Сага о Северных островах (СИ) - Бутырская Наталья

— Я хочу стать хирдманом! И не на время, а навсегда! — один четырехрунный не сдавался.— –Коли погибну, значит, так и надобно. И мой род не вправе винить тебя в моей смерти! Говорю перед всеми родами!

— Как тебя звать?

— Оуфейгюр. Но часто кличут Офейг. Так что я не боюсь смерти.

Его имя означало «бессмертный» или «не обреченный на смерть». Обычно такие имена давали болезненным детям, чтобы обмануть дурных духов и укрепить здоровье. Наверное, Ингрид была очень уродливым ребенком, раз ее назвали «красивая».

— Что же, Офейг. Пусть род подтвердит твои слова, и я возьму тебя в хирд.

— Я, Тейнгидль, подтверждаю. Его смерть не ляжет на тебя и твоих людей виной!

Этого хускарла я помнил. Был у него в гостях вроде бы.

Больше Альрик никого не принял, даже братьев Аднтрудюра. А сам Трудюр рассорился с отцом. Он ушел с ним обратно в деревню, помог перенести товары, а вернулся ближе к ночи злой, взъерошенный и со свежей раной на боку. Фридюр перевязала ему рану, а потом шепнула, что отец пытался его силой оставить. Хускарл на шестой руне был ему нужен здесь. Но Аднтрудюр сумел вырваться, хоть и не без ранений. Конечно, восьмирунный Аднальдюр мог бы его убить, но не стал.

Вряд ли ульверы вернутся сюда еще раз после такого гостеприимства. Я хотел поговорить с тестем, спросить, не против ли он, коли мой отец будет раз в год приезжать и торговать. И выгода от того была бы всем, особенно айсландерам. Все же не чужой человек бы приходил, а свёкр, передавал бы весточку от дочери и внука, цены бы давал хорошие. Но поглядел я на выплясы Аднальдюра и не стал ничего говорить. Кто знает, чего ему взбредет в голову? Может, он и отца моего принудит остаться на острове? А Эрлинг-то на седьмой руне всего, сможет ли отбиться? Ну уж нет. Пусть себе сидят еще сто зим без гостей и торговцев.

На утро мы думали отплыть, но с ночи всё затянула густая молочная пелена. И Альрик, едва рассвело, принялся расхаживать по берегу возле корабля. Он опасался, и не без причин, что островитяне могут выкинуть какую-нибудь штуку, чтобы мы остались. Да хотя бы тот же Аднальдюр. Он с нашим отплытием терял и сына, и дочь, и сильного зятя. И тайна, которую ему продал в тот раз Альрик, больше не была тайной: люди Лейфа, поди, разболтали давно по всем родам.

Я всё боялся, что кто-нибудь сломает «Соколу» киль, как это сделали мы с кораблями Лейфа и Кьелла, потому встал спиной к борту и вслушивался в звуки, приглушенные туманом. И многие ульверы сделали так же.

— Безднов туман, — проворчал я. — И сколько мы так простоим? Неужто три дня и три ночи сторожить будем?

— Да не, — вдруг послышался голос сверху. Офейг, что ли? — К полудню развеется.

— Откуда знаешь?

— Да знаю вот. Я такое всегда чую: дождь ли, мороз ли, ясно ли. Мать чуяла, и я вот тоже.

— Пойди Альрику скажи. Пусть порадуется.

Рядом скрипнул песок. Офейг спрыгнул с корабля и пошел куда-то в молоко, зовя хёвдинга. Но вскоре воротился с растерянным видом.

— Нет его нигде.

— Да он же тут ходил, корабль стерег.

Промаялись мы так, пока и впрямь не подул ветер и не разогнал туман. Тогда и Альрик отыскался. Он пришел со стороны прибрежных скал, хмурый, быстро оглядел корабль и сказал отчаливать.

Мы столкнули «Сокола» в воду, сели за весла и споро отошли от берега на несколько перелетов стрелы. После того хёвдинг сказал поднять весла и осмотреть, всё ли в порядке. Фридюр и сын сидели в своем крохотном домике. Рядом Булочка, впереди нас сидели Плосконосый и Живодер, дальше двое из наймитов, но сейчас на одном из их мест был Офейг. Его легко можно было угадать по длинным по пояс светлым волосам, которые он заплел в бабью косу.

Ледмар поднял доски, заглянул под палубу, нет ли где трещин. А я указал Альрику на Офейга.

— Рогатина пропал. Сбежал, пока туман стоял.

Хёвдинг безразлично пожал плечами.

— Дурень. А ты, Слепой, чего ж не ушел с ним?

