Любовь Жигана - Сергей Зверев

– Сомневаюсь, что у вас получится это узнать, – улыбнулся Константин, очень довольный, что подруги расстаются.

– Получится! – твердо сказала Мила и решительно направилась к лестнице на второй этаж.

– Сержу предстоит бурная сцена, – сообщил Константин Наташе. – Не думаю, что нам стоит дожидаться, чем она окончится. Рано или поздно мы все равно это узнаем, верно? Так вы принимаете мое приглашение?

– Знаете, в Сокольники меня еще никто из мужчин не приглашал, – усмехнулась Наташа. – Те, что поскромнее, вели сначала в ресторан, а те, что понаглее и понапористей, пытались сразу тащить в постель.

Константин почувствовал возможность продолжить пикировку в стиле, который она предлагала, но решил не отвечать ей тем же. Хотя ответить было очень легко: она подставлялась, наверное, специально, чтобы потом спровоцировать конфликт и посмотреть, насколько легко он поддается на такие провокации. И тогда уже делать выводы о нем.

«Она, похоже, начала меня изучать, – усмехнулся про себя Константин. – Значит, интерес я у нее все же вызываю».

– Не знаю даже, что вам ответить по поводу постели, – не удержался Константин от легкого укола. – Я допускаю, что когда-нибудь мы сможем вернуться к этому вопросу… Если в этом возникнет необходимость. Но пока… Думаю, что мое предложение насчет Сокольников весьма трудно истолковать в подобном смысле. Просто там много сейчас желтых листьев. Мне это нравится. Приятно, когда они шуршат под ногами.

Наташа от его слов смутилась. Она слегка покраснела, отчего пятно на щеке стало менее заметным, почти совсем исчезло, и пробормотала:

– Извините, я…

Она вдруг встала и засмеялась.

– Кажется, мы собрались ехать в Сокольники? – спросила она. – Так что же мы сидим? Поехали!

«Как школьники, честное слово! – ворчал про себя Константин, выходя вслед за Наташей из парадных дверей. – Не хватало только за руки держаться. А впрочем… Иногда полезно почувствовать себя молодым и наивным. Хотя бы ненадолго. Да надолго и не получится. Слишком ты стар, Панфилов, чтобы в детство впадать!»

Константин, конечно, был не прав, говоря себе это, и знал о том, что не прав. Не такой уж он был и старый, чтобы не заинтересоваться красивой женщиной. А Наташа была, без всякого сомнения, красива, несмотря на пятно на щеке.

И к тому же… Панфилову нравилось то состояние, в котором он оказался после этого разговора с Наташей. Чувство легкости, овладевшее им сейчас, давало ему ощущение удивительной свободы, которую он перестал ощущать с тех пор, как…

Константин на мгновение задумался. С каких, собственно, пор начала тяготить Константина его жизнь? Когда это случилось? Когда погибли Маргарита и Татьяна – две женщины, которых он любил?

Нет, раньше, еще до этого! Когда он вернулся в Москву из Дагестана, где чуть не погиб, выбираясь берегом моря из окрестностей Кизляра после того, как расстрелял последнего из убийц своего брата?

Тоже нет! Раньше! Еще раньше!

Шагая рядом с Наташей и улыбаясь ее словам, которых он не слышал, Константин понял вдруг, что утратил чувство свободы, которое владело им всю жизнь и давало ему силы сражаться с врагами и побеждать их, в тот момент, когда бродил по бандитскому особняку на окраине небольшого подмосковного поселка Пушкино, куда попал в поисках пропавшего брата.

Что тогда сказал ему пьяный насмерть истопник в грязной, заплеванной и заваленной пустыми бутылками и кусками угля кочегарке?

«Был тут один, да прибили его… Дали ему по голове прикладом, так он и окочурился. В топке я его сжег… Вчерась. Точно, аккурат вчерась и спалил. Хлопцы принесли, засунули в топку… Ох, и вони ж было…»

Константин утвердительно кивнул в ответ на какой-то вопрос Наташи, которого тоже не расслышал и не понял, и продолжал вспоминать все, что так долго старался забыть, выбросить из памяти, чтобы не мучить себя понапрасну бессильной и бесполезной болью.

Он отчетливо вспомнил, как, обведя стены подвала, в котором располагалась кочегарка, омертвевшим взглядом, подобрал железяку, открыл ею дверцу топки и, согнувшись, заглянул в нее. Обгорелые кости все еще можно было рассмотреть среди пепла и бесформенных кусков угля…

Лицо Константина застыло в момент улыбки, которая превратилась в гримасу то ли ярости, то ли мучительной боли. Константин отвернулся от Наташи в сторону, не желая, чтобы она видела его лицо в этот момент.

