Сердце грустного шута - Ксения Баженова

Я же поскакал вперед, проверить, там ли вырыли, где я показал.

Привязав коня к ограде, я подошел к могильщикам, они все сделали, как я просил, и уже заканчивали работу.

– Все ли хорошо, господин доктор?

– Да! Спасибо вам. – Я достал серебряный рубль и дал им.

– Премного благодарны. Пойдем теперь пасечнику копать.

– Бог в помощь, братцы!

И тут подошли те двое дворовых, что обряжали Симеона.

– Видал, сколько птиц налетело! – вопрошал Фома.

– Вот случай так случай, мне чуть глаза не выклевали! – вторил Нил.

– Доброго дня, доктор! И вас, гляжу, потревожили, – обратился он ко мне, кивая на расцарапанную щеку. – Это, скажу я тебе, нечисть была, как есть нечисть!

– Это вы о чем, мужики? – спросил пожилой могильщик, отчищая щепой прилипшую к лопате землю.

– А ты не видал, что в небе-то творилось? Пройдись по деревеньке, ни одного целого не встретишь, у всех рожи расписаны, – схватился за голову Фома, уже на ходу начавший присочинять.

– Э! Врешь!

– О! Вот я тебе говорю, нечисть это была.

– Подзакусим, чем Бог послал? – Могильщик, что помоложе, достал из старой плетеной корзины с полуразвалившейся крышкой завернутую в чистую тряпицу еду, развернул ее и стал пристраивать съестное на углу большого плоского камня в нескольких метрах от церковной ограды.

– Да ты че! В своем уме, где жрать-то собрался? У ведьминой могилы? Аль помереть завтря захотел? – Напарник его схватил узелок и понес на деревянный одноногий столик, что был вкопан в землю у почтенного дубового креста, чуть поодаль свежевырытой могилы. – Вот тут, у батюшки Сысоя, на могилке можно и покушать!

Молодой толкнул напарника в бок и выразительно глянул в мою сторону, мол, чего ты при докторе!

– Так все уж говорят, – пристыженно пробурчал тот и исподлобья скосился на меня.

Однако узелки оба перенесли в другое место.

Я не стал вступать в дискуссию и тихонько отошел, да сел незаметно в тенек оградного столба наблюдать за ними и поджидать процессию. Сказать мне было нечего. Народ темный. Хоть и место выбрал я для погребения божье, да толку от этого, видно, мало. Сплетни по деревне разлетаются мгновенно. Даже если и знали изначально о чем-то двое – просачивается отовсюду, не укрыть секретов. А пока дойдет от одного конца до другого, новость уж обрастет подробностями да перевернется так, что и не догадаться, какая она была в первоначальном виде. И вот стая птиц, которой, положа руку на сердце, и сам я немало подивился – хотя, если поразмыслить, а сейчас не до этого было, мог бы найти научное природное объяснение данному явлению, – превратилась в полчища черной нечисти, переклевавшей всю деревню. Такого насочиняют – только держись! А вот разговоры про Марию Афанасьевну мне были крайне неприятны.

Подзакусили. Подобревший от еды старшой обтер рот ладонью, растянулся на солнышке между могилами и произнес:

– Знамо, нечисть была! А я смерти раньше страх как боялся.

– А чего ж могильщиком служишь? – полюбопытствовал Нил.

– Да вот как батя помер, я его место занял. А как же жить еще? Да ты не перебивай! Птичья нечисть прилетала за барыней нашей. От нее только оружием жизни можно оградиться!

Я весь превратился в слух.

– Ух! А как же так – за барыней, нешто она и вправду ведьмачка, как люди говаривали? А оружие жизни что такое? Как себе представить? – Подручный присел рядом у холмика, видно, что покой его был сильно потревожен.

– Оружие?! Да, крест животворящий, тёпа! А что до барыни, все знают, что творила на кладбище в полнолуние, какие корешки собирала, какие заклятья нашептывала. Да отвяжись ты!

– Так нечисть и кружила, из тех, знамо, кого не востребовали, – вставил среди возникшей тишины Фома.

С этим загадочным знанием встали мужики да пошли: могильщики – рыть ямку Симеону, а Нил с Фомой в деревеньку по своим делам потопали.

В это время из аллеи показалась процессия. Напуганный народ, проводив оба гроба в храм, с облегчением разошелся по домам. А затем хлынула гроза и, оставив после себя сломанные ветки, ручьи, стекающие с холмов в озеро, холод, сырость, ушла на запад. Наступила тоскливая ночь, которую провел мой друг в очередных грезах и ожидании любимой и, намаявшись тем ожиданием, уснул, а наутро уж были похороны.

