Украденный сон - Александра Маринина

Обида ржавым гвоздем засела в нем.

Через несколько дней кандидата на выездную работу доставили в вытрезвитель в состоянии тяжелого опьянения, с портфелем, набитым секретными бумагами, и без удостоверения, которое так и не нашлось. Он был немедленно уволен из органов и отдан под суд. Никто так и не узнал, что назначение в управление внешней разведки сорвалось потому, что Дмитрий посидел пару вечеров над справочниками по медицине и фармакологии, а потом нашел нужных людей и заплатил им. Кадровик был очень доволен, что не состоялось назначение, которое он сам считал не правильным. Он даже не задумывался над тем, что сломал жизнь человеку, который не сделал ему ничего плохого и к которому у него не было личной неприязни. Он испытал неожиданно острое удовольствие от того, что все равно вышло так, как он хотел. Это был первый опыт манипулирования людьми, и опыт удачный. Дмитрий понял, что вовсе не обязательно обивать пороги или бить кулаком по столу, дабы доказать свою правоту. Можно действовать и иначе, выстраивая хитроумные комбинации, рассчитывая ходы, как в шахматной партии, дергая за невидимые ниточки и удовлетворенно наблюдая за тем, как события развиваются по придуманному тобой сценарию, хотя все участники этих событий искренне полагают, что действуют самостоятельно и добровольно. Жертвы значения не имеют… Пешки в чужой игре. В его игре.

Вдова Валентина Петровича Косаря, трагически погибшего двадцать пятого октября под колесами неустановленного автомобиля, была моложавой стройной женщиной с миловидным лицом и роскошной гривой темно-каштановых волос. Человека из уголовного розыска она встретила приветливо, но видно было, что она держится изо всех сил и разговор этот ей тягостен и неприятен.

– Разве это имеет отношение к гибели мужа? – с недоумением спросила она, когда ее начали расспрашивать о событиях середины октября.

– Нет, не имеет. Мы не занимаемся расследованием обстоятельств наезда на вашем мужа.

– Я так и поняла, – она горестно вздохнула. – По-моему, этими обстоятельствами вообще никто не занимается. Никому нет дела до какого-то Косаря. Вот если бы он был министром или депутатом, вы бы не так забегали.

– Я понимаю ваши чувства, но поверьте мне, вы не правы. Наездом занимается Юго-Западное окружное управление, а я работаю на Петровке, в Московском уголовном розыске, и мы пытаемся раскрыть совсем другое преступление.

– Какое отношение мог иметь к этому Валентин? Он честнейший человек, за всю жизнь копейки чужой не взял, мухи не обидел…

Женщина заплакала, но быстро взяла себя в руки.

– Ладно, спрашивайте.

– Примерно десятого – двенадцатого октября к вашему мужу обратился некто Борис Карташов с просьбой свести его с врачом-психиатром для получения консультации. Ваш муж говорил вам об этом?

– Да, я помню этот разговор. Он сразу сказал, что попробует дозвониться до Масленникова, а если не найдет его, то позвонит другому знакомому врачу, Голубеву.

– Валентин Петрович не сказал вам, что за проблема возникла у Карташова?

– Сказал. У девушки Карташова будто бы возникла идея воздействия на нее по радио. Нет, кажется, не так… Подождите… А, вот! Она решила, что кто-то крадет ее сон и рассказывает его по радио. Так будет точнее.

– Что было дальше?

– Валя тут же позвонил Масленникову, договорился с ним. Помню еще, Масленников сказал, что в ближайшие два дня будет очень занят, поэтому принять Валиного знакомого сможет только в пятницу.

– В пятницу? У вас нет поблизости календаря?

– Вот, пожалуйста.

Вдова Косаря протянула маленький календарик, который вынула из лежавшей на столе записной книжки. В календаре карандашом было обведено пятнадцатое октября, пятница.

– Вы не помните, о какой пятнице шла речь? Пятнадцатого октября или позже, двадцать второго?

– Скорее всего, пятнадцатого. Да, точно, – она заглянула в календарь.

– Видите, дата обведена карандашом.

– И что это означает?

– Это Валин календарь, он им постоянно пользовался. Одним цветом обводил дни рождения и памятные даты, другим – визиты, о которых договаривался, и так далее. А простым карандашом он обводил числа, которые лично к нему отношения не имели, но о которых надо было кому-то сказать, как в случае с Карташовым. Валя, видите ли, всегда боялся кого-нибудь подвести или что-то напутать.

Женщина готова была снова расплакаться, но удержалась.

– Это записная книжка вашего мужа?

– Да.

– Можно ее взять на некоторое время? Я обязательно верну.

– Берите, если нужно.

– Еще вопрос, если позволите. Вы постоянно были в курсе дел мужа?

– Разумеется. Мы были очень дружны…

– У него было много друзей?

– Послушайте, не травите мне душу. Какое это теперь имеет значение?

Не думаете же вы, что его сбил на машине кто-то из друзей? И вообще, вы сказали, что не занимаетесь делом о наезде…

– И все же, скажите, пожалуйста, были у него друзья, с которыми он делился всеми своими проблемами?

