Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

Но Станя не верил Еленке, Станя защищал Финляндию, а Еленка доказывала, что маннергеймовская Финляндия — это немецкий плацдарм для нападения на Ленинград.

Словом, они спорили.

Зато, когда немцы напали на Советский Союз, Станя в душе просил у него прощения и безоговорочно перешел на сторону русских. В нем с новой силой вспыхнула страстная надежда на освобождение. Но всякий раз, когда немцы занимали русский город, он впадал в отчаяние. О Харькове он сокрушался, как будто взяли Брно. Еленка вела себя гораздо спокойнее.

— Станя, сразу видно, что ты никогда там не был, — говорила она брату. — В Советском Союзе всегда такое ощущение: пусть попробует недоброжелатель сунуться… он получит такую взбучку, что век не забудет. Это ощущение создают природа, строительство, люди… ты, наверно, почувствовал бы то же самое, что и я. Знаешь, как говорят: из двух равных по силе бойцов побеждает тот, у кого мораль выше. У русских мораль выше. Они знают, за что воюют. И это очень важно.

Еленка непоколебимо верила в счастливый исход войны.

С тех пор как началась война с русскими, Нелла трепетала за Еленку. В Прагу прибыл Гейдрих[36] на кровавое сватовацлавское торжество со всеми ужасами осадного положения. Что сказал бы Гамза, доживи он до этого времени, узнай он, кто явился в Прагу вместе с этим полуночным чудищем: Торглер. Можно ли было этому поверить? Да, приехал Торглер, один из обвиняемых на Лейпцигском процессе. Он сопровождал Гейдриха в качестве советника по рабочим делам.

С Еленкой ничего не случилось, она принимала больных у себя дома, ходила в амбулаторию при страховой кассе и по вызовам, и только охота устраивать загородные прогулки с Митей во время осадного положения у нее пропала. Несмотря на все ужасные события, происходившие в Чехии, люди жили обычной жизнью, своими скромными радостями и заботами.

В начале мая взволнованная Нелла вошла к дочери.

— Елена, представь себе, сейчас позвонили из Крчи и предлагают немедленно взять оттуда прабабушку. Вермахт забирает приют для престарелых под военный госпиталь. Сказали, что все нужно сделать в течение трех часов.

— Вот как загорелось! — заметила Еленка. — Но это хороший признак, мама, если им нужны лазареты.

— Ты во всем видишь хорошие признаки. А на чем мы ее повезем? Машину так быстро не достанешь. Бабушке, при ее дряхлости, не под силу будет пересаживаться с автобуса на трамвай. Это просто немыслимо.

Еленка бросилась через Красный Крест доставать машину «скорой помощи»…

— И таким старикам покоя не дают, — говорила Барборка. — Хотела бы я знать, когда они начнут чешских покойников с Ольшан выкидывать… Приготовить, что ли, подушки, на которых спал хозяин?

Нелла тяжело вздохнула. Вместо любимого мужа ей возвращают выжившую из ума бабушку.

Барборка и прабабушка когда-то были на ножах. Но с тех пор столько воды утекло, ведь это было еще до войны. Кому охота разжигать старинную распрю! К нам пришла немчура, и нужно держаться всем вместе. Немцы выгнали прабабушку, и Барборка приняла ее так же сердечно, как беженцев из Судет.

— Добро пожаловать, — сказала она, — милости просим опять домой.

Но старуха, которую поддерживали с двух сторон Еленка и Станислав, прошла мимо Барборки как истукан и ничего не ответила. Напрасно старались обратить ее внимание на Барборку. Прабабушка совсем оглохла, она плохо видела, бедняжка. Ходьба стала для нее тяжелым трудом. Говорить ей было утомительно. Но тем не менее Барборка обиделась.

К встрече старухи она испекла сдобную булку, а каждая хозяйка знает, чего стоило в эти голодные годы наколдовать из жалких запасов приличное печенье. Старуха ковырнула булку, отодвинула тарелочку и объявила:

— Как подошва. Какая недотепа это пекла?

— Обмакни, бабушка, в кофе, булка и размягчится. Понимаешь, сейчас не достать ни яиц, ни масла.

Прабабка и знать ничего не хотела.

— Отрава, да и только, — нахмурилась она. — Опять Бара чего-нибудь подмешала?

