Королева ночи - Владимир Лосев

— Вот и я о том же, — кузнец подал Костику фартук. — Чужак меня объедать будет, деревня не в обузе, несправедливо это. Мне он не нужен, как и заказ на мечи, все равно ты за них мне платить не станешь, а раз так, то давай и ответственность делить вместе, и еду для него тоже. Мне-то что, скажешь, чтобы прогнал, пожалуйста, сейчас и прогоню, только потом никаких претензий…

— Что значит никаких претензий? — староста притопнул сапогом, поднимая густую деревенскую пыль в воздух. — Сход решил, не моя прихоть. Нужен тебе пришлый, бери, но присматривай за ним, у меня сторожей лишних нет поэтому сам отвечать за него все равно тебе придется…

Кузнец мрачно взглянул Ефиму в глаза и повернулся к юноше:

— Ты, парень, и, правда, оружие ковать умеешь? Если обманул, лучше сейчас признайся, потом поздно будет.

Костя набросил тяжелый из плотной ткани фартук на себя, стоя у огня, он понемногу согрелся, и оттого еще больше захотелось есть.

— Сковать — скую, хоть и не кузнец — об этом не беспокойся. Только зачем вам мечи, если вы ими пользоваться не умеете? Копья — куда ни шло, это оружие попроще, оно любому подойдет, большого мастерства не требует…

— Ладно, пошел я, — староста это прокричал издалека, отойдя метров на двадцать. — А за пришлого паренька ты кузнец перед деревней все равно в ответе, а еду пополам, на мечи вечером приду смотреть, тогда и еду для него принесу.

— Отвечу, если надо будет, — кузнец хмуро посмотрел на подручного и сплюнул на землю. — А ты не стой, огонь потух, давай, берись за меха, посмотрим, что пришлый умеет, а то малец что-то долго не идет. Нет, ты посмотри, каков староста, опять все нас тобой свалил, и чужака уже к нам привязал, нам что его к наковальне цепями приковывать, чтобы он по деревне не ходил?

Костик натянул на ноги, поданные ему подручным кожаные вериги, они были для него велики, но все приятнее, чем босиком, а когда у щиколоток перевязал кожаными ремешками, то стало вполне удобно и комфортно.

Ноги отозвались с благодарностью, принимая тепло обуви и ровную мягкую подошву, кора хоть и спасла от порезов и мелких ранок, но довольно сильно натерла кожу, и та теперь горела неприятным огнем.

Щелястая створка ворот распахнулась, и в кузницу вбежал мальчишка, неся в руках горячий котелок каши, он поставил это на чурбак и вытащил из кармана штанов кусок засохшего хлеба. Настроение у юноши сразу поднялось, когда поднес ложку ко рту.

Плохо ли хорошо, но, похоже, из этой неприятной ситуации он как-то начинает выходить и без особых потерь, а еще полчаса назад думал, что не выживет.

Каша, конечно, не мясо, но есть ее можно. Правда, сразу вспоминалась институтская столовка, где кормили также противно и невкусно, но когда голоден и выбора нет, то и такая еда — благо…

Глава третья

У меня в жизни хорошего было немного, а уж по-настоящему моим вообще ничего назвать не могу — одежду обычно донашивал старших братьев, обувь тоже. Оружие — меч или кинжал они мне давали свои, когда приходилось сражаться на плацу с каким-нибудь новобранцем для тренировки.

Этот оберег, который мне дала повитуха, стал первой вещью, которая принадлежала мне, а если еще учитывать что он от моей матери, которую я никогда не видел, то ценность его вырастает в тысячи раз. Никому его не отдам!

Я хмуро взглянул на женщину. Разговор у нас продолжался уже довольно долго, все уже было сказано, осталось немного. У меня слезы пробивались изнутри, я их едва сдерживал. Мне было жалко себя и мать, умирающую оттого, что роды принимала неумелая девчонка, она и убила своей неумелостью, а не я, но только сказать этого сейчас не мог, повитуха уже ответила перед богом, семнадцать лет страха — это очень много.

— И чем все закончилось?

— Твой отец пил несколько дней, а ты лежал и умирал. Кормить и заботиться о тебе было некому, но тебе повезло, что одна из твоих сестер узнала о только что родившей женщине, которая жила на соседней улице. Если честно, то ей моя мать рассказала, жалко тебя стало.

— Жалко?

— Жалко и страшно. Она подумала, что твоя мать обладала магией, а такие просто не умирают, души их на небо не уходят, а здесь остаются и наблюдают. Особенно души матерей, они о своих детях даже после смерти беспокоятся. Вот она об этом подумала и решила, что мне твоя мать не простит, если ты умрешь.

— Как она о моей кормилице узнала?

— Она у нее роды принимала. Эта женщина была простой, хоть работала в богатых домах служанкой. Мужа у нее не было, а ребенок вот родился, наверно согрешила с кем-то из богатеев, такое часто бывает. Она тоже странной была, выла по-волчьи от боли, когда рожала.

— Выла?

— Многие женщины кричат от боли, орут по-разному, кто на что способен, иногда от такого крика с ума можно сойти. Эта выла, такое тоже бывает, хоть и редко. В этих родах была еще одна странность. Ребенок родился с ног до головы покрытый густой шерстью, как звереныш, а женщина потребовала дитя и его вылизала вместо того, чтобы вымыть.

— Вылизала?

— Правда, странно? Но так было. Самое главное, у нее были две большие крепкие груди, в которых молока хватило бы на четверых. Когда моя мать их увидела, то сразу вспомнила о тебе и передала твоей сестре через соседей, тем самым спасая твою жизнь, а может и мою.

— Спасибо, но если честно, то благодарности почему-то не испытываю. Жизнь у меня не столь хороша, чтобы радоваться, и никогда не была такой. С детства меня обвиняли в том, что именно я убил свою мать.

— Прости, если можешь, — повитуха снова выпила своего отвара и тихо взвыла от горя, но тут же остановилась, увидев мой предостерегающий взгляд. Мне и без ее воплей было тяжело, итак боролся с собой, чтобы ее не убить, хоть особой ненависти ней не испытывал. — Моя мать это сделала, что от меня беду отвести, так что ты ей ничего не должен и мне тоже. — Женщина тяжело вздохнула, допила травяной настой. — А теперь уходи, я тебе больше ничего не должна. Если считаешь виноватой, убей.

— Не в этот раз… — я встал, уже приняв решение, хоть и далось оно мне не просто. — Ты дала мне возможность выжить, я плачу тебе тем же. Живи, хоть в этом нет ничего хорошего ни для тебя ни для меня…

— Как знать, как знать… — повитуха покачала головой. — Я многое повидала и знаю, кто как рождается, так у того и жизнь будет. Ты появился в борьбе, значит, вся твоя жизнь будет такой. Но в этом я не виновата. Такова твоя судьба.

Права была эта женщина. Это я сразу понял. Родился, убив, и умру, убивая. Пусть невольно, пусть не желая. Не вольны мы выбирать свой путь, он уже сложен до нас, хоть и не полностью, изменить можно, но начало пути уже отмеряно. Борьба тоже будет — уже началась.