Мифология Средиземья с иллюстрациями Антейку - Александра Леонидовна Баркова

буквально несколько слов о литературной традиции. Скандинавия дала миру фактически первую популярную книгу по мифологии, которую мы сейчас называем «Младшей Эддой», а автор — Снорри Стурлусон — называл просто «Эддой», то есть «Поэтикой», поскольку создал ее как пособие для поэтов по правильному употреблению мифологических имен в стихах. Сюжет «Младшей Эдды» представляет собой разговор человека с некими волшебными существами, которые излагают ему мифы. Толкин именно так и строит свою первую книгу о Средиземье — «Книгу утраченных сказаний», многие сюжеты которой позже были переработаны и составили «Сильмариллион». Другое уникальное явление скандинавской культуры — исландские саги, записи историй подлинных событий (или тех, что считались подлинными, даже если там действуют сверхъестественные силы). Язык саг крайне сухой, экономный, повествование слишком сжато для современного читателя. Но сходную картину мы видим в «Сильмариллионе» (недаром существует поговорка «Первые четыре прочтения “Сильмариллиона” самые трудные», и ровно то же говорят о «Саге о Ньяле»), а когда само действие напоминает сюжеты саг (например, суд над Хурином, скитающимся после плена в Ангбанде[60]), то возникает ощущение, что ты читаешь еще одну из них. Да и язык «Властелина колец», пусть и не такой экономный, все же несет явную печать влияния литературной традиции саг. Так что Толкин не просто использовал скандинавские мифологические образы, а заимствовал стилистику древних исландских текстов.

Теперь мы переходим к анализу уникальной культуры, менее известной популярному читателю, но глубоко и точно понятой Толкином.

Толкин и финский эпос

Когда пишут о взаимоотношениях Толкина с финской культурой, то обычно ограничиваются замечанием о том, что классический эльфийский язык квэнья был создан на основе финского. При этом язык эльфов Белерианда — синдарин — создан на основе валлийского. Исходные языки относятся не только к разным группам, но и к разным семьям (финно-угорской и индоевропейской соответственно), однако квэнья и синдарин в мире Толкина, несомненно, родственные языки, и звуковые чередования в них хорошо заметны даже тому, кто не имеет специального филологического образования.

Но лингвистический аспект мира Толкина слишком специфичен и не является темой данной книги. Мы обратим внимание лишь на важнейший культурологический аспект — сильнейшую близость финской и валлийской культур в восприятии Толкина, близость тем более примечательную, что в «земной» истории она не обусловлена взаимодействиями или влияниями.

После такой преамбулы читатель вправе ожидать, что мы проанализируем финскую мифологию как еще один источник представлений об эльфах Средиземья.

Но нет, все значительно серьезнее.

И перед обращением к текстам Толкина нам необходимо совершить глубокий экскурс в основной памятник карело-финнов — эпос «Калевала».

Семиотическая система этого эпоса не имеет аналогов в мировой культуре: в «Калевале» действие бессильно перед словом. Как и в любом эпическом сказании, значительную часть сюжета «Калевалы» занимают поединки, однако это не схватки на оружии и даже не состязания в магии: это состязания в знаниях о происхождении мира и его элементов.

Подобное мы встречали и в «Эдде», однако там такие сюжеты периферийны, здесь же поединок мудрецов-чародеев — единственный возможный вид противоборства.

Рассмотрим эту тему подробнее.

Борьба главного героя — старого песнопевца Вяйнемёйнена — с молодым и дерзким Ёукахайненом подобна состязанию Одина с Вафтрудниром: оба излагают сведения о мироустройстве и происхождении всего сущего, причем Вяйнемёйнен действительно знает все это (он старше, чем мир), а его противник обладает лишь поверхностными знаниями, и с каждым шагом поединка Вяйнемёйнен погружает его все глубже в болото (III, 148–254)[61]. Другой герой — Лемминкяйнен — сражается с хозяином потусторонней страны следующим образом: сначала оба противника творят магией различных животных, чтобы те бились друг с другом, а затем вступают в чародейный поединок сами (XXVII, 219–256). Противник героя может быть лишен всякой антропоморфности: тот же Лемминкяйнен сражается с Морозом, рассказывая о его происхождении и принуждая его отступить (XXX, 213–254).

Список магических поединков «Калевалы» можно продолжить. Но обратим внимание на важнейшую из деталей — на способ произнесения всех этих рассказов: их поют. И к Вяйнемёйнену, мудрейшему из мудрых, относится устойчивый эпитет «вековечный песнопевец».

Этим поединки «Калевалы» отличаются от состязаний в мудрости «Эдды». И это же не позволяет нам соотнести образ Гэндальфа с Вяйнемёйненом, хотя оба они мудрецы, всегда выглядят старцами и возраст их древнее, чем мир (о Гэндальфе в «Сильмариллионе» сообщается, что это майар Олорин, один из изначальных духов). Но тема пения не имеет к Гэндальфу никакого отношения, поэтому сопоставление, несмотря на всю привлекательность идеи, неоправданно.

Зато узнаваемой цитатой из мира «Калевалы» является один из самых известных поединков «Сильмариллиона» — поединок на песнях Финрода и Саурона. Здесь Толкин следует своему излюбленному приему, хорошо знакомому нам по предыдущему анализу: не перенося в свой мир какой-то конкретный эпизод из древнего сказания, он берет основополагающий принцип культуры и строит на нем собственный, уникальный сюжет. Более того, он вводит в сюжет этический момент.

В ответ на некую неопределенную «песнь лиходейских чар» Саурона Финрод начинает петь о Благом Западе — о жизни эльфов в Валиноре. Это вполне сопоставимо с финскими рассказами о происхождении тех или иных элементов бытия. Но поскольку это песнь именно о происхождении, то она не может завершиться на статичном образе, в данном случае — на счастливой жизни в Благом Краю до освобождения Мелькора, гибели Древ и мятежа Феанора. Спев об этих трагических событиях, Финрод неизбежно должен спеть и о том, как именно эльфы покинули Валинор, — о резне в гавани Альквалондэ. После этого эльфийский король падает, «чарами сражен».

Строго говоря, нет никаких оснований считать эти чары злым колдовством Саурона. В отличие от финских героев, по очереди наносящих те или иные магические удары, практически весь поединок на песнях — это только пение Финрода[62]. И даже если финальный «удар» — чары именно Саурона, то причина поражения Финрода в том, что он, как и все эльфы, внявшие призыву Феанора, разделяет вину за резню в Альквалондэ, и ответственность за это настигает его (забегая вперед, заметим: также она настигает его сестру Галадриэль, хотя и в совершенно ином контексте).

Для героев «Калевалы» знание и пение отнюдь не только своеобразный вид оружия — это вообще их основной инструмент. Приведем избранные примеры. Чтобы плыть по морю, Вяйнемёйнену необходима лодка — и он творит ее словами (XVI, 101–114; L, 485), ими же он управляет ею (XLII, 193–215) или в другом эпизоде пением создает для лодки гребцов (XXXIX, 275–290). Для перевязки раны необходимы не бинты, а рассказ о происхождении железа, поскольку рана нанесена железным ножом (IX, 27–265) и лишь заклятия останавливают кровь (IX, 269–416). Примечательно, что этот рассказ и заклятия