Аугенблик - Евгений Анатольевич Сотсков

равномерно и проявляется в полную меру лишь минут за пять до, обозначенного мною же самим, подъемом. В остальное время ночи (иногда и дня) мой сон богатырского качества. Тут же до подъема оставался целый час.

Я открыл глаза. Точно! Кто-то постукивал в дверь – не приснилось! Шторы задернуты, мониторы выключены моим секретным выключателем. Вставать не хотелось.

Я рассматривал дырку в носке и размышлял: «Почему всегда левый? Надо обувь проверить – не иначе гвоздик торчит».

Стук на полминуты прекратился, потом возобновился вновь.

«Кого же это черт принес?»– продолжал я решать в уме не решаемую задачу.

– Кого же черт принес в сию глухую ночь? – театрально грозно произнес я. – Сейчас шмальну сквозь дверь из пистолета!

Стук мгновенно прекратился, и с полминуты царила тишина. И вдруг прозвучал до боли знакомый голосок Тонечки Воробьевой:

– Ох, не шмаляй! Израильская дочь к тебе пришла… посередине лета!

Я вскочил, как ошпаренный, распахнул дверь. Тонечка Воробьева стояла на пороге, и скромно улыбаясь, смотрела на меня. Вся такая хорошенькая, вся такая светленькая! Я буквально сгреб ее в охапку и втащил в мониторку.

– Ну, подожди, – наигранно возмущалась Тонечка Воробьева, – задавишь же совсем!

Я смотрел в карие Тонечкины глаза и с удовольствием проваливался в их бездонную глубину. От полумрака зрачки ее были расширены, удвоенная и уменьшенная щелка в шторах полосками света играла в них живым отражением.

Мы целовались так, что дышать было трудно. Более я ничего себе не позволял – разжигал желание.

Первой не выдержала Тонечка, сделав несколько непристойных движений, вопросительно взглянув мне в глаза.

– Что ты делаешь, прелесть моя? – наигранно возмущался я. – Где же твоя воспитанность, воспетая в веках? – меня явно тянуло на возвышенные речи.

– Трахаться хочу! – коротко и просто бросила Тонечка уже с довольно заметной хрипотцой.

– Ну, так давай же Динь-Динь! – вспомнил я итальянский фильм Синьор Робинзон.

Чтобы создать интим (а по правде рабочую обстановку), я выудил из своего универсального шкафа старую всю оплывшую парафиновую свечу.

Признаться честно, я сильно соскучился по своей подруге. Прошло всего лишь несколько дней, а у меня создалось такое ощущение, будто бы мы не виделись, по крайней мере, месяц! Я с удовольствием «работал» только на Тонечку, даря ей ласки и такую нежность, с такой энергией, которую в себе не подозревал! Моя партнерша кончила три раза. Горячим дыханием шелестела мне в ухо непонятная смесь из идиша, иврита и русского. Проскакивало Тонечкино знаменитое резкое и ритмичное «БляТь!». Каждый раз, очнувшись, Тонечка таращила испуганные глазенки, которые быстро туманились, и вновь и вновь резалось ее: «БляТь!»

Возмущенное движением жизни, качалось пламя свечи, заставляя дышать тени на стенах. Свеча возмущенно потрескивала, наполняя парафиновым запахом пространство мониторной. Этот запах смешивался с ароматом волос моей партнерши, рождая удивительное и непостижимое по сложности сочетание.

Когда я более сдерживаться не смог, от моей нежности не осталось и следа. Я сделался груб и развратен. Тонечка громко ахнула на вдохе и задержала дыхание. Я не знаю, сколько это продолжалось, наверное, не очень долго, хотя мне показалось, что прошла вечность.

Не удержавшись на диване, я увлек Тонечку на пол. Запутавшись в мятой простыне, запутавшись друг в друге, мы продолжили на полу. Оба мокрые от пота, мы дышали друг другом, мы пили энергетику друг друга, мы были одним целым!..

– Ты же меня задушишь, Женька! – услышал я через пелену страсти хриплый голос Тонечки, с интонациями испуга.

Наверное, и до этого она мне что-то говорила, но в миг тот я ничего не слышал и не понимал, потому что не мог ни слышать, ни понимать.

* * *

Мы очень долго лежали, обнявшись, и молчали. Не было сил говорить. Не было желания.

Первой нарушила молчание Тонечка:

– Блядь, я до офиса не дойду!

«Хочешь, я отнесу тебя на руках, любовь моя!»– подумал я.

– А если ты останешься, нас Исаев точно уволит, – перевел я в слова свою мысль.

Тонечка не ответила.

– У тебя там, в твоем волшебном баре вино есть? – спросил я и, не дожидаясь ответа, посоветовал. – Обязательно бокал выпей. Это придаст тебе силы.

– Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви! – на распев произнесла Тонечка Воробьева.

– Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей удобно, – продолжил я.1

И никто из нас не удивился тому, какой необычной была наша речь.

Мы пролежали на полу еще какое-то время.

«А ведь она еще ничего не знает, – подумал я, вспоминая всепоглощающий таз нашей новой кадровички, – и я не буду ей говорить, пусть еще хоть какое-то время побудет в счастливом неведении.

Я шел домой и шел медленно. Что-то устал в эту смену. Когда я проходил мимо гостеприимных кустов, меня потянуло к памятной осинке. Потянуло сильно.

Я смотрел на дерево, на траву, еще хранившую следы торжества нашей с Тонечкой молодости. Беззаботность и спокойствие было разлито в моей душе. Просто стоял и смотрел на траву. Тинькали птицы, пахло листвой, жужжали насекомые. Все, как тогда.

Дуновением ветра качнуло траву. У самого основания дерева нашей любви что-то блеснуло, и это вывело меня из приятного оцепенения. Я нагнулся. В траве лежал Тонечкин золотой кулончик на тонкой цепочке. Я поднял его, рассмотрел. Цепочка порвана.

«А она мне ничего не говорила, – подумал я. – Да я и сам хорош, ничего не заметил тогда.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Наш начальник проходил какие-то курсы, и Лешка каждый день возил его в Москву. Привозил, чуть ли не к концу рабочего дня. Наше предприятие с нуля поднималось очень медленно. Реконструкция старинных советских цехов предполагалась на несколько лет, поэтому основной работы было мало. Иными словами – мы бездельничали и бездельничали основательно. А ежедневные курсы Исаева позволяли нам вообще расслабиться и расслабиться в частности. Частности у всех были разные. В цеху рабочие, в обеденный перерыв, сходив в столовку, звонко, с цеховым эхом забивали «козла» самодельными алюминиевыми костяшками или же играли в шашки самодельными же алюминиевыми кругляшками. Наверху гоняли чаи и смотрели мультики, используя видеоплеер, который Исаев сам же и принес. Правда, поначалу он был неисправным, и мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы вернуть его к жизни.

Как-то мне в голову пришла мысль, принести кассету с хорошей порнушкой (для девочек). Но эту мысль я оставил «на потом». Нам с Тонечкой этого вовсе не требовалось, а представить, что Леночка – лаборантка с удовольствием будет это смотреть, да и