Перья - Беэр Хаим

— Главное, ты сохраняй спокойствие, — подмигнув, прошептал мне Ледер. Он стал с грохотом сбрасывать в стоявшую у него на коленях жестяную коробку столбики монет, и в комнату немедленно заглянули мать и Аѓува, обе с испуганными лицами. Из спальни тут же послышалось шарканье ног отца, заелозивших по полу в поисках тапочек.

— Мясо уготовано львам, молоко — телятам! — громко провозгласил незваный гость.

Вслед за тем он решительно воззвал к совести моей матери: как это она, пренебрегая заботой о здоровье своего единственного сына, дает ему пищу, предназначенную природой для животных, а не для людей, в теле которых отсутствует, как известно, расщепляющий лактозу фермент.

— И почему вы травите его джемом? — продолжил Ледер, не обращая внимания на неожиданно робкие возражения матери, говорившей, что врачи и медсестры рекомендуют такую пищу даже младенцам. Вывалив сливовое варенье в стакан молока и пронаблюдав за тем, как желеобразная масса погружается на его дно, он сообщил, что на фабриках эту пакость делают из гнилых, ни на что иное не годных фруктов, отвратительный вкус которых скрашивается лимонной кислотой и пищевыми красителями, разрушающими слизистую оболочку кишечника.

Постукивая пальцем по опустевшей коробке для пожертвований, Ледер перечислял различные виды вреда, причиняемого человеческому организму консервированной пищей: производимая с применением ядовитых химических препаратов, она также впитывает в себя убийственные кислоты, выделяемые жестью консервных банок. Затем настала очередь белого хлеба и рафинированного сахара, которые превращаются жеванием в липкую массу, становящуюся идеальной средой для развития раковых опухолей. Лишь после этого обличительная проповедь Ледера обрушилась на безумие мясоедства и, шире, употребления в пищу любых продуктов животного происхождения.

— Задумывались ли вы, что человеческое тело есть бездонная бочка для кур, гусей и рогатого скота? — громыхал он.

Проповедник уже раскинул свою сеть, и теперь ему оставалось ловким движением затянуть ее. Если бы люди не подчинялись так своей страсти к обжорству, заявил Ледер, они были бы намного здоровее душой и телом. Но, главное, они освободились бы от ужаса перед голодом, войнами и унижением, малую толику которого вкусил и хозяин этого дома, когда сюда явились инспекторы Министерства нормирования.

Мать переводила испуганный взгляд с Ледера на отца и обратно. Она молча приняла из рук сборщика пожертвований зеленую карточку с изображением теленка, льва и раскормленного барана, мирно сгрудившихся вокруг пастушка, и ничего не сказала в ответ, когда Ледер объявил ей, что в вегетарианстве заключено решение самых острых проблем человечества. Ободренный эффектом своих слов, он ткнул липким пальцем в набранную мелким шрифтом надпись под любительским рисунком на карточке. Переплетная мастерская господина Гринберга, пояснил Ледер, расположена в доме армянина Паскаля возле гостиницы «Каменец»[164], и в ней, наряду с коричневым сахаром, пророщенными зернами пшеницы и наставительной литературой, можно найти исцеление для тела и истинное отдохновение для души.

Послюнявив грифель химического карандаша, Ледер выписал родителям квитанцию и тут же спросил, сможет ли ребенок показать ему, где поселился наш новый сосед, чтобы он и у него дома оставил коробку для пожертвований. Мать ущипнула меня за руку, давая понять, что я не должен выходить ночью из дома, и ослабевшим голосом сказала, что ребенку пора спать. Не обратив внимания на ее слова, Ледер вывел меня наружу.

— Да ты с ума сошел, кто приходит к людям с такими визитами в полночь? — остановил меня Ледер, когда я потянулся к калитке, ведущей во двор к доктору Пеледу.

Он снял мою руку с ржавой щеколды, влажной в этот час от ночной росы, и сказал, что не сомневался, что я сам догадаюсь о цели его уловки: ненадолго оторвать меня от матери и от этой стервы, высосавшей всю кровь Хаиму Сегалю и Биньямину Харису. Назвав Аѓуву черной вдовой, Ледер выразил уверенность, что она обескровит еще полдюжины мужчин, за которых наверняка выйдет замуж прежде, чем тысячеглазый ангел[165] раздавит ее своим башмаком.

