Зверочеловекоморок - Тадеуш Конвицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может, я и примитив, зато мне хорошо. Я тебя могу уложить одной левой.
Ну что тут скажешь?! Таков уровень умственного развития у моих ровесников. Поэтому можете не удивляться, что я ничего не рассказываю о школе, об одноклассниках и их забавах. Кстати, Буйвол еще не худший. Он даже неплохо учится. Правда, похоже, только назло другим. Потому что в классе его недолюбливают. Он сплошь и рядом возвращается из школы испачканный грязью, в порванной рубашке и прилично помятый. Его мать бегает жаловаться, но ее, видно, тоже не любят, потому что возвращается она ни с чем. И, должно быть, именно это толкает вперед нелюбимое всеми семейство.
– А ты знаешь, что я, когда захочу, могу отправиться далеко-далеко? – спросил я и тут же об этом пожалел.
– Э-э, да ты целыми днями торчишь во дворе, я же вижу.
– Я знаю один секрет. Могу перемещаться в пространстве в любом направлении.
– Я раньше тоже так играл. Пока не надоело.
– Это не игра, Буйвол. Это самая взаправдашняя правда.
– Докажи.
Я показал ему билет, который пытался выпросить у меня Себастьян.
– Ну и что? – сказал Буйвол.
– Я его оттуда прихватил.
– Э-э, обыкновенный железнодорожный билет. Собираешь, что ли?
– Нет, Буйвол, честное слово, я, когда хочу, отправляюсь в одну такую долину с рекой и старинной усадьбой.
– А там живет девочка с белым зонтиком, бедная и несчастная, и плохой мальчик, который ее обижает, – докончил Буйвол, топчась в луже, затянутой радужной пленкой бензина или смазочного масла.
– Откуда ты знаешь? – удивился я.
– Читал, кажется, где-то, только не помню где.
– Ты небось думаешь, я впечатлительный застенчивый мальчик, живущий в вымышленном мире?
– А чего мне думать? Твои проблемы, – отрезал Буйвол. – Пошли спустим папаше шины.
– Думаешь, я тебе лапшу на уши вешаю? Погоди, еще докажу.
– Отстань. Я пока что не свихнулся. Даже завел с первого числа специальную картотеку, ну, знаешь, такие разграфленные карточки. Я люблю, когда все разложено по полочкам. Чего там только нет: самочувствие, работа, учеба, сон, игры и даже как сегодня сходил в туалет. И еще я сам себе ставлю отметки. Папаша меня научил. Жить надо на земле, а не в облаках.
Мне захотелось дать Буйволу пинка: из-за этого остолопа на меня накатила жуткая меланхолия. И вообще стало как-то не по себе, я даже засомневался, вправду ли ко мне приходит пес-изобретатель, – настолько идиотской, бессмысленной, достойной в лучшем случае маменькиного сынка показалась вся эта история.
– Ладно, пошли, – вконец расклеившись, сказал я. – Спустим твоему папаше шины.
Я не могу этого объяснить, но поверьте: чем сильнее обмякали с пронзительным шипением шины, тем более нормальным и здоровым я себя ощущал.
Дома я сел читать новое сочинение Сэмюеля Дж. Пипкинсона «Тайны четвертого измерения». Для вас это слишком сложно, поэтому объясняю в общих чертах: речь там идет о времени, то есть о том, как проходят минуты, часы, годы. Время всегда ужасно интересовало людей. Подрастете, сами убедитесь, что зима и весна, осень и лето с каждым годом пролетают все быстрее. И тогда тоже задумаетесь. Но сейчас не советую на этом зацикливаться и приставать к взрослым с расспросами, поскольку они тоже мало что смыслят, хотя с годами все больше боятся времени. Этот автор оказался не лучше других. Щеголяет высосанными из пальца умозаключениями, и сразу видно, что главное для него – задурить читателю голову давно известными вещами. Правда, мне было трудно сосредоточиться, потому что Цецилия разговаривала с родителями. Вернее, это был монолог: Цецилия орала на весь дом, сотрясая стены и мебель, а родители слушали. Отец краем глаза косился в телевизор, где показывали какое-то нудное прядение пряжи.
Я стал смотреть в окно на нашу улочку. Опять повалил густой снег. Он засыпал тротуары, частично мостовую и даже зазеленевшие ветки деревьев, в том числе и на моей акации. В этой картине было что-то жутковатое, так как из-под белого покрова там и сям выглядывала сочная живая трава. Я уверен, что многие, глядя на этот снег, думали о комете, которая на нас летит, а мы волей-неволей спешим ей навстречу.