На похороны мало кто пришел. Шепоток прошел по уезду, что, мол, наложила на себя руки барыня, только в причине никак не сходились: кто говорил – от любви потаенной; кто – от учености шибкой; судачили по губернии и еще об одном деле, но при этом истово крестились и сплевывали в угол: чур меня, чур! Только дворовые стояли невдалеке от могилы, да и у них от страха ноги подгибались, но уж больно любили покойницу, добрая была она с ними. А кое-кто и веничек с собой прихватил на случай появления вчерашней стаи.

Глава 11. Усадьба

Серебрянка, полгода назад

Как только Андрей Ильич освободился от неотложных дел, сразу же позвонил Лизе. Последнее время Акимов не мог и шагу ступить без нее. Человек он был суеверный, боялся смерти, конкуренции, кошмаров, посещавших его ночами. А Лиза умела его успокоить и никогда не обманывала ожиданий.

Выслушав очередной деловой вопрос, она брала в руки свою любимую колоду карт. Веселый шулер Судьбы вступал в игру и наверняка знал, что выиграет, посмеивался над Акимовым, забавлялся с Акимовым, как кот с мышкой. Вскинет, бывало, мягкую цепкую лапку к небесам, и пухлый потный Акимов перевертывался, то есть не сам, конечно, перевертывался, а душа его совершала сальто-мортале в неведомом ему самому пространстве. И жутко, и любопытно… Лиза видела Акимова насквозь, точно знала, как на него воздействовать, где поднажать, где ослабить, и эти маленькие спектакли доставляли ей искреннее удовольствие.

Но самое-самое было, когда Лиза затевала спиритический сеанс. Вот где начинался разгул его нервов, поэтому перед началом он основательно выпивал, и храбрость моськи тявкала в мозгу, бросая вызов всему потустороннему миру.

Лиза не крутила тарелки, не чревовещала, не впадала в транс, не вызывала души умерших царей и полководцев. У нее была своя собственная манера. Она надевала темно-синее бархатное платье и неземной красоты колье с большим синим камнем, затем просто звала девочку Тусю, и по всему было видно, что общение с ней ей крайне приятно. Во время этих встреч она или отстукивала пальцами по столу, или просто напевала мелодию: «Ах, мой милый Августин…» И этот бесконечный Августин завораживал его, как шаманский бубен.

Поговорив немного о том о сем со своей невидимой для Акимова собеседницей, Лиза поворачивалась к нему и спрашивала, о чем он хотел бы узнать. Потея и волнуясь, тот обычно задавал свой неприхотливый вопрос. В основном все крутилось вокруг его дел. Лиза глубоко и быстро проникла в сознание и психологию Акимова. И развлекаться таким образом ей не составляло никакого труда. Угадывать исход дел ей помогало чутье, умение анализировать и высокий интеллект, а по-настоящему же Тусю она видела только иногда во сне.

Но зато Андрей Ильич после каждого появления этой загадочной Туси изнывал под бременем бесконечной песенки об Августине; она неестественно долго крутилась в мозгу. Он пробовал все: включал телевизор, слушал радио, смотрел кассеты с записанными футбольными матчами, даже пробовал рок-музыку, но надоедливый Августин оставлял его в покое только к следующему утру. Просыпался Акимов в тоске и печали, завтракал, принимал душ, брился, делал все медленно и с большой неохотой, но приходила минута освобождения, навязчивый немчик постепенно растворялся в свете дня, уходил.

Всего через несколько месяцев после встречи с Лизой акимовская новая работа принесла ему шикарную квартиру и великолепную дачу, машину, драгоценности для жены и отличные шмотки. А пока ему нужно было «уйти на дно», так сказал его новый друг Энцо. Ну что ж, подтянет пока итальянский. Благодаря тесному партнерству Акимов уже мог объясняться на бытовом уровне. И в этом Лиза ему тоже помогала.

Дело снова происходило в Лизином доме в Серебрянке. Он частенько окапывался здесь после того, как она в первый раз «предсказала» небывалую в его понимании сделку, и он заполучил неимоверное, по его меркам, количество денег.

У него здесь даже была своя комнатка на втором этаже с удобным диваном, на котором он иногда засыпал, с сейфом, где хранил самые важные документы, и небольшим баром. Он с трудом отпускал от себя Лизу, но сохранял верность данному ей слову: никакой любви, исключительно деловые приятельские отношения. Как ей удавалось отгадать и предугадать поведение его компаньонов и коллег, он сам поражался, но в подробности не вдавался, верил. Ведь «большим» он стал благодаря Лизе.