Инквизиция Cредневековья - Рамон Наварете

Жанна защищалась, как могла. На некоторые вопросы она наотрез отказалась отвечать: ей это запрещено. На другие отвечала с наивным лукавством. Например, ее спросили, был ли архангел Михаил нагим, а она ответила, что не надо думать, что Господу не во что было его одеть.

В другой раз следователь спросил Жанну, на каком языке говорили с ней святые, и она ответила, что на прекраснейшем, и она их хорошо понимала.

Обычно Жанна отвечала прямо и просто. Да, она слышала «голоса». Слышала так же явственно, как слышит сейчас голос следователя. Да, она видела святых. Видела так же ясно, как видит сейчас перед собой судей. Да, она не только видела и слышала своих святых, но и обнимала их. Это по их воле она оставила Домреми и пошла на войну. Да, она уверена, что именно ее избрал Господь для спасения Франции. Она так и сказала: «Все, что я сделала, было сделано мной по велению Господа и не иначе».

Жанна утверждала, что «голоса» наделяли ее прозвищем «Дочь Божья», но ведь то же выражение в мужском роде («Сын Божий») обозначает Иисуса Христа. Так это же типичная гордыня! А на этот путь добропорядочный христианин вставать не имеет никакого права.

А эти заявления подсудимой о том, что она получает приказы непосредственно от Бога и его святых, – разве не было это неопровержимой уликой ереси, поскольку они не оставляли места для церкви, посредницы между Богом и людьми? А если церковь здесь ни при чем, то не ясно ли, что «голоса» и видения Жанны Девы – не что иное, как дьявольское наваждение?

Казалось бы, ничего большего судьям и не требовалось. Но все это было не так просто, ведь церковь никогда не отрицала возможности непосредственных контактов между человеком и Богом. Более того, на признании возможности таких контактов основывалось само представление о святых. Главная трудность заключалась в том, как отличить «божественное откровение» от «дьявольского наваждения».

Богословская наука оживленно дебатировала этот вопрос, особенно в конце XIV – начале XV века, когда он приобрел исключительную остроту и актуальность. В эти смутные времена постоянных войн, разрухи, массовых эпидемий и голода во Франции и в других странах Западной Европы появилось великое множество «пророков», «провидцев» и «ясновидящих». Их проповеди и призывы были далеко не всегда безобидными с точки зрения интересов церкви.

Во времена руанского процесса эта проблема уже была решена. Критерий был найден, и правила установлены. Богословы пришли к выводу, что все дело заключается в личности «ясновидящего», в его поведении и, что особенно важно, в его целях. Если он преисполнен христианского благочестия (с их точки зрения) и ставит перед собой добродетельную цель (опять же, с их точки зрения), значит, он осенен «святым духом». Любые же отклонения от норм христианской морали указывали на дьявольский источник «вдохновения». Конечно же, это был субъективный критерий, открывавший безграничные возможности для произвола, поэтому процессов по обвинению в колдовстве становилось все больше и больше.

В деле Жанны беззаконие, которое историк Режин Перну назвала «тайным умыслом», а В.И. Райцес – «узаконенным произволом», проявилось со всей очевидностью. На самом деле руанский суд был не первым, кто заинтересовался происхождением «голосов» и видений Жанны. До него этим же вопросом занимались участники расследования в Пуатье. В обоих случаях эксперты имели дело не только с одним и тем же человеком, но с теми же самыми фактами. И членам комиссии в Пуатье, и руанским судьям Жанна говорила одно и то же. Но, опираясь на одни и те же исходные данные, два в равной мере компетентных органа пришли к диаметрально противоположным выводам.

Комиссия в Пуатье (она состояла из французов – сторонников Карла VII) позволила Жанне присоединиться к войскам, посылаемым в Орлеан, «чтобы дать там знамение Божьей помощи»[116]. Основанием для этого вывода послужила моральная чистота испытуемой (комиссия не нашла в ней «ничего, кроме доброты, смирения, целомудрия, честности и благочестия»), а также добродетельный и богоугодный характер той цели, которую она перед собой поставила: изгнание англичан, святое дело…

Руанские судьи (тоже французы, но стоявшие на стороне англичан), конечно же, не могли признать эту цель ни добродетельной, ни богоугодной. В намерении Жанны идти на войну и в ее успехах, то есть в том самом, в чем богословы, принадлежавшие к иному политическому лагерю, видели «знамение Божьей помощи», они нашли одни лишь сатанинские козни и происки. А поскольку сама подсудимая заявляла, что она действовала по воле «голосов» и видений, то, стало быть, эти «голоса» и видения исходили не от кого иного, как от дьявола.

Совершенно категорически высказался на этот счет факультет теологии Парижского университета, на экспертизу которого было передано обвинительное заключение по делу Жанны. По мнению столичных богословов, предмет, характер и цель «откровений», а также некоторые личные качества обвиняемой однозначно указывали на то, что «голоса» и видения Жанны представляли собой «ложные, обольстительные и опасные наваждения».

Как видим, ученые-теологи решали вопрос о природе «откровений» Жанны в полной зависимости от позиции того лагеря, к которому они принадлежали.

Точно так же подходили они и к оценке личности и поведения Девы. Судьям во что бы то ни стало нужно было обнаружить в поступках подсудимой отклонения от норм христианской морали, ибо только обнаружив их, они получали право говорить о сатанинском источнике «откровений». Обвинения в связи с дьяволом тесно переплетались с обвинениями в ереси.

В каких только грехах не обвиняли Жанну! Она преступила заповедь дочернего послушания, покинув отчий дом без ведома и согласия родителей. Она совершила святотатство, осмелившись атаковать ворота Парижа в Богородицын день. Она нарушила Христову заповедь прощения врагов, распорядившись отдать под суд некоего Франке из Арраса – предводителя бургундской наемной шайки, взятого французами в плен во время одной из стычек под Компьенем. Она пыталась покончить с собой, бросившись с башни Боревуара, и т. д. и т. п.

Важнейшей уликой ереси были в глазах судей мужской костюм и прическа Жанны.

«Да не наденет жена мужское платье, а муж – женское; содеявший это, повинен перед Господом», – гласила древняя церковная заповедь. А Жанна нарушила ее. Казалось бы, преступление налицо. И оно отягощалось упорным нежеланием подсудимой снять свой богомерзкий костюм.

В обвинительном заключении говорилось:

«Названная женщина утверждает, что она надела, носила