Мои родители внимали Цецилии с довольно унылым видом. Еще бы: не так уж приятно слушать, как кому-то фантастически повезло. А Цецилия сегодня ввалилась к нам страшно возбужденная; ее темно-карие, смахивающие на кошачьи глаза метали гипнотические молнии, и шуму от нее было больше обычного. Дело в том, что Цецилия получила приглашение от какого-то американского университета и уезжает в Штаты надолго, если не навсегда. Мама с отцом старательно восхищаются и даже прикидываются, будто завидуют ей белой завистью, хотя на самом деле, думаю, просто завидуют, как завидовал бы всякий нормальный человек, Цецилия же от комплиментов отмахивается, обзывает моих родителей дураками и кричит, что они «не на уровне». Потому что Цецилия опасается за свой оксфордский акцент. Потому что английский Цецилия изучала в лучшем британском университете. Потому что в Америке, где эти американцы говорят черт-те как, Цецилия может себе акцент испортить. Потому что Цецилия, как-никак, приятельствует с одним настоящим, просто потрясающим лордом. А я иногда думаю, уж не родственник ли этот лорд, случайно, нашему Себастьяну, хотя держу свои догадки при себе, опасаясь, что Цецилия, услыхав такое, озвереет от ярости. Потому что Цецилия – самая-пресамая. Она всегда это подчеркивает, и никто не осмеливается возражать. Иногда только отец заговорщически подмигнет маме, но мама нарочно начинает смотреть в другую сторону. По заснеженной улице шел наш сосед. Собственно, даже не шел, а ковылял, опираясь на металлические костыли и странно дергаясь. Он редко выходит на улицу, разве что летом. По ночам к нему часто приезжает «скорая помощь». Живет он один и уже совсем старый. А болезнь его – страшный паралич, а может, военная контузия. И когда он так идет, извиваясь всем телом и выбрасывая в стороны негнущиеся ноги, кажется, что по улице движется печальная процессия боли, отчаяния, человеческого горя.
– Не забывай нас, Цецилия, – сказал наконец отец неестественно бодрым тоном. – Присылай время от времени из большого мира друзьям в далекую провинцию какой-нибудь сувенир.
– Знаешь, ты все-таки полный идиот, – загремела Цецилия, расправляя свои и без того безукоризненно прямые плечи. – Еще неизвестно, поеду ли я вообще. Какие мне предложат условия, смогу ли я жить среди этих янки? Все не так просто. Не забывай, что я уже не девочка.
– Ах, Цецилия, – льстиво возразила мама, – не тебе говорить о возрасте. Посмотри на себя в зеркало.
– Это верно, – ухмыльнулась Цецилия. – Сегодня в очереди какой-то идиот обратился ко мне «девушка». А я его еще отчихвостила.
– Да, да, – вздохнул отец. – Скоро ты нас забудешь, даже на письма отвечать перестанешь. Такова жизнь.
– Перестань молоть чепуху! – рявкнула Цецилия. – Ты меня вообще не знаешь. С вашими куриными мозгами такого человека, как я, не понять.
– Может, выйдешь за какого-нибудь миллионера, – расфантазировалась мама. – Поселишься во дворце на берегу Тихого океана, среди пальм и огромных кактусов…
– Позолоченный «роллс-ройс» будет ждать тебя перед террасой дворца, – подхватил отец.– И вы отправитесь в кругосветное путешествие.
– Прославишься, познакомишься со знаменитыми людьми, – продолжала перечислять мама. Так они вроде бы шутили, но шутки получались какие-то невеселые.
– Замуж? Никогда. Ни за какие шиши. Удел интеллигентного человека – одиночество.
– И это она говорит нам, неудачникам, остающимся прозябать в провинции, – якобы смиренно вздохнул отец. – Погоди, попадешь в большой мир, переменишь мнение.
– Я никогда своего мнения не меняю. Мы не первый день знакомы, и ты прекрасно знаешь, что миллионы и слава для меня ничто, ни вот столечко.– И она показала отцу аккуратно подпиленный ноготь.
– Поглядим, время покажет, – улыбался отец, но уже не косился на экран, с которого призывали готовиться к весеннему севу.
– Я своих друзей не забываю. И заявляю вам с полной ответственностью, что, если только поеду, еще в этом году приглашу к себе Петра на каникулы. Слышишь, Петр, ну чего ты прилип к окошку? Хочешь ко мне в Америку?
– Кто б не хотел, – тихо сказала мама.
– Помолчи, я его спрашиваю. Оглох?
– Я слушаю.
– Хочешь приехать ко мне на каникулы?
А я в этот момент и сам не знал, хочу ли поехать на каникулы в Калифорнию. Наш сосед-калека враскорячку, с трудом переставляя костыли, брел по снежному месиву к подъезду.
Цецилия побагровела от гнева. На ее длинной шее вспухли белые веревки жил; на меня она смотрела взглядом хищной птицы. И я сказал, перемогая хрипоту:
– Хочу.
– Вижу, большого желания у тебя нет.
– Я очень хочу побывать в Калифорнии.
И явственно услышал, как родители вздохнули с облегчением.