Это было невероятно! Старуха не заметила, что за время ее отсутствия в доме не стало двух мужчин — Скршиванека и Гамзы, — ни единым словечком о них не обмолвилась. Попросту забыла об их существовании. Митю она называла «Станичка», думала, что Станя все еще маленький, хотя увозил ее из Крчи взрослый Станислав. Люди и времена путались у нее в голове, но своей ненависти к Барборке она не забыла. Как только прабабушка очутилась в старой обстановке, без своих сверстников и сверстниц из Крчи, ее мысль начала вращаться вокруг Барборки и прясть черную нить ужасных историй о ее кознях. Эта Бара выгнала ее из Крчи, чтобы совсем здесь обобрать, украсть дырявую соломенную шляпу (которую Нелла давно сожгла), запрятать очки, сломать палку. Бара — продувная бестия! Прабабушка высказывалась вслух, разговаривала сама с собой. Барборка это услыхала, и пошло, и пошло. Ее добрые намерения разлетелись, как карточный домик. Вернулись прежние времена вражды, полной упрямства, сведения счетов, злобы и бессмыслицы. Это были мелочи по сравнению с ударом, нанесенным Нелле смертью Гамзы, это были мелочи по сравнению с огромным народным бедствием. Но никто не поверит, как такие уколы могут отравить самое глубокое горе. Боже, какое это было мучение! Прабабушка взяла да и рассердилась на что-то! И какую штуку выкинула, запершись у себя. И надо же было оставить ключ в дверях!

Прабабушка спала и не открыла Нелле, принесшей ей завтрак. Конечно, случалось, что старуха дремала все утро. Но на этот раз прабабушка не вышла к обеду, как к ней ни стучались. Она заперлась на ключ, чтобы не могла пробраться Бара. Нелла и Станя никак не могли войти к прабабушке. Так и не достучавшись, они вынуждены были попросить швейцара взломать дверь.

Швейцар Галик приступил к работе с обычным профессиональным спокойствием. Он осмотрел замок и взялся за работу в присутствии восхищенного Мити, не слушая того, что говорилось у него за спиной. Еленки еще не было дома. Галик молча пилил, ломал, пыхтел и пробовал: еще держится, черт ее дери! Глухие удары, треск, дверь трясется. Судьба опять ломится в дом. Ведь там, за этими запертыми дверями… Трах! И двери распахнулись. Митя кинулся в комнату.

— Нечего тебе там делать! — закричала Барборка, схватила Митю за плечо и вытащила упирающегося мальчика вон.

Старуха, наверно, померла, и Митя только понапрасну испугается.

Но скрытое от нас оказывается иным, чем мы предполагаем.

Нелла со Станей вошли через взломанную дверь и, к своему удивлению, нашли на пустой постели только полосатый матрас. Все перины были разбросаны в страшном беспорядке по комнате. Прабабушка постлала себе на полу. Она не подняла растрепанную белую голову со сбившихся подушек. Но она смотрела. Было непривычно видеть на полу ее большое желтое лицо со светлыми глазами. Она сказала:

— Почему вы не дали мне есть? Я голодна.

Упала? Нет, она не расшиблась. Бабушка, бабушка, что ты сделала? Они не могли поставить ее на ноги даже втроем. Она хуже лошади, прости господи! Она ни с места. Но — господи, прости нас! — кто знает, какие мы сами будем, когда нам пойдет девятый десяток!

— Тоже придумали, — жаловалась прабабушка с полу, — поставить гроб на окно. Мимо проходила похоронная процессия, и мне все время совали в окно гроб.

— Когда мерещатся похороны, это значит к свадьбе, — возразил швейцар Галик. — Да вы, бабушка, возьмите меня попросту за шею, ничего, не стесняйтесь. Обнимемся. — И с помощью Станислава ему удалось перенести старуху на чистую постель.

— Сразу видно, что стелил пан Галик, — выдумала прабабушка, радуясь, что ей мягко.

Она почувствовала детское доверие к швейцару. Неллинька со Станичкой были так взволнованы, суетились и все время предлагали прабабушке сделать что-нибудь неприятное. То пусть она проглотит таблетку, которая не идет в горло, то пусть позволит умыть себя, а от воды только ревматизм бывает. А пан Галик никого не огорчит.

— Это были не похороны, а свадьба, — радовалась вслух прабабушка. — Это был вовсе не гроб! Это была невеста, сказал пан Галик, — бормотала она в постели.

Теперь, когда она очутилась в тепле и безопасности и Неллинька напоила ее горячим чаем, у прабабушки порозовели щеки и развязался язык.

— Я пришла к себе в комнату, — рассказывала она с непривычной общительностью. — Гляжу — стоит другая мебель. Сверху черная, внизу белая. Подхожу к постели, смотрю — а она без перины, только такие три горсточки скверных перьев или кудели, даже и не помню теперь. Это Бара подменила мне перины. Ты всегда ее защищаешь, Неллинька, ты же ничего не видишь. Вечером, когда вы спите, Бара открывает дверь отмычкой и щиплет перья. Всю ночь перья пересыпает, — сообщала прабабушка с тайным ужасом, точно видела Парку за работой.

Нелла, ожидая возвращения Еленки из амбулатории, поставила старухе термометр. Температура была немного повышена.