Что он тогда думал, глядя на обгоревшие до углей кости своего родного брата? Он должен вспомнить, что тогда думал, потому что с этого и началось его заточение в самом себе, его внутренняя бессрочная пожизненная «отсидка».

Жестокие, яростные слова всплывали в памяти и жгли его, словно раскаленные угли.

«Всех надо убить, уничтожить, как бешеных собак… Всех… Без всякой жалости… Надо мстить, мстить беспощадно… Кровь за кровь и око за око…»

Только эта мысль стучала у него в висках, когда он бродил по дому, в подвале которого сожгли брата. Только одна простая мысль…

Мысль, круто перевернувшая всю дальнейшую жизнь, сломавшая его, превратившая в орудие его собственной мести.

Вряд ли Игнат был бы рад за своего старшего брата, если бы узнал, что всю свою жизнь Константин посвятил мести. Только слепой и глухой, который не видит жизни вокруг, не смог бы догадаться, что, даже если этим придется заниматься всю оставшуюся жизнь, все равно не утолишь свою месть, не успокоишься.

По одной простой причине – Игната не воскресить, сколько бы врагов ты ни уложил за его смерть. На месте одного убитого тут же вырастут двое новых. Константин понял это совсем недавно, но только сейчас эта мысль встала перед ним с окончательной ясностью и убедительностью. Он понял, наконец, чем объяснялись его метания и странные желания – то лечь на дно и забыть обо всех и обо всем на свете, то очистить Москву от криминала, уничтожив в ней всех убийц и насильников, то, сменив лицо, забыть о своем прошлом…

Он хотел свободы. Той прежней свободы, которая владела им, когда был жив Игнат, когда Панфилова чаще называли Жиганом, чем Константином.

Нет, он вовсе не жалел о том времени, не жалел об авторитете, которым пользовался в своем родном Запрудном, о своих деньгах, которые ему удалось заработать, открыв в Запрудном один из первых производственных кооперативов. Все это в прошлом, возвращаться в которое Константину вовсе не хотелось.

Он жалел только о той свободе, которую ощущал в себе в то время, о свободе, которой тогда жил и которая жила в его груди.

И как странно, что вспомнил о ней Константин в тот момент, когда понял, что женщина, которая идет рядом с ним, вызывает у него интерес и желание.

– Вы меня совсем не слушаете! – услышал Константин возглас Наташи, которая оказалась почему-то у него за спиной. – Мне показалось, что вы хотели со мной пообщаться, чтобы потом ответить на один мой вопрос…

– Простите, – пробормотал Константин. – Я задумался. Я вел себя, как свинья!

Наташа поджала губы.

– Ну зачем так… резко! – возразила она. – Что ж! Задумались… Ну так что же! Придется мне начать сначала. Но прежде вы скажете мне, о чем вы думали! Итак, о чем же? Признавайтесь!

Константин покачал головой.

– Не стоит, – сказал он. – Я не хочу…

– Это были тяжелые воспоминания. Они раздавят вас, если вы не отдадите часть этой ноши кому-нибудь еще… – сказала Наташа тихо и совершенно серьезно, без тени кокетства, которое звучало в ее словах еще секунду назад.

– Кому-нибудь? – усмехнулся Константин. – Кому-нибудь такое не рассказывают.

– Вы уже начали, – возразила Наташа. – Тем более что я не «кто-нибудь». Мы знакомы уже около часа, и я ясно вижу, что нравлюсь вам.

Она помолчала, глядя на смутившегося Константина, и добавила:

– И вы мне тоже. Рассказывайте.

Константин вновь посмотрел ей в глаза, увидел в них готовность принять чужую боль и больше сдерживаться не смог.

– Я вспоминал брата, сожженного бандитами, – тихо сказал Константин. – Последнего человека, который меня любил.

Глава 9

В тот день в Сокольниках и позже, в ресторане, Константин рассказал Наташе все об Игнате. Он ни словом не раскрыл ей своего прошлого, сразу ставшего для него чужим и далеким.

Самому себе он казался человеком без прошлого, родившимся совсем недавно, после того как Серж сделал ему новое лицо. Прошлое тянуло его в бездну, из которой не было выхода, и Константин старался оттолкнуть его от себя. Он хотел избавиться от всего, что соединяло его с прежней жизнью.

Пока он говорил, Наташа слушала молча, притихшая и внимательная. Константин говорил, словно с самим собой, и это было лучше всего – он не вынес бы ни расспросов, ни уточнений, ни сочувствия. Слишком тяжелым было для него то, что он рассказывал Наташе.

Но она, словно поняв его состояние, не задавала вопросов, ничего не уточняла, даже, когда ей было непонятно что-то в его рассказе, не выражала своего сочувствия. Она просто шла рядом с Константином и молчала, слушала и лишь иногда как-то сжималась от острой жалости и необъяснимого влечения к этому человеку.