Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов - Юрий Щекочихин

Узнал: два ордена Мужества. Две медали «За отвагу». Представлен к званию Героя России. Войну ненавидит. Война для него и его ребят — это спец-операции, которые приходится проводить в Грозном, в Шали, в Гудермесе. Не дали ликвидировать Басаева. Хаттаб переиграл в одной стычке в Дагестане. Считает омоновцев гестаповцами и мародерами. С недоверием относится к МВД и ФСБ. В Москву приехал, чтобы добыть для своих ребят горные ботинки и черную униформу. Но денег для этого не нашлось.

Через два месяца его опять ранило. Снова его представят к званию Героя. В госпитале Сане намекнут, что надо бы послать в Минобороны ящик коньяка. Позвонив мне, он выматерился: «Юр, пошли они к…»

Потом позвонил его командир, Герой России: «Помогите Сане. Он — наша гордость».

Доказать, что Саня — гордость нашей армии, у меня не получилось. «Ну чего? Дадим еще третий орден Мужества… Молодой еще…» — так мне ответили чиновники из Минобороны, хватающие боевые ордена на далеких от фронта арбатских переулках.

(Не смею называть фамилию Саши и его часть — слишком много денег дают за его голову. Но поверьте мне — он честь нашей армии.)

Ну ладно… Отвлекся.

Хотя нет. Нет. Все об этом.

— Рука как? Живет?…

— Кончай… Это мои ребята….

…Его ребята оказались — просто ребятами.

Одному, Жене, — двадцать один, второму, Андрею, старшему из Сашиных бойцов, — двадцать шесть. Третьему — еще одному Андрею — двадцать.

У первого — орден Мужества, у второго — орден Мужества и медаль «За Отвагу», у третьего, самого младшего, двадцатилетнего, — орден Мужества.

И командир, Саша, за тридцать лет — с иконостасом его наград.

Я рассказываю, как все было.

Как они сняли свои куртки в депутатской комнате аэропорта Внуково. Как, смущаясь своими орденами, прошли мимо чиновников и генералов попить кофе и пива. Как я их познакомил с примчавшимся во Внуково их ровесником из МГИМО Максимом Лихолетовым, только что закончившим свою практику у нас, в Комитете по безопасности Госдумы. Как потом мы показывали им Москву: «Вот Ленинские Горы… Вот — Кутузовский… Вот — Кремль… Вот — Дума… Здесь — бывший ЦК, Волошин… Вот — наша газета…» Как потом тетя Люся, спаситель наших не очень богатых корреспондентов, кормила их в нашей столовой… Как потом мы поехали ко мне, на дачу в Переделкино, где мои друзья, Ирина Сабова и Владислав Тепленко, готовили ребятам ужин… Как вечером Максим и его однокурсник из МГИМО Сергей повезли ребят по ночной Москве, пока их командир Саша убаюкивал свою раненую руку… Каким был следующий день, официальный, в ДК «Меридиан», где по призыву младшего Говорухина собрались те, кто воевал в Чечне по чьей-то воле и кто помнит тех, кто остался навсегда, навечно там. И как наши воюющие ребята отворачивались от телекамер… И был еще один день в Москве, вечер в Москве, когда мы сидели в Переделкине… Приехали Павел Гутионтов (для читающих, секретарь Союза журналистов), Анатолий Головков, замечательный журналист и бард (для слушающих), Дима Муратов, главный редактор нашей газеты (для думающих). Самый младший из четверых солдат, двадцатилетний орденоносец Андрей, оказалось, родом из Грозного.

В январе 95-го — да, в том самом январе, когда я мчался на бэтээре по разрушенному центру, уже привыкнув к тому, что на обочинах лежат тела, бывшие люди, — он учился в школе в Старопромысловском районе.

— Ты не знал, что в центре города идут бои? — спросил я Андрея.

— Мы еще думали, что можем доучиться…

В школе уже вылетали стекла от бомбовых ударов, и учителя — и чеченские, и русские — забирали домой классные журналы, чтобы их не унесли бомбежки. Там, на окраине Грозного, все еще думали, что пронесет, что война не коснется их. Ведь они — еще дети.

— В твоем классе были только русские или русские и чеченцы?

— Половина на половину. А что, это важно для вас? — спросил меня Андрей.

— Да нет… А что дальше? Война же…

— Потом мне отец сказал: «Здесь, наверное, будет очень тяжело. За тобой едет твой дядя. Закончишь школу в Ставропольском крае».

— А почему остался отец?

— Он — нефтяник. Он думал, что еще наладится…

Андрей кончил школу там, у дяди. Поступить в Грозненский нефтяной институт, который закончил его отец, он уже не мог: не было ни института, ни самого Грозного. Потом пришлось и родителям уехать из Грозного. Потом Андрея призвали в армию. Потом — оказался в маленьком подразделении, которым командует Саша, где мужество — не доблесть, а работа. Такая вот вышла жизнь.

Ну а потом…

Потом, потом… В январе 2000-го двадцатилетний Андрей брал штурмом собственный дом. И — за взятие своего собственного дома — получил орден Мужества.

— Скажи, парень, а могло так случиться, что твои одноклассники, чеченцы, стреляли бы в тебя из твоего же дома?

— Нет… Нет… Я знаю всех своих друзей. Их тоже увезли родители из Грозного тогда, в начале девяносто пятого…

— Ты знаешь, где они сейчас?

— В Ставрополе, даже — в Москве.

— Так с кем же ты там воюешь?

— Только не с моими… Чеченские ребята из Грозного не воюют.

— А кто же? Наемники?

— Да… И еще пацаны с гор, для которых Грозный — как для меня Москва.

Это, повторяю, мнение двадцатилетнего Андрея.

Ребята, с которыми меня свела жизнь в последние дни этого года и века — не какие-нибудь шакалы войны: каждый хотел и хочет учиться дальше. Но вот время такое… Да еще (повторяю почти дословно то, что услышал от каждого): «Денег не хватит ни у нас, ни у родителей, чтобы поступить…»

Пока они воюют.

А их командиру Саше назначена еще одна операция. Руке — больно.

Его бы уговорить в Москву, в Бурденко. А он — о них.

Для его ребят — еще одна операция. Спецоперация. Сейчас, в канун уходящего года…

Эй, будьте живы!

Не забуду историю Андрея.

Штурм собственного дома… Орден — за штурм…

Качели во дворе. Мама с папой — и он между ними. Футбол… Драка… Взгляд девчонки… Мороженое…

«На плечах у Николки унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на левом рукаве остро-углый трехцветный шеврон…»

Туманятся Николкины глаза…

Мы что-то штурмуем.

Или детство. Или будущее.

Саша звонил мне последний раз летом 2002-го. Из-под Шатоя. Связь была очень плохой, и я только сумел понять, что рука двигается, и с ребятами все в порядке.

Сашу представляли на звание Героя России дважды. Не дали. Вручили еще один орден Мужества — по-моему, уже третий по счету.

Он очень переживал и злился.

Ему намекали, что надо кому-то что-то дать.

Дать он ничего не мог — нечего было дать.

Я не знаю, где он сейчас, и очень волнуюсь.

Все время вспоминаю, как он лежал поперек дивана, положив ноющую руку на подушку и еле сдерживая слезы от невыносимой боли.

Где сейчас Ваха Арсанов — тоже не знаю. Во время второй чеченской войны о нем ничего не было слышно. Может быть, работает «гаишником» в каких-нибудь Эмиратах.

Ну ладно… В новый, тревожный, драматический 99-й

Блокнот пятый: год 1999-й

На нас ничья вина,Нас просто меньше стало.Жестокая войнаВозьмет еще немало.

Темен и страшен оказался этот 99-й…

Все предчувствовали, что он может быть последним для ельцинской эпохи, хотя никто не мог предсказать точно, сколько она может еще продлиться.

Весь год прошел под знаком премьерской чехарды — Примаков, Степашин, Путин, да еще Аксененко, который после Примакова. Выскочил, как черт из табакерки: помню слова Селезнева в Думе, когда все ждали пакет из Кремля с именем нового назначенца: «Президент предлагает Аксененко». Но в пакете оказалось имя Степашина, и в Думе долго шутили по поводу испорченного слуха у спикера…

Ну уж ладно — чехарда с премьерами, показавшая хрупкость власти Ельцина, его личные шарахания то ли от бессилия, то ли от усталости уже немолодого человека.

Год 1999-й принес в Россию страшные, кровавые сюрпризы, от которых мы не можем опомниться и по сей день: взрывы домов в Москве, в Волгодонске и, наконец, неожиданное нападение на Дагестан банд Басаева и Хаттаба.

В том августе, когда так шарахнуло, мне дважды на протяжении двух недель пришлось побывать в Дагестане, поэтому соединю два отчета о двух командировках.

Первый:

«В ночь с пятницы на четверг началась гроза. Громыхало в небе так, что закладывало уши, вполнеба пылали молнии, какие можно увидеть, наверное, только здесь, в южном небе тревожных кавказских предгорий.

Рейс Махачкала — Москва снова откладывался, который уже раз за этот день.

— А мы только что переводчика Хаттаба привезли, да еще двух раненых, — сказал пропыленный омоновец, с которым познакомились в аэропорту.