Привет, красавица - Наполитано Энн

— Прекрасное завершение атаки, — сказал Араш, глядя на площадку. — Я про того новичка, тяжелого форварда. Отличная замена Кенту. Он хорошо начинает.

— А кто вместо меня?

Араш пошарил взглядом по паркету.

— Вон тот новенький неплох в подборах. Всех расталкивает, но не так умен, как ты. — Массажист покивал, будто подтверждая собственную оценку. — Ты читал «Перерывы в игре»?[19]

— Что это?

— Книга про умных парней вроде тебя, которые мыслят в игре. Они прокручивают в голове варианты, точно киноленту, и выбирают наилучшую позицию. Великие баскетболисты всегда играют, как в шахматы. Почитай, рекомендую.

Уильям постарался впитать каждое слово, зная, что потом еще не раз мысленно воспроизведет этот разговор, которого так давно ждал. Казалось, нынешняя жизнь его состоит из маленьких огорчений и неудач, а ему по-прежнему хотелось быть членом команды, баскетболистом с хорошим видением игры. Нахлынуло воспоминание: он, десятилетний, стоит на баскетбольном пятачке в парке, ребята, позвавшие его играть, разбежались, им пора обедать, и маленький Уильям безмолвно заклинает их: Возвращайтесь!

Наступил декабрь. Джулия и Уильям, дождавшись ухода своей квартирантки, в очередной раз затеяли уже давний спор.

— Нам нужно переехать в другую квартиру, пока я не стала огромной, — сказала Джулия. Ввиду скорого прибавления семейства они имели право на жилье с двумя спальнями. — Я хочу, чтобы все было готово. Нам нужно место для кроватки и пеленального стола. В следующем месяце ты опять начнешь преподавать, а значит, надо использовать маленькое окно в твоей занятости. Что ты так смотришь?

— Как — так? — Уильям постарался сделать бесстрастное лицо.

— Словно ты ошеломлен. Ты понимаешь, что в апреле у нас будет ребенок?

— Конечно, понимаю. Я просто считаю, что нам и здесь хорошо. Тебе же всегда нравилась эта квартира. Давай останемся тут до конца учебного года, а летом переедем.

Джулия раздраженно округлила глаза.

— Теперь с нами Сильвия, здесь стало тесно, а так она будет спать в детской. Я удивляюсь, почему ты споришь со мной.

Уильям не смог бы объяснить, отчего всеми силами старается оттянуть переезд. Жена не поймет. Про себя он думал: «Если не переезжать, то и ребенок не родится, поскольку для него не будет пространства». Новое жилье, расположенное в соседнем здании, не сулило особых перемен в быту, но из-за смерти тестя, растущего живота жены и оккупации кушетки свояченицей вся жизнь казалась ненадежной. Уильям хотел просыпаться в нынешней спальне и, позавтракав двумя тостами с клубничным джемом, отправляться в библиотеку, дабы сидеть в своем любимом закутке за столом, на котором книги разложены строго в установленном порядке. Он хотел проводить обеденный перерыв в спортзале (иногда с Арашем) и вспоминать, каково это — мчаться по площадке, ведя мяч, а после вечерних занятий возвращаться домой к женщине, от которой был без ума всего несколько лет назад. Ритм заведенного порядка наделял его относительным душевным покоем, и потому ответом жене, говорившей о необходимости перемен, был лишь пустой взгляд, хотя она, в отличие от Уильяма, поступала разумно.

Появившись в зале со своим неизменным ланчем — суп и ржаная булочка, — Араш подсаживался к Уильяму и говорил с ним как с коллегой, за что тот был весьма признателен.

— Меня беспокоит Патерсон. — Массажист кивнул на парня-второкурсника, атакующего защитника, который, подпрыгивая на месте, дожидался своей очереди перед кольцом.

— У него неплохой бросок, — сказал Уильям. — Вы не согласны?

— Техника хорошая, спору нет, но глянь на его приземление.

Уильям проследил, как долговязый парень обводит три конуса и забрасывает мяч в корзину.

— Постарайся все увидеть будто в замедленной съемке. В трех следующих подходах наблюдай за его движениями поэтапно.

