Газета Завтра 853 (12 2010) - Газета Завтра

     Но есть у происходящего и грустная сторона. То, что отсутствие свежих сценарных идей владеет мастером уже не первый год, ни для кого не новость. После перепевки гонконгской "Двойной рокировки" в оскароносных "Отступниках" Скорсезе вновь предпочитает не обращаться к оригинальным сценариям, а использовать чужие наработки. Возможно, именно из-за этого и возникает ощущение, что такому большому режиссёру попросту тесно в безрадостной современности. Что ему делать в кинореальности, которую создаёт вокруг нас лишённый крыльев мир? В несправедливо поруганном отечественной критикой "Авиаторе" тоже были некоторые проблемы со сценарием, но присутствовали пространство и воздух. Эти полёты наяву и во сне никак невозможно было упрекнуть в отсутствии пьянящей свободы. Свободы творческой, не прижатой к земле грузом идеологического, культурного или бытового середняка. И пускай герой "Авиатора", миллионер, киношник и изобретатель Говард Хьюз в исполнении того же Ди Каприо, несколько отличался от своего реального прототипа. Кино не обязано во всем повторять жизнь.

     Квентин Тарантино в одном из интервью повторил обращённые к нему слова Оливера Стоуна: "Знаешь, Квентин, ты, как Брайан Де Пальма или Джон Ву. Вам нравится делать кино. Вы делаете кино, и ваши персонажи — это киноперсонажи, а я делаю фильмы". Мартин Скорсезе тоже делает кино, и этого права у него не отнять, нравится это кому-то или нет.

1

Евгений Головин __ ЧУВСТВО «Я»

Готфрид Бенн присоединился к экспрессионистам, увлеченный, как ему казалось, их радикальной программой. Никакой программы не было. Просто несколько молодых людей талантливо эпатировали буржуазное общество в немногих сборниках стихов и, собираясь в излюбленных кафе Берлина или Мюнхена, разражались декларациями против современного мира вообще. Первая книжка молодого врача под названием "Морг" привлекла внимание как чарующими анатомическими деталями, так и насмешливыми, ироническими, но весьма спокойными интонациями.

      "МАЛЕНЬКАЯ АСТРА"

     Пьяный возчик пива распростерт на столе.

     Кто-то темносинюю астру догадался

     сунуть ему между зубами.

     Когда я из грудной клетки,

     действуя скальпелем,

     удалил язык и нёбо,

     надо было её вынуть,

     так как она грозила

     скользнуть в близлежащий мозг.

     Я осторожно достал ее,

     укрепил между ребрами

     и зашил.

     Пей досыта в своей вазе!

     Покойся с миром,

     Маленькая астра!

     Знание дела, острый взгляд и холодная наблюдательность научили доктора Готфрида Бенна снисходительному отношению к живым людям и мертвецам. Служитель морга, после того, как выбил последнюю золотую пломбу изо рта неведомо умершей девушки, собрался на танцы и философски заметил: "Земля к земле!" Белой невесте негра уютно уложили на подушку белокурую голову, но жених умудрился вонзить в белые уши грязные пальцы своих ног. Он не виноват, ибо сам пострадал: лошадиным копытом ему раздробило глаза и лоб.

     Маленький сборник "Морг" полон таких макабрических сцен, описанных прямо-таки с академическим спокойствием. Странно, что так начинал один из великих поэтов двадцатого века, автор удивительных стихотворений о философии и любви.

     Через несколько лет Готфрид Бенн резко изменил стиль и тематику своих произведений.

     Никаких моргов, раковых бараков, операционных столов, несчастных случаев, медицинских инструментов и прочее. Две темы стали резко превалировать над другими: женщина и "я". От экспрессионизма осталось только свободное обращение с метром и рифмой, но поэтика переменилась целиком. С двадцатых годов он принялся широко пользоваться метонимиями, метафорами, ассоциативной образностью, синекдохами, междометиями, которые выражали все, что угодно, кроме эмоционального отношения автора, одним или несколькими словами вместо длинного периода: в результате стихи поражали сразу, но непонятно чем. Многоразовое прочтение давало каждый раз другое впечатление.

