Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед - Алексей Лосев

Вот тебе состояние развала накануне революции! Да, Флоренский символист, но в вере он не равнодушный человек, он искатель. Старое ушло; Пушкин, Лермонтов, они правду говорили, да они были давно, а тут на дворе двадцатый век. Официальная церковь повторяет старое, интеллигенты отошли от веры, а Флоренский и со всеми декадентами был близок, и искал новых путей.

Я все-таки человек системы, заниматься Флоренским и хотел бы, да здесь надо иметь всю литературу, а ее не достать. Да и писать нельзя. Никто им теперь не занимается. — Что, в Москве очень многие интересуются Флоренским? Некоторые и в «Философской энциклопедии»? Мальчишки, как ты. Вот Константинов, главный редактор «Философской энциклопедии», хочет за нее

Ленинскую премию получить, а в журнале «Коммунист» готовится статья: «Богословская энциклопедия». Не знаю, выйдет ли. Но если выйдет — ведь «Коммунист» это же орган ЦК!

Вячеслава Иванова изымали при Сталине и Жданове. Его жена, Зиновьева-Аннибал, была из аристократической семьи. Но он, поэт, символист, никакой политики — так все равно изъяли! Не знаю, сейчас, наверное, до этого не дойдут. Бальмонта напечатали, Анненского напечатали. А Иванов? Это же мировой поэт. Давно пора бы его напечатать.

О книге X «Законов» Платона. У Платона трансцендентальное доказательство бытия Божия, интереснейшее доказательство. Оно есть у Канта: нельзя мыслить предмет в его полной изоляции и несравнимости; переходя от одного предмета к другому, мы приходим к независимому первоначалу. Только у Канта все это происходит в субъекте, а объект есть вещь в себе, мы о нем ничего не знаем. А ведь объекты и надо было бы применять в доказательстве. Субъект был ошибка Канта. Но не ошибка, что для восприятия вещи нужно априорное пространство. В том же смысле Шеллинг говорил об априорной необходимости существования предмета.

Одно зависит от другого, другое от третьего, у всего есть свои причины. А когда же кончим? Платон говорит: мы либо уйдем в дурную бесконечность, либо придем к такой вещи, которая себя движет. Либо вообще откажемся от всякого объяснения, либо обязательно есть нечто последнее, само себя движущее. Дуализма, манихейства у Платона нет. Материя иррациональна, она служит для воплощения идеи. По-моему, здесь, в X книге «Законов», ничего нового, типично платоновское учение. Платон говорит, что в видимом Солнце нужно видеть невидимого бога, душу Солнца. Значит ли это, как писали в прошлом веке, что у Платона здесь наивное отождествление вещи и ее духа? Если ты меня читал, у меня же есть об этом, с документами из древнейшей истории… Мифология вообще начинается с фетишизма. Что такое фетиш? Полное совпадение тела и души. Потом появляется анимизм, более развитое состояние мышления. Дриада, хамадриада не привязана к этому вот дереву: дерево погибло, а другое дерево есть, древесность остается. Мысль переходит тут к более общему представлению. Души эти сначала очень слабые; потом все

крепче убеждение в разумности в основе вещей. Можно по источникам все это проследить. В конце концов мысль доходит до единого Бога.

Но как все-таки Платон в X книге «Законов» решает вопрос о зле? Для чего зло в мире? Зло — нужно… Августин говорит: первобытный человек, Адам мог грешить, природное состояние это posse рессаге; его потомки не могут не грешить, non posse nоn рессаге; спасенный человек не может грешить, поп posse рессаге[41]. Но грех так или иначе в мире есть. Ведь часть ангелов утвердила себя в Боге с самого начала и так держится, а другие нет, отпали. Оттого и зло. Божественное начало пробивается с усилиями среди преступлений, грехов. Добро творится постепенно, и пока все добро в мире не сотворится, мир будет лежать во зле. Как только всё добро исполнится, история мира кончается, жизнь и развитие будут продолжаться, но уже без мучения. Будет вечная жизнь. А вечность всегда юная. Процесс восхождения в царстве божественном есть, но без убыли, без болезни.

Так видишь, здесь у Платона, в десятой книге «Законов», христианский аргумент, с одним ужасным исключением. Зло существует для добра целого. Но тут нету того, что пришло с христианством, острого чувства отпадения от божества, когда Бог проклинает человека, оставляет его одного, и он должен сам все делать и тысячелетия варится. Скорбное падение и жажда искупления — этого у Платона нету. Кое-что, конечно, есть. Но нету чувства отчаяния, падения, природного греха. Он не жаждет искупления. Словом, нету личности, нет личного самочувствия.

В чем трагедия личного самосознания? Мир во зле, при том что Бог есть добро. Как это объяснить логически? Поступить, как Платон? Этого мало. Нужны слезы, покаяние; нужно, чтобы были люди в пустыне, которые по десять лет насекомыми питаются, — настолько христианин боится падения и рвется к искуплению. Вся новость христианства — откровение абсолютной личности. Личность! Не вода, воздух, элементы, а мы несем груз всего предыдущего человечества, взяли на себя все его заслуги, все пороки.

Потому христианство так трансцендентно. Что делать мне лично, чтобы исполнилась воля Божия? Человек не знает! Христос говорит на кресте: «Боже

мой, почто меня оставил?» А это было намерение Бога — довести человека до полного отпадения и оторванности его существа. Отпадение! Когда человек пройдет через это, наступит конец истории. Человека Бог проводит через этот предел, через это последнее отпадение, через полный мрак и ужас. И человек должен через всё пройти. Поэтому христианин так страдает и бьется. Мы как в океане — кругом волны, буря бушует, — что же делать, куда пойти? Везде ужас, везде зло и гибель, страдание, и человек на перепутье, один среди всего этого хаоса. Страшная жажда спасения, вечное волнение и беспокойство.

В платонизме такого страстного поиска нету. И в неоплатонизме, который тоньше, тоже нету. У Плотина, у Прокла — «умное восхождение». Как у индусов. Техника духовная, видимо, была очень сильна, люди действительно погружались в чистый Ум. Но — ни малейшего сознания своего греха, ни малейшего сознания грехопадения. Плакать не о чем. Все само собой сделается. В связи с этим нужно толковать и платоновское опровержение деизма.

Потом, с судьбой они тоже не умеют обращаться. Судьба у них высокая, выше богов в конце концов. Язычество безлично, и боги тоже должны управлять безлично, силою, которая сама не знает, что делает. Полный антипод христианству. Для христианина судьба — то, что неожиданно, случайно, второстепенно. Да, есть судьба, всё может неожиданно случиться, но на взгляд христианства «такова воля Божия»; по существу же никакой судьбы нет. И это недоступно Платону и Аристотелю. Греки доходят до чего-то подобного, например, в атомизме Демокрита. Гегель говорит, что демокритовский атомизм это принцип индивидуализации. Но абсолютная личность и ее священная история есть только в христианстве.