Там, где свет. История первой леди США - Джилл Байден

обратился к пресс-секретарю Джо. В журнале подняли сообщения о Нейлии и Наоми и не могли понять: разве мать мальчиков не умерла? Что Бо имел в виду? Пресс-секретарь засмеялся и объяснил, что мальчики настаивают, чтобы меня называли их мамой, а не мачехой. Бо и Хант никогда не меняли своей позиции по этому вопросу. Они всегда с достоинством поправляли друзей и журналистов, которые определяли характер наших отношений, таким образом: «Мы не говорим “мачеха”».

Еще до того, как они смогли облечь свои чувства в слова, дети инстинктивно понимали, что, когда люди говорят «мачеха», это неправильно. Для других людей это может быть не так. Я знаю многие семьи, где используются такие термины, описывающие отношения между членами семьи, как «мачеха», «приемный родитель», «сводный брат». Но слово «мачеха» для нас или, точнее, для мальчиков, было неправильным. Для меня же было важно то, что Бо и Хантер воспринимают нашу семью как единое целое и что наши отношения определяем мы сами, а не кто-то другой.

Тот факт, что некоторые люди пытались настаивать на терминологии, огорчал нас. Как-то раз, когда у нас с Джо брал интервью корреспондент кабельного телевидения, он упорно называл Бо и Хантера моими приемными детьми. Я вежливо поправила его: «Мы не говорим “приемные”». Но он не унимался, настаивая на том, что «технически» мальчики являются моими приемными сыновьями. Когда люди, намеренно или нет, показывали свое неприятие нашего права выбирать термины для определения отношений внутри собственной семьи, это воспринималось как осуждение, как разделительная черта между тем, что они считали настоящей семьей, и обычным соседством.

Будь то усыновление, развод, однополый брак или еще какие-либо формы семейных отношений, простая истина заключается в том, что люди должны сами определять их. Именно это мы и делали. В нашей семье Нейлия всегда оставалась «мамочкой», а я стала «мамой». У нас хватало места и любви для всех.

Глава восьмая

Это ваш ребенок

Некоторые люди, видимо, верят, что родитель – чаще всего это мать – не может любить некровного ребенка так же, как своего. Многие полагают, что лишь ДНК может укрепить узы между ребенком и родителем. Это мнение люди особенно активно высказывали, когда Бо и Хантер были маленькими. И я обнаружила, что это беспокойство относительно материнской связи не ограничивается сферой смешанных семей, – в мире, переполненном советами по родительству, нам говорили, что буквально все – от кесарева сечения до молочных смесей и детского сада – может привести к той или иной степени отдаления от наших детей.

Я знала, что с каждым днем люблю мальчиков все больше и больше. Но какая-то часть меня сомневалась: а я люблю их так же, как если бы дала им жизнь? Я не могла представить себе чувство более сильное, чем то, которое я испытывала, и надеялась, что дам всем своим детям одинаковое количество заботы и внимания. Разве не это должен делать хороший родитель? Но ведь у меня никогда не было биологического ребенка. И я не могла знать наверняка.

Я знала, что с каждым днем люблю мальчиков все больше и больше. Но какая-то часть меня сомневалась: а я люблю их так же, как если бы дала им жизнь?

Когда мы с Джо поженились, я сказала ему, что наша семья является полной в том виде, в каком она есть. У нас было двое потрясающих мальчишек, и я не хотела больше детей. Я была занята мальчиками и своей миссией по встраиванию в их жизни. За короткое время жизнь нашей четверки вошла в естественный ритм: Джо все больше и больше утверждался как лидер в сенате, мальчики преуспевали в школе и в спорте, я совершенствовалась в роли матери. Я училась охватывать, в буквальном и в переносном смыслах, моих детей, которые любили обниматься, сворачиваясь с ними клубком по вечерам на маленьком диванчике за просмотром «Счастливых дней»[14]. Я ходила на каждый матч, в котором они участвовали, в казавшемся бесконечным графике футбольных, теннисных, бейсбольных и баскетбольных матчей и всегда болела громче всех. Я перестала чувствовать себя некомфортно в рамках таких не самых приятных аспектов материнства, как, например, приучение детей к дисциплине. Я больше не боялась, что, рассердившись из-за разорванного свитера или отправив кого-то в комнату думать над своим поведением из-за проступка в школе, я испорчу наши отношения. Ведь это именно то, что должны делать родители.

Это было не просто звание. Я была их мамой во всех смыслах этого слова. Они это знали, и я знала. И в тот день, когда они невзначай назвали меня мамой, я осознала, что мы это сделали. Мы построили тот безопасный дом, о котором я всегда мечтала.

С того момента я больше не тревожилась, что могу подвести их. Мальчики были счастливы, они расцветали. И произошла забавная вещь: эта любовь заставила меня хотеть большего. Страх, который преследовал меня, – что я не справлюсь – исчез, а его место заняло нечто иное: пространство в наших сердцах для дальнейшего роста, новый стул за столом, который ждал своего владельца.

Я очень хорошо помню свое отвращение, когда я узнала, что мама беременна. Мне было пятнадцать, и, хотя какая-то часть меня уже понимала, что когда-то у нее был секс с папой – давно, когда они зачали меня, Джен и Бонни, – мне и в голову не приходило, что они продолжают им заниматься. Это было время, когда в ситкомах избегали даже упоминания о существовании туалетов, Интернета не было и какого-либо полового воспитания тоже. Подросткам приходилось пересматривать «Долину кукол»[15], чтобы составить хоть какое-то представление о постельных тайнах. Маме было тридцать пять, и я была уверена, что это слишком серьезный возраст для подобных занятий. Однако неопровержимые доказательства свершившегося безобразия были налицо.

Я что-то искала в ее комоде и обнаружила открытку от одной из моих тетушек. В ней говорилось: «Поздравляю с малышом!» Потрясенная, я предстала перед мамой, размахивая открыткой, словно обманутый супруг. «Я нашла это в твоем ящике! – ухмыляясь, объявила я. – Ты беременна?»

Она кивнула.

«Мама! – закричала я. – Как ты могла спать с папой? Вы ведь не продолжаете заниматься этим?» Она ничего не сказала, просто лукаво улыбнулась. «Ты должна обещать мне, что больше никогда, никогда не будешь спать с ним!» – взмолилась я. И она пообещала, хотя явно не собиралась исполнять своего обещания.

Мама сильно увеличилась в размерах во время беременности, и, как мне казалось, все время ходила в одной и той же одежде. Я так ясно представляю ее, стоящую на кухне, одетую в нечто, что могло бы служить палаткой, с синими вздувшимися венами на ногах. Она казалась огромной, меня это убивало. Я старалась не показывать ее своим друзьям, когда они приходили ко мне, а то и вовсе не позволяла им бывать у нас, чтобы они не