Том 1. Рассказы, повести, юморески 1880-1882 - Антон Чехов

Спаланцо считал себя страшным грешником. На его совести лежала масса таких грехов, за которые пошло на костер и умерло на пытке много католиков. В юности Спаланцо жил в Толедо. Толедо в то время был сборным пунктом магиков и волшебников… В XII и XIII столетиях там больше, чем где-либо в Европе, процветала математика. От математики в испанских городах до магии один только шаг… Спаланцо под руководством отца тоже занимался магией. Он вскрывал внутренности животных и собирал необыкновенные травы… Однажды он толок что-то в железной ступе, и из ступы с страшным треском вышел нечистый дух в виде синеватого пламени. Жизнь в Толедо состояла всплошную из подобных грехов. Оставив Толедо после смерти отца, Спаланцо почувствовал вскоре страшные угрызения совести. Один старый, очень ученый монах-доктор сказал ему, что его грехи не простятся ему, если он не получит отпущения грехов за какой-нибудь недюжинный подвиг. За отпущение грехов Спаланцо готов был отдать всё, лишь бы только освободить свою душу от воспоминаний о позорном толедском житье и избежать ада. Он отдал бы половину своего состояния, если бы тогда продавались в Испании индульгенции… Он отправился бы пешком в святые места, если бы его не удерживали его дела.

«Не будь я ее мужем, я выдал бы ее…» — подумал он, прочитав объявление епископа.

Мысль, что ему стоит только сказать одно слово, чтобы получить отпущение, застряла в его голове и не давала ему покоя ни днем, ни ночью… Он любил свою жену, сильно любил… Не будь этой любви, этой слабости, которую так презирают монахи и даже толедские доктора, пожалуй, можно было бы… Он показал объявление брату Христофору…

— Я выдал бы ее, — сказал брат, — если бы она была ведьма и не была бы такой красивой… Отпущение вещь хорошая… Впрочем, мы не будем в убытке, если подождем смерти Марии и выдадим ее тем воронам мертвую… Пусть сожгут мертвую… Мертвым не больно. Она умрет, когда мы будем стары, а в старости-то нам и понадобится отпущение…

Сказавши это, Христофор захохотал и ударил брата по плечу.

— Я могу умереть раньше ее, — заметил Спаланцо. — Но, клянусь богом, я выдал бы ее, если бы не был ее мужем!

Через неделю после этой беседы Спаланцо ходил по палубе корабля и бормотал:

— О, если бы она была мертвой! Живую я ее не выдам, нет! Но я выдал бы ее мертвой! Я обманул бы тех старых проклятых ворон и получил бы от них отпущение!

И глупый Спаланцо отравил свою бедную жену…

Труп Марии был отнесен Спаланцо в заседание судей и предан сожжению.

Спаланцо получил отпущение толедских грехов… Его простили за то, что он учился лечить людей и занимался наукой, которая впоследствии стала называться химией. Епископ похвалил его и подарил ему книгу собственного сочинения… В этой книге ученый епископ писал, что бесы чаще всего вселяются в женщин с черными волосами, потому что черные волосы имеют цвет бесов.

Дополнительные вопросы к личным картам статистической переписи, предлагаемые Антошей Чехонте*

16) Умный вы человек или дурень?

17) Вы честный человек? мошенник? разбойник? каналья? адвокат или?

18) Какой фельетонист вам более по душе?* Суворин? Буква? Амикус? Лукин? Юлий Шрейер или?

19) Иосиф вы или Калигула? Сусанна или Нана?*

20) Жена ваша блондинка? брюнетка? шантретка? рыжая?

21) Бьет вас жена или нет? Вы бьете ее или нет?

22) Сколько вы весили фунтов, когда вам было десять лет?

23) Горячие напитки употребляете? да или нет?

24) О чем вы думали в ночь переписи?

25) Сару Бернар видели? нет?

На волчьей садке*

Говорят, что теперь девятнадцатое столетие. Не верьте, читатель.

В среду, шестого января, в европейском и даже в столичном городе Москве, в галереях летнего конского бега, тесно прижавшись друг к другу, теснясь и наступая друг другу на ноги, сидели люди и наслаждались зрелищем. Не только это зрелище, но даже и описание его есть анахронизм… Нам ли, нервным, слезливым фрачникам, променявшим мускул на идею, театралам, либералам et tutti quanti[32], описывать травлю волков?! Нам ли?!

Выходит так, что нам… Делать нечего, будем описывать.