— Ты видел, как они испугались? — сказал Ледер, обдав меня своим дыханием. Его последние сомнения в правильности избранного подхода мать завтра же устранит самим фактом своего появления в магазине господина Гринберга.

Мать прокричала в темноту:

— Хватит, уже поздно, возвращайся домой!

Ледер поглядел на ее силуэт в светящемся квадрате окна и сказал, что я мог убедиться сегодня, как легко напугать людей и управлять ими с помощью страха.

— Тот, кто становится вегетарианцем, способен отличать второстепенное от главного в вопросах, касающихся базисных нужд человека, — добавил он. — Про такого человека можно сказать, что он прошел половину пути к линкеусанскому мировоззрению, основанному на идее контролируемого минимального потребления.

Из окна снова раздался крик матери. Ледер сорвал усик с разросшегося по ограде дома доктора Пеледа куста страстоцвета. Сегодня он доверил мне одну из важнейших тайн нашей будущей тактики, и поэтому я должен как можно скорее явиться в штаб продовольственной армии, находящийся на данном этапе у Ледера дома, и принести там присягу строящемуся линкеусанскому государству.

— Нам предстоит еще долгий и трудный путь, мой друг! — с этими словами Ледер козырнул мне и скрылся в кружевном сине-черном сумраке ночи.

Дома меня встретил запах спирта и ДДТ. Мать и Аѓува производили дезинфекцию: мать оттирала стул, на который незваный гость положил свою шляпу, а ее подруга энергично чистила спинку стула, на котором Ледер сидел.

— Обожди, не заходи сюда! — остановила меня Аѓува. Затем она велела мне раздеться у порога и там же оставить на ночь всю мою одежду.

Мать тем временем наполнила таз водой и насыпала в него марганцовки, кристаллы которой оставляли за собой в воде извилистые пурпурные хвосты. Закатав рукав платья, она перемешала воду, окрасившуюся в яркий свекольный цвет, и сказала, что я должен окунуть туда лицо и руки — на тот случай, если на меня попала капля нечистой ледеровской слюны. Аѓува наблюдала за происходящим со стороны. Ее рот искривила гримаса отвращения, и она тихо проговорила, что вообще-то меня следовало бы поместить в карантин дней на сорок.

Мать вытащила руку из таза, смахнула с нее капли воды и, притянув мои пальцы к носу, спросила, почему они пахнут ржавчиной. Аѓува, усмехнувшись, ответила за меня:

— К колеснице сатаны прикоснулся, так что теперь его руки отмоет только огненная вода.

Они улыбнулись друг другу. Их дружба, едва не давшая трещину в ходе недавнего спора о крестиках, вернула себе прежнюю прочность с появлением Ледера, и Аѓуве не пришлось уходить из нашего дома, театрально хлопнув дверью — с обещанием, что нога ее больше не ступит на этот порог. Такие обещания многократно давались в прошлом и всегда нарушались ею через две-три недели под каким-нибудь благовидным предлогом. В этот раз дело закончилось миром, и Аѓува стала, как обычно, распоряжаться у нас. Она широко распахнула окна, чтобы воздух в доме очистился от тлетворного дыхания Ледера, бросила в раковину зеленую визитную карточку магазина вегетарианских продуктов, плеснула на нее спирта и подожгла. Пока языки фиолетово-синего пламени плясали по днищу раковины, обходя стороной скопившиеся там лужицы воды, мамина подруга метала в Ледера громы и молнии.

Мать снова и снова просила ее замолчать, напоминая, что проклятия возвращаются к проклинающим, как голуби в окно голубятни, но Аѓува не могла остановить изливавшийся из ее уст поток серы и огня. Уходя от нас уже за полночь, она подвела черту, объявив, что берегущий свою душу должен сторониться не только самого Ледера, но и порога его дома, потому что земля, разверзнувшись, может поглотить вместе с Корахом всех, кто окажется рядом[166]. Ровно это, считала Аѓува, и имели в виду мудрецы, оставившие нам поучение: «Горе злодею, и горе его соседу»[167].