Угрюмый наймит неохотно ответил:

— А куда уходить-то? И зачем? На тебя я уже посмотрел, понял, каков ты. А на острове поди узнай, каковы порядки.

— И что, Рогатина тебя не звал с собой?

— Звал. Но он и вправду дурень. Вечно бежит, ищет чего-то, думает, в других местах жизнь слаще и бабы толще. Он же меня к Йору и затащил, хотя сразу было видно, что дело тухлое.

— А теперь ты с ним не пошел.

— Не пошел. Ежели они сами к тебе в хирд просятся, да вон тот даже рану отхватил, убегая из родных мест, знать, несладкая тут жизнь.

— Добро. Теперь без роздыху в Сторбаш!

И мы снова налегли на весла.

После ухода с Бриттланда мы почти не сходили с корабля, словно возмещали долгие месяцы на суше. Бриттланд, Сторбаш, Мессенбю, Туманный остров, снова Сторбаш.

И хотя мы не принесли жертву Нарлу-корабелу по весне, морской бог был милостив к нам, не обрушивал на нас шторма и бури, не закруживал по китовым дорогам, не насылал тварей. Потому мы благополучно вернулись в мой родной город. Хотя в этом была и заслуга Бессмертного. Он почуял, что скоро нагрянет шторм, предупредил Альрика, мы налегли на весла и успели вовремя добраться до сторбашевской пристани.

Только мы вошли в бухту, как с неба обрушился сильнейший ливень, так что причаливали мы и привязывали «Сокола» вслепую, под мощными потоками воды. Я держал вымокшие шкуры над женой и сыном, пока мы не добежали до отцовского дома.

Ввалились мы нежданно и не в самом приглядном виде. Хотя еще было рано, но под таким ливнем дел никаких не поделаешь, и родители уже собирались отправиться на боковую. Мать распустила волосы, отец снял верхнюю рубаху…

— Отец, мать. Вот моя жена Аднфридюр. И сын, пока без имени.

Все замолчали. Потом мать спохватилась.

— Да что же вы сидите, непутевые! — напустилась она на рабынь. — Ну-ка, залейте масло в лампы, разожгите огонь! Видите же, они совсем вымокли! А ты чего застыл на пороге? Веди жену сюда! Пойдем, я дам сухой одежды! Малыш-то не застудился? Надо протереть его барсучьим жиром! Пойдем-пойдем! Нечего стоять. Сначала просохнешь, согреешься, а уж потом всё, как надо, сделаем.

Дагней уволокла Фридюр с ребенком к сундукам с рухлядью. И оттуда доносились лишь мамины возгласы: «А худющая какая!», «Молока хватает? У нас коровье есть, сегодня надоили», «Глаза-то Каевы».

Мы с отцом переглянулись и одновременно сели за стол, я — поближе к очагу. Только мокрые шкуры отдал рабыням да вытер голову рушником.

— Значит, сын? — негромко спросил отец.

— Да, — кивнул я.

Сам так и не привык к этой мысли. На «Соколе» порой смотрел на Фридюр, на сверток в ее руках и удивлялся, как же так всё вышло.

— И что теперь?

— Думал, с вами оставить. Сам с ульверами. Серебро привозить буду, ткани, каменья. Не погонишь?

— Не погоню. Мать верно говорила, нечего ей как безмужней жить. Тут дело в другом…

Но не успел он договорить, как вышли наши женщины. Мать успела плат на голову намотать, Фридюр сняла свои штаны и платье из оленьих шкур, надела лучшее платье Дагней из синей шерсти, расчесала мокрые волосы, даже нож не забыла перевесить. Платье ей было велико, с кос капала вода, и лицо перепуганное, будто ее сейчас на вертел насадят! И худовата, конечно, но мать ее откормит, глядишь, и округлеют щеки, помягчеют плечи, глядишь, и вовсе красоткой станет.

— Ох, и хороша у тебя жена, — усмехнулся отец. — Рассказывай, невестка, как звать тебя, как величать.

— Да погодь ты, — сказала мать, — лучше глянь, какого она внука нам родила!

И сунула ему ребенка в руки. А сынок мой снова поднапрягся, вытащил ручонку и отца за бороду хвать. Потом вторую. И ей тоже ухватился. Молчит, тянет, кряхтит. И не плачет. Он вообще почти не ревел. Ни на море, ни под ливнем, ни по ночам. Только кряхтел и пузыри пускал.

— Видишь, глаза какие! Темные круглые, брови насупленные! Как две капли маленький Кай.

Я опасливо обернулся. Не стоит ли где Ингрид с ножом? Не захочет ли она обидеть Фридюр?