Прежде всего, я не охотник. Я во всю жизнь мою ничего не бил. Бил разве одних блох, да и то без собак, один на один. Из всех огнестрельных орудий мне знакомы одни только маленькие оловянные пистолетики, которые я покупал своим детям к елке. Я не охотник, а посему прошу извинения, если я перевру. Врут обыкновенно все неспециалисты. Постараюсь обойти те места, где бы мне можно было похвастать незнанием охотничьих терминов; буду рассуждать так, как рассуждает публика, т. е. поверхностно и по первому впечатлению…

Первый час. Позади галереи толпятся кареты, роскошные сани и извозчики. Шум, гвалт… Экипажей так много, что приходится толпиться… В галереях конского бега, в енотах, бобрах, лисицах и барашках, заседают жеребятники, кобелятники, борзятники, перепелятники и прочие лятники, мерзнут и сгорают от нетерпения. Тут же заседают, разумеется, и дамы… Без дам нигде дело не обходится. Хорошеньких, сверх обыкновения, почему-то очень много… Дам столько же, сколько и мужчин… Они тоже сгорают от нетерпения. На верхних скамьях мелькают гимназические фуражки. И гимназисты пришли поглазеть, и они тоже сгорают от нетерпения и постукивают калошами. Любители, ценители и критиканы, приперевшие на Ходынку пехтурой и не имеющие рубля, толпятся у заборов, по колена в снегу, вытягивают шеи и тоже сгорают от нетерпения. На арене несколько возов. На возах деревянные ящики. В ящиках наслаждаются жизнью герои дня — волки. Они, по всей вероятности, не сгорают от нетерпения…

Публика, пока еще не началась травля, любуется российскими красавицами, разъезжающими по арене на хорошеньких лошадках… Самые ужасные, отчаянные охотники критикуют собачню, приготовленную для травли. У всех в руках афиши. В дамских ручках афиши и бинокли.

— Самое приятное занятие-с, — обращается к своему соседу старичок с ощипанной бородой, в фуражке с кокардой, по всем признакам, давным-давно уже промотавшийся дворянин. — Самое приятное занятие-с… Бывало, выедешь это с компанией… Выедешь чуть свет… И дамы тоже.

— С дамами не стоит ездить, — перебивает старичка сосед.

— Почему ж?

— А потому, что при дамах ругаться нельзя. А нешто можно на охоте не ругаться?

— Невозможно. Но у нас были такие дамы, что сами ругались… Бывало, Марья Карловна, если изволите знать-с, барона Глянсера дочь… ругалась страсть как! И ты, кричит, чёрт, сатана, такой-сякой… И так далее-с… Многоточие-с… Первая гроза для нижних чинов была. Чуть что — сичас нагайкой.

— Мама, волки в ящиках? — спрашивает гимназист в огромнейшем башлыке, обращаясь к даме с большими красными щеками.

— В ящиках.

— А они не могут выскочить?

— Отстань! Вечно ты с вопросами… Утри нос! Спрашивай о чем-нибудь умном… Чего о глупостях спрашивать?

На арене замечается усиленное движение… Человек шесть, посвященных в таинства охоты, несут один ящик и ставят его посреди арены… В публике волнение.

— Господин! Чьи собаки сейчас пойдут?

— Можаровские! Мм… Нет, не можаровские, а шереметьевские!

— И вовсе не шереметьевские! Борзые Можарова! Вон он, черный Можарова! Видите? Или разве шереметьевские. Да, да, да… Так, так, так… Господа, шереметьевские! Шереметьевские, можаровские вон они.

По ящику стучат молотком… Нетерпение достигает maximum’а… От ящика отходят… Один дергает за веревку, стены темницы падают, и глазам публики представляется серый волк, самое почтенное из российских животных. Волк оглядывается, встает и бежит… За ним мчатся шереметьевские собаки, за шереметьевскими бежит не по уставу можаровская собака, за можаровской собакой борзятник с кинжалом…

Не успел волк отбежать и двух сажен, как он уже мертв… Отличились и собаки и борзятник… и «бравооо! — кричит публика. — Браааво! Браво! Зачем Можаров спустил не в очередь? Можаров, шшш!.. Бра… ввво!» То же самое проделывается и с другим волком…

Раскрывается третий ящик. Волк сидит и ни с места. Перед его мордой хлопают бичом. Наконец он поднимается, как бы утомленный, разбитый, едва влача за собою задние ноги… Осматривается… Нет спасения! А ему так жить хочется! Хочется жить так же сильно, как и тем, которые сидят на галерее, слушают его скрежет зубовный и глядят на кровь. Он пробует бежать, но не тут-то было! Свечинские собаки хватают его за шерсть, борзятник вонзает кинжал в самое сердце и — vae victis![33] — волк падает, унося с собою в могилу плохое мнение о человеке… Не шутя, осрамился человек перед волками, затеяв эту quasi-охоту!.. Другое дело — охота в степи, в лесу, где людскую кровожадность можно слегка извинить возможностью равной борьбы, где волк может защищаться, бежать…