Уильям не понял, что хотел сказать массажист, но затем минут двадцать внимательно следил за игроком, пытаясь отметить все по отдельности: наклон корпуса в пробежке, положение ног в развороте, раскрепощенность тела в прыжке к корзине. И вот в четвертом подходе он увидел, как Патерсон, исполняя бросок, прогибается в пояснице, из-за чего, приземляясь на площадку, теряет баланс. Уильям поделился своим наблюдением с Арашем, и тот кивнул:

— Верно. Я думаю, парню надо укреплять голеностоп, у него, похоже, слабые связки. Знаешь, история с тобой заставила меня пересмотреть свою работу. Теперь я стараюсь узнать о прежних травмах игроков. Владея такой информацией, я смогу помочь им восстановиться. Беда в том, — массажист сморщился, — что они врут, отвечая на вопрос о былых повреждениях.

— Наверное, боятся, что их сочтут проблемными и не допустят к игре.

— Вот именно. Дурачье.

Уильям кивнул, оглаживая травмированное колено.

— В этом семестре я не преподаю, начну только через месяц, — сказал он. — У меня есть свободное время. Ничего, если я изредка понаблюдаю за вашей работой? Незаметно.

Араш глянул на него, и Уильям вдруг сообразил, что в общем-то ничего не знает об этом человеке, больше десяти лет оттрубившем массажистом в университетской команде, — женат ли он, есть ли у него дети, где живет, откуда родом. Изучение истории — это исследование того, что окружает значимое событие. Никто и ничто не существует в вакууме. Чарли в домашнем кресле — лишь один срез пласта, а панихида выявила женщину на автобусной остановке, друзей-собутыльников и любителей поэзии, симпатичных сослуживцев по ненавистной работе. Злобных родственников, оглушенных горем дочерей.

— А как же твои занятия в аспирантуре? — спросил массажист.

— Я подстроюсь.

Араш перевел взгляд на площадку.

— Мешать не буду. — Уильям сжался от безысходности, прозвучавшей в голосе, и осознания, что он и впрямь в отчаянии. Когда он смотрел на игроков, душа его приоткрывалась. Он хотел как можно чаще бывать в спортзале. Ему нужен этот крохотный шанс почувствовать себя в норме.

— Было бы здорово, — сказал Араш. — Я воспользуюсь твоей помощью.

Уильям пожалел о сделанном уже в тот миг, как передал Джулии свои записи. Если б не смерть Чарли, он бы не уступил ее настойчивым просьбам, но теперь не хотел еще больше расстроить жену. К тому же он себя чувствовал в долгу перед ней за ее неохотное согласие остаться на старой квартире до конца учебного года.

— Работа еще нечитабельная, — сказал Уильям. — Ты не поймешь, что там к чему. Это черновик, бессвязные наброски.

— Я это учту. Спасибо, что позволил взглянуть, я очень рада.

Следующим утром он увидел, как Джулия, сидя за кухонным столом, переворачивает страницы его сочинения, но потом уже ни разу не застал ее за чтением. Через пару дней рукопись снова попалась ему на глаза — она выглядывала из бумажного пакета, брошенного на кушетку, и Уильям содрогнулся от того, что его детище выставлено на всеобщее обозрение. Казалось, он отдал Джулии путаницу, царившую в его голове и, видимо, душе. Записи эти велись уже почти пять лет, но урывками. Сам Уильям не считал свою работу книгой, как ее называла жена. Для него это было просто занятие, за которое он взялся, напуганный временами возникавшей в нем абсолютной тишиной. Баскетбол — шумная игра, в каждый миг полная скорости, прыжков, бросков, защиты, перехватов, и ее описанием Уильям маскировал собственное внутреннее безмолвие. Вспоминая стук мяча о площадку, он воображал, что это биение его сердца.

Вернувшись с изнурительной тренировки, он писал о знаменитых матчах. Живописуя фирменный стиль великих игроков — ложный замах Оскара Робертсона[20] или бросок крюком Карима Абдул-Джаббара[21], — Уильям весь покрывался мурашками, ощущая некое облегчение, ибо в такие моменты нарушалась та самая глубинная тишина. Однако повествование, следовавшее по ухабистой тропе его восторженности, получалось сбивчивым. Он знал, что жена не поймет его писанины, и, вручая ей рукопись, чувствовал, что словно теряет часть себя. Шли дни, но Джулия молчала и только старательно избегала его взгляда. Туман, когда-то возникший от боли в размозженном колене, вернулся и застил обзор, точно шапка облаков у вершины горы. Все ужасно — и книга, и он сам.