– Да он со всеми делился. Он был такой открытый, такой общительный!

– Значит, о Карташове и его заболевшей знакомой он рассказывал не только вам?

– Он говорил об этом практически всем, с кем в тот день разговаривал.

Даже своей матери. Позвонил ей, чтобы справиться о самочувствии, а потом говорит: «Ты представляешь, мама, какие бывают болезни! Мне сегодня позвонил один знакомый…» Ну и так далее. На него история с девушкой Карташова произвела почему-то большое впечатление, он еще долго о ней вспоминал.

– Валентин Петрович больше ничего не рассказывал вам о Карташове?

– Нет.

– Вы абсолютно точно помните?

– Вы могли бы убедиться, что у меня хорошая память. Я помню все, что касается Валентина. После его смерти я перебирала в памяти последние месяцы, дни, часы, как будто это могло оживить его. Мне казалось, что стоит вспомнить все до последней мелочи – и он вернется…

Бежевая «Волга» свернула с Киевского шоссе и поехала в сторону Матвеевского. Возле Дома инвалидов и престарелых она остановилась, и из нее вышел дородный мужчина с привлекательным, благородных очертаний лицом.

Мужчина уверенно вошел в вестибюль, поднялся в лифте на четвертый этаж, прошел по коридору и без стука вошел в одну из палат.

– Здравствуй, отец.

С подушки на него глянули тусклые слезящиеся глаза, в которых мелькнуло подобие улыбки. Старческие губы дрогнули.

– Сынок… Давно не был.

– Извини, отец. – Мужчина придвинул стул к кровати и сел. – Дела.

Пришлось уехать на целый месяц, проводил избирательную кампанию. Ты же знаешь, через несколько дней выборы в Думу. Как ты себя чувствуешь?

– Плохо, сынок. Видишь, лежу, почти не встаю уже. Забрал бы ты меня отсюда, очень уж не хочется на казенной койке помирать.

– Заберу, отец, обязательно. Вот пройдут выборы, кончится беготня и нервотрепка – и сразу же заберу тебя домой.

– Скорей бы. Не доживу…

Старик прикрыл глаза. По морщинистой щеке сбежала слезинка и потерялась в складках кожи.

– Отец, ты помнишь семидесятый год?

– Семидесятый? Это когда с тобой…

– Да-да, – нетерпеливо перебил мужчина. – Помнишь?

– Помню. Как же не помнить такое? А что? Побеспокоили тебя?

– Нет, нет, не волнуйся. Это дело похоронено. Но все-таки… Как ты думаешь, кто еще может помнить?

– Дружок твой, с которым ты…

– Это ясно, – снова перебил сын. – А еще кто?

– Даже и не знаю. Батыров умер давно. Смеляков? Он, может, и помнит, да не знает, что к чему. Кроме меня, пожалуй, никто не знает. А ты к чему спрашиваешь-то?

– Да так, на всякий случай. Сам знаешь, если моя партия наберет нужное количество голосов и я пройду в Думу, найдутся доброжелатели, любители в грязном белье копаться.

– У тебя есть враги, сынок?

– А у кого их нет в наше-то время?

– Боюсь я за тебя, сынок. Не лез бы ты в это пекло, сожрут ведь тебя.

– Не бойся, отец, прорвемся. Ну, я пойду.

– Не бросай меня, сынок, приходи почаще, а? У меня на свете никого, кроме тебя, не осталось. Твоя мать умерла, моя жена тоже…

– Не драматизируй отец. У тебя, кроме меня, еще дочка есть и сын. Ты сам виноват, сволочей из них вырастил, все лучшее им отдал, вот они и бросили тебя на старости лет.

– Не надо так, сынок, зачем ты… – Голос старика был еле слышен. – Я и для тебя немало сделал, ты вспомни.

– Я-то помню, – жестко ответил сын. – Потому и езжу к тебе. Ладно, отец, крепись, самое позднее через месяц заберу тебя отсюда.

– Прощай, сынок.

Глава шестая

Можно ли составить такое уравнение, в котором уместились бы, не противореча друг другу, подспудные желания Бориса Карташова и Ольги Колобовой избавиться от Вики Ереминой, стертая запись загадочного телефонного звонка на кассете автосекретаря и инцидент с Василием Колобовым, о котором он сначала никому не рассказал, а потом и вовсе стал начисто отрицать? Настя Каменская, Андрей Чернышев, Евгений Морозов, стажер Олег Мещеринов и работавший «вслепую» Михаил Доценко сделали все возможное, опросив массу людей, но так и не получили доказательств того, что художник Карташов и его любовница Колобова причастны к исчезновению Вики. Правда, доказательств их невиновности они тоже не получили. Устанавливать чье-либо алиби спустя несколько недель после события – дело ненадежное, тем более что речь идет о целой неделе. Где же ты провела эту неделю, Вика Еремина, прежде чем тебя задушили? И почему на твоем теле оказались следы от ударов толстой веревкой? Тебя истязали, мучили? Похоже, ты и вправду была больна и попала в лапы к какому-то негодяю, который воспользовался твоим состоянием, а под конец убил тебя. Только непонятно, что же это был за телефонный звонок…