     Мягкая боязливость. Расцветающий рассвет.

     Как из тёплой шкуры пришло это из лесов?

     Красное грезит. Поднимается кровь.

     Стихотворение называется "Метро". Единственное указание места. Очевидно, человек стоит у двери вагона и пропускает "это, пришедшее из тёплой шкуры из лесов". В следующей строфе единственное указание, что это женщина одетая, похоже, по-городскому:

     Через все вёсны проходит чуждая женщина,

     Чулок напряженно натянут.

     Однако я не вижу кромки.

     Слишком далеко от меня. Я вздыхаю у двери.

     Легкий расцвет. Чуждая влажность.

     О как ее рот пожирает затхлый воздух!

     Ты — интеллект розы, кровь моря,

      ты — сумрак богов,

     Ты — цветочная клумба. Как стремят твои бедра

     прохладу походки, свойственную только тебе!

     Темная: живет под её платьем

     только белый зверь —

     свободный и загадочный запах…

     Разумно рассуждая, в вагон входит молодая женщина, приехавшая с дачи или из санатория. Но зачем поэту разумно рассуждать? Явление в вагоне — резкий артефакт, натюрморт, создание, скомбинированное из обрывков фантазии поэта, далеких и близких воспоминаний о живой природе, смешанных с мифическими реминисценциями. Ее двойственность блуждает по всему стихотворению: когда автор употребляет продуманные, прециозные метафоры — интеллект розы, кровь моря, сумрак богов, она — ты, когда в ней темной чувствуется белый зверь, она — она, ее, чуждая в третьем лице. Она прошла и ушла, автор не успел в неё влюбиться. К тому же она чужда и опасна. Но даже там, где любовь возможна, Бенн не изменяет своей холодности.

      "АНГЛИЙСКОЕ КАФЕ"

     Совершенно узкие туфли,

     русские, еврейки, мертвые народы, далекие берега

     скользят после Нового Года.

     Скрипки зеленеют.

     Майской свежестью веют арфы.

     Ветер пустыни. Розовеют пальмы.

      Раэль, узкие золотые часы на запястье,

      мозг агрессивен и пол защищен.

      Врагиня! Однако твоя рука — земля

      нежнокоричневая, почти вечная.

     Даже когда Готфрид Бенн не упоминает конкретно о мифе, нечто мифическое ощущается в его поэзии. Мы ничего не знаем о Раэли, но слышим древнее эхо, отзвук далеких эпох.

      О белокурая! О лето твоей наготы!

      О аромат жасмина этого локтя!

      О я хорош с тобой. Я ласкаю

      тебе твои плечи. Ты, мы путешествуем.

      Тирренское море. Лихорадочная синева.

      Дорический храм. В розовой беременности

      равнины. Поля

      умирают смертью асфоделей.

     Раэль холодна, эгоистична, как бы сейчас сказали, эмансипирована. С ней вполне удобна и приятна краткая эротическая связь, не более того. Героиня "Метро" внутренне чужда и фантастична по прихоти поэта, Раэль обладает элементами средиземноморского пейзажа, родственной поэту ассоциативностью. Раэль принадлежит внешнему миру, она везде своя: Раэль и английское кафе, Раэль и Тирренское море, Раэль и дорический храм. Но совершенно ясно: после этого моря и этого храма другая женщина привлечет другие пейзажи, станет деталью другого орнамента, небом другой земли. Потому что женщина — вторична. Что же первично? Здесь центр Готфрида Бенна, его радикальное открытие: "чувство "я". Эта проблема занимала его всю жизнь. Не "что такое "я", не зачем "я", не "строение "я", но "чувство "я". И с какой стати "второе "я"? Его он ощущал постоянно, даже духовная автобиография называется "Двойственная жизнь". Он был человеком греческого мифа, искренне не понимая, почему он врач двадцатого столетия. Его не интересовали психология, социология, сложности с людьми. Кто он, откуда он? Именно он, а не другой человек, другие люди. Дарвин, эволюция — слишком просто, слишком наивно. Нет, до Дарвина, до эволюции. Этому он посвятил прекрасное стихотворение "Песнь".