Миронов - Лосев Федорович

Правдивый от природы, одаренный и беспокойный, он, как и прежде, критически относился к вышестоящим чинам армии: «Я увидел только произвол и бесчинство со стороны командного состава, и, когда начальник 4-й Донской казачьей дивизии генерал Телешев был посажен в арестантское отделение за бесчинства, вакханалии и преступления, которые были им совершены, я публично сказал, что так и нужно было сделать с генералом Телешевым, ибо нельзя терпеть тех безобразий, которые творились в нашей армии... За это меня отправили в госпиталь для душевнобольных...»

Миронова вскоре освободили от врачебной опеки... Русско-японская война закончилась позорным миром. В стране нарастал революционный взрыв...

В Уфе забастовка железнодорожников – арестован инженер Соколов и приговорен к смертной казни через повешение. Казаки 26-го казачьего полка, возвращаясь с русско-японской войны ранней весной 1906 года, требовали отправки эшелона на Дон. Нужно было знать казаков – их нетерпение и жажду скорее увидеть родимые курени и Дон-батюшку реку. И как они могут, словно гигантская пружина, сжаться и, распрямившись, необузданной и яростной силой смять препятствия на пути... А у Миронова, наверное, в крови – помогать людям в беде. Он созвал митинг и убеждал казаков, что нельзя уезжать, когда речь идет о спасении человека. Эшелон не был отправлен, пока Миронов не добился помилования инженера Соколова.

15 апреля 1906 года 26-й полк последним эшелоном прибыл в столицу Войска Донского – город Новочеркасск. По домам, на льготу, на два месяца...

Казаки восемнадцати станиц во главе с Усть-Медведицкой, центром округа, собрались на плацу встречать служивых... Впереди на огненно-красном чистокровном дончаке Филипп Козьмич Миронов. Будто гордый конь чувствовал, что родом он из детства и несет на себе не воина, пропахшего порохом, а счастливого и мечтательного пастушонка. И губы его после яростно-злобных криков и глаза высматривают в толпе встречающих только одну, единственную, о которой мечтал на войне.

А вокруг колокольный звон всех церквей – таков обычай встречи героя, на поле брани заслужившего четыре ордена. Хоругви. Иконы. Песнопение: «Слава... Слава... Слава...» На мундире подъесаула Миронова, блестящего казачьего офицера, молодого, красивого, независимого, блестят ордена... Наверное, даже в детском сне, когда, кажется, все летают и все возможно, не могло ничего подобного присниться сыну казака-бедняка.

Миронов возвратился на Дон, когда в стране еще не утихли революционные волнения. И он, естественно, принял сторону народа. Потому что понял: революция – это правда, за которую он боролся всю жизнь.

Народ пробуждался. Волновался. Поднимался на своих поработителей... Небезынтересным свидетельством являются воспоминания главного действующего лица гражданской войны в России Антона Ивановича Деникина, когда он, переодетый и загримированный, в теплушках пробивался на Дон: «Явление развала армии – в 1917 году – не было столь неожиданным, имея страшным и предостерегающим прообразом эпилог Маньчжурской войны и последующие события в Москве, Кронштадте и Севастополе... Прожив недели две в Харбине в конце ноября 1905 года и проехав по сибирскому пути в течение 31 дня через целый ряд „республик“ от Харбина до Петрограда, – я составил себе ясное понятие о том, чего можно ожидать от разнузданной, лишенной сдерживающих начал солдатской черни. И все тогдашние митинги, резолюции, Советы и вообще все проявления солдатского бунта – с большей силой, в несравненно более широком масштабе, но с фотографической точностью повторились в 1917 году».

Надо заметить, что Деникин говорит о солдатах как неуправляемой черни, хотя сам он не очень-то высокого происхождения. Родился в мужицкой крепостной семье. Отец его 22 года служил в николаевской армии и добился прапорщичьего чина... Юность Деникина потрачена в работе на добывание хлеба. После тяжелых годов учения – положение вольноопределяющегося «в казарме», на солдатском котле. Видно, не сладок был солдатский хлеб, при воспоминании о котором Деникина в нервную дрожь бросает.

Интересно сопоставить судьбы Миронова и Деникина. Оба происходят из бедных семей. Но, достигнув офицерских чинов и пожизненного дворянства, один напрочь отказывается от своего сословия, а другой, наоборот, стремится облегчить участь трудового казачества. И готов, как заявил однажды Миронов, даже снять мундир и ордена, лишь бы помочь простым людям. Если Деникин отгораживался от своих корней, то Миронов кидался в бурный революционный водоворот революционно настроенных масс, стремясь быть полезным народу.

Небезынтересен и тот факт, к сожалению, последний, что судьбы офицеров, выдающихся военачальников, выходцев из самых глубин русского трудового народа – Деникина и Миронова, начиная с 1905 года, все время пересекались, доходя до смертельных схваток. Они и со сцены невероятно жестокой гражданской войны ушли в одно время – Деникин в эмиграцию, Миронов – в Бутырскую тюрьму.

...Казачьи полки возвратились на берега православного Дона. Что ожидало их, верных сынов Отечества, царя и престола?

15

Июль 1906 года на Дону был щедр на дожди, тепло и солнце. Буйно колосились хлеба, радуя сердце казаков-хлеборобов.

Луговые травы так росли, что кое-кто подумывал выйти с косою и во второй раз. На отводных землях выгуливались быки, свободные от полевых работ. А в заповедных пыреистых травах протекала сложная и романтическая жизнь чистокровных косяков, где жеребцы-вожаки бились чуть ли не насмерть в вечной и ненасытной жажде за обладание красавицами кобылицами... Нежно-губые жеребята, будто прилепленные к бокам матерей, мешая их ходу, чуть ли не все время прикладывались к вымени – и росли, постепенно превращаясь во взрослых дончаков.

Погибших в русско-японской войне казаков помянули, отслужили панихиды... Живые радовались вновь обретенному белому свету.

Время, как обычно, летело быстро, и вернувшиеся с войны донские казаки, освоившись с миром, готовились к приближающейся страдной поре... Но вдруг утренний свежий июльский рассвет разорвали ритмичные удары больших колоколов всех церквей. Значит, казак, бросай все, одевай походный мундир, седлай коня – и в окружную станицу Усть-Медведицкую.

Когда со всех хуторов и станиц съехались казаки, находящиеся на льготе, солнце уже сильно припекало. Лошади нудились, зло кусались, всадники при полном боевом снаряжении потели, выражали нетерпение и недоумение – зачем собрали, оторвав от неотложных хлеборобских дел. Плац гудел, как потревоженное осиное гнездо, когда казачата ради забавы швыряют в него палкой.