали о Кало и мечтали сбежать туда вместе с их ребенком. Позже мысль перебраться в Кало не раз приходила в голову и У Маю, но он все не решался ее осуществить. Однако недавно почувствовал: пора. Ему перевалило за пятьдесят, и он хотел умереть в Кало.

Тин Вин не выпускал руки Су Кьи, пока они оба не подошли к помосту и не опустились на колени. Там обоим надлежало руками и лбом коснуться пола.

Старик попросил Су Кьи рассказать историю мальчика. Его туловище слегка покачивалось в такт рассказу. Иногда У Май зачем-то повторял отдельные слова. Внимательно выслушав Су Кьи, монах надолго умолк. Наконец он обратился к замершему Тину Вину, который и здесь старался прижаться к Су Кьи.

У Май говорил медленно, короткими фразами. Рассказывал о жизни монахов, у которых нет ни дома, ни имущества, кроме одежды и табеик — чаши для сбора подаяний. Рано утром, едва взойдет солнце, послушники отправляются собирать милостыню. Они молча и терпеливо стоят на пороге дома. Что бы им ни подали, все принимают с благодарностью. Потом У Май рассказал, что с помощью своего собрата помоложе обучает ребят чтению, письму и арифметике. Однако прежде всего он стремится передать ученикам уроки, преподанные ему жизнью. И еще У Май сказал будущему послушнику, что величайшее сокровище каждого человека — мысли, рожденные в его сердце.

Застыв на коленях, Тин Вин внимательно слушал старика. Его поразили не слова и не фразы. Голос У Мая — вот что заворожило мальчика с самого начала. Негромкий, мелодичный, с удивительной гармонией слов и пауз между ними. Речь У Мая напомнила колокольчики на монастырской башне. Достаточно легкого ветерка, чтобы они запели. Слова У Мая будили воспоминания о птицах, щебечущих на заре, и даже о ровном дыхании спящей Су Кьи. Тин Вин не просто слушал монаха. Ему казалось, что чьи-то нежные руки касаются его кожи. Мальчику вдруг отчаянно захотелось доверить этому человеку свое тело и душу. Чем дольше говорил с ним У Май, тем отчетливее голос почтенного старца рисовал картину окружающего мира. И случилось то, что потом очень часто происходило с Тином. Фразы становились зримыми, превращаясь в образы. Он видел дым, который поднимался от очага и расплывался по залу. И не просто поднимался. Казалось, невидимая рука играет с его струями, заставляя их кружиться, изгибаться и только потом разрешая медленно таять в воздухе.

На обратном пути Тин Вин и Су Кьи молчали. Мальчик держался за ее руку. Ладонь была мягкой и теплой.

На следующее утро они снова пошли в монастырь. Солнце еще не всходило. Эту ночь Тин Вин спал плохо, а проснувшись, сразу вспомнил вчерашние слова Су Кьи, и ему стало тревожно. Он узнал, что на несколько недель останется в монастыре. Ему дадут соответствующую одежду, и по утрам он вместе с другими мальчиками будет ходить по улицам, собирая подаяние. Сама мысль об этом повергла его в смятение, и с каждым шагом оно только нарастало. Ходить по улицам, когда даже на дворе и внутри дома он не может пройти, чтобы за что-то не задеть или обо что-то не удариться! А если ребята забудут про его слепоту и уйдут, как он найдет дорогу к монастырю? Тин стал умолять Су Кьи вернуться домой. Там у него было два места, где он чувствовал себя в относительной безопасности: спальная циновка и табуретка в углу кухни.

Но Су Кьи была непреклонной и не поддавалась уговорам. Тин Вин еле переставлял ноги, и ей казалось, что она ведет не ребенка, а упрямого мула. Однако все изменилось, когда на подходе к монастырю Тин Вин услышал голоса поющих мальчиков. От них исходил странный покой, будто песня ласково гладила его по лицу и животу. Тин Вин остановился и стал слушать. В хор послушников вплетался шелест листьев. Мальчик впервые понял: это не просто шум деревьев. Как и голоса людей, он имел свои особые оттенки. Вот ветер соединил две веточки, и листья на них соприкоснулись. Каждый звучал по-своему. Совсем непохожий звук был у листьев, падающих на землю, и даже их кружение в воздухе не было одинаковым. Все пространство вокруг Тина Вина звучало на разные голоса: дуновение ветра, стрекот кузнечиков, глухой удар камешка, задетого ногой. Он вдруг подумал, что при зрячих глазах даже не обратил бы внимания на эти звуки. Наверное, таращился бы сейчас по сторонам. А ведь мир звуков такой волнующий и загадочный! Может, даже таинственнее видимого мира?

Тин Вин открыл для себя искусство слышания.

Много лет спустя, уже в Нью-Йорке, он вновь пережил эти ликующие моменты — когда впервые пришел в концертный зал и услышал игру оркестра. Тин Вин был почти пьян от счастья. Симфония начиналась едва уловимыми ударами барабана. Потом вступили скрипки, альты, виолончели, гобои и флейты. Их голоса слились в единую песню, как тогда, летним утром в Кало, сплелись голоса листьев. Поначалу каждый инструмент выделялся своей мелодией, но потом произошло что-то непонятное, и от хора звуков его прошиб пот и стало трудно дышать.

Су Кьи подтолкнула воспитанника, и Тин Вин, спотыкаясь, побрел дальше, пьяный от новых ощущений. Через несколько ярдов они покинули его столь же быстро, как и появились. Теперь Тин Вин слышал лишь собственные шаги, натужное дыхание Су Кьи, мальчишечий хор и перекликающихся петухов. Но он впервые вкусил от жизни ее чудес, и богатство мира звуков ошеломило его. Наверное, даже хорошо, что слух вернулся к обыденности, иначе все это многообразие ранило бы его.

Так Тин Вин открыл свой дар, хотя еще и не понимал ни его смысла, ни значения.

3

День в монастыре только начинался. В зале в окружении соратников медитировал У Май. Внизу, под кухней, молодой монах сидел на табуретке и ломал хворост. Вокруг него, весело тявкая, бегали две собаки. Возле лестницы стояла дюжина послушников в красных одеждах. Все они поздоровались с Тином Вином, а один протянул Су Кьи одежду для новичка. Су Кьи тут же обернула худощавую фигуру Тина куском красной материи. Голову ему она обрила еще вчера вечером'. Его поставили в общий ряд, и Су Кьи невольно залюбовалась своим подопечным. Какой же он рослый и красивый! Сбритые волосы сделали затылок еще рельефнее. Шея Тина Вина была длинной и изящной, нос — в меру большим, а зубы — белыми, как лепестки цветущего грушевого дерева перед ее домом. Су Кьи очень нравился светло-коричневый оттенок его кожи. Следы от многочисленных падений и ушибов прошли почти бесследно, если не считать двух крупных шрамов на коленках. А какие у него красивые ладони: узкие, с длинными пальцами! И трудно поверить, что ноги Тина Вина отродясь не знали башмаков.

Но сейчас все эти достоинства ничуть не помогали мальчику. Он был похож на цыпленка, который недавно вылупился и теперь растерянно носится по двору. Су Кьи почувствовала, как у нее защипало в носу и к горлу начали подступать слезы. Она уйдет, а он останется здесь, одинокий, беспомощный Су Кьи ненавидела эти вспышки сентиментальности. Она не желала жалеть Тина. Ей хотелось по-настоящему помочь ему, а жалость в таких делах никудышная советчица.