Гигаполис - Евгений Филенко

Начинается самое интересное и фантастическое. Как это делает аниматор, я не могу даже представить. Но сейчас он станет моделировать возможные специфические особенности мимики…

Серый Гость улыбается. Глаза обращаются в узкие щелки, и взгляд их нельзя назвать добрым. По всему видать, человек был волевой и холодный. Левый угол рта приподнимается чуть выше обычного, сильно обнажая клык. Возле ноздри вдруг обнаруживается едва заметный шрамик… Затем улыбка сползает с лица.

И Серый Гость вдруг шмыгает носом.

Это выходит довольно забавно и не так, как у большинства страдающих насморком. В шмыгании участвует не только нос, но и весь подбородок, и верхняя губа по-особенному выпячивается, и даже лоб собирается в гармошку.

В этот момент я вспоминаю, где же видел этого типа.

Здесь, в «Башне смерти». Лет десять назад. В предельно официальной обстановке. То есть на совещании окружных комиссаров, тему которого я забыл и не намерен был доселе вспоминать за полной ее незначительностью. И он, пренебрегая официозом, шмыгал носом. Не от того, что страдал насморком. А если и страдал, то это было у него хроническим недугом. Нет, скорее всего, просто неприятная манера.

Я фиксирую портрет шмыгающего носом Серого Гостя на дисплее. И с трудом соображаю, к кому же следует обратиться за помощью.

К Сполоху? Бесполезно. Это сейчас он комиссар, а десять лет назад бегал в инспекторишках. К Майстренке? Но он на том совещании быть не мог, поскольку пришел в Департамент чуть позже, из какого-то закрытого НИИ.

И я обращаюсь к самому Китаеву.

– Здесь старший инспектор Ерголин…

– Занят я, Ерголин.

– Буквально полминуты, Петр Ильич. Взгляните сюда, – и я направляю глазок фонора на дисплей.

– Взглянул. Что дальше?

Я чувствую, как дыхание запирается в глотке.

– Вы знаете, кто это?

– Знаю. Миша… Михаил Антонович Савчук, начальник отдела по борьбе с терроризмом, округ Титанис. Смешная фотография… А ты разве его не знал?

– Не доводилось как-то… – и я начинаю конструировать деликатные формулировки, чтобы известить Китаева о печальной участи его давнего сподвижника.

– Странно, – хмурится директор. – А где же ты был в мае восемнадцатого, когда мы его всем ДЕПО хоронили?

5. Сергей Сполох

Клиника доктора Островерхова – заведение малоизвестное, да к тому же с недоброй репутацией в медицинских кругах. Раз в несколько месяцев вокруг него вспыхивает скандал, естественным образом перетекающий в судебный процесс. В воздухе пахнет не то грозовым озоном, не то адской серой, к серому кубу без окон и с единственной дверью – если не считать нескольких потайных коммуникаций с выходами на подземные ярусы Гигаполиса – подбираются репортеры, алчно клацая желтыми прокуренными клыками…

И тогда в дело вступаем мы. Нажимаются скрытые рычаги, происходит циркуляция капиталов по неприметным каналам. И до разбирательства дело не доходит.

Подозреваю, что Островерхова прикрываем не только и не столько мы, сколько наши естественные оппоненты. Однако подозрения в двурушничестве ни разу и ничем не подтверждались.

Все сотрудники клиники, включая последнюю санитарку, давно уже миллионеры. Но деньги занимают их так мало, что во мне пробуждается утраченная с годами работы в ДЕПО вера в человечество, а прохиндеи-биржевики исходят слюнями при одной мысли о финансовых средствах, к которым их и близко не подпускают.

В этом здании, в обстановке полной и строжайшей секретности кучка искуснейших фанатиков в белых халатах денно и нощно творит святотатство. Они пытаются возвращать к жизни тех, кого уже призвали к себе архангелы. Это даже не реанимация в традиционном смысле – хотя именуется именно так. Это подлинное воскрешение из мертвых.

Десять лет назад Марк Островерхов и его ближайший сподвижник Лев Львов провели первый удачный опыт по восстановлению деятельности коры головного мозга спустя три часа после клинической смерти. И хотя человек по-прежнему оставался физически мертвым, его мозг жил и откликался на сигналы-раздражители. Воображение мое отказывает: не могу представить себя на месте того, чье сознание вдруг пробудилось в безнадежно мертвом теле…

Восемь лет назад Островерхов и Львов вытащили первого своего пациента с того света. И он прожил два года сверх отмеренного срока, хотя все это время прогрессировал паралич и образовывались провалы в памяти.

Затем Львов эмигрировал в Америку и открыл там свою клинику. Островерхов же на выгодные предложения попросту плевал. Он как раз в ту пору ставил на поток процедуру ментосканирования – считывания информации головного мозга, и ему некогда было двигаться с места.

За эту процедуру его и били больнее всего.

Но теперь все, кто умер и чье тело не имело повреждений, несовместимых с жизнью, получили еще один шанс. И с каждым годом этот шанс возрастает.

Я слоняюсь по диковинно пустому коридору клиники. На мне белые одеяния, напоминающие одновременно монашеский балахон и скафандр космонавта. Из-за бронированных дверей сюда не долетает ни единого звука. Мои шаги вязнут в мягком покрытии пола. Такое ощущение, что обо мне забыли…

Впрочем, изредка оживает фонор. И тогда голоса коллег, в обычном состоянии не более громкие, чем шелест дождя в листве, кажутся непристойно, режуще оглушительными.

Вот уже два часа, как я здесь. За одной из этих дверей пытаются вернуть к жизни трассера Гафиева. А я даже не знаю, за которой. Мне известно лишь, что над ним колдуют со вчерашнего вечера, но сам Островерхов счел случай достаточно тривиальным и препоручил его своим ассистентам. Бог весть, хорошо это или плохо…

В дальнем конце коридора возникает фигура в белом. Насвистывая искаженный до неузнаваемости мотивчик «Что ты прячешь между ног», шлягер сезона, ко мне приближается сутулый юноша с ястребиным носом и шевелюрой, куда, должно быть, от рождения, как говорят шутники, «не ступала нога парикмахера». Стряхиваю оцепенение и лицом изображаю всевозможную приветливость. Но юнец меня даже не замечает. Ему и в голову не приходит, что в коридорах клиники могут вот так запросто мотаться посторонние типы.

– Эй, послушайте! – окликаю я его не без раздражения.

Он резко притормаживает и таращится на меня, как на тень отца Гамлета.

– Ты кто? – шепчет он потрясенно. – Я тебя не помню…

– Комиссар Сполох. Окружной Департамент охраны порядка. Я хотел бы знать…

– «И комиссары в пыльных шлемах»[13]… – задумчиво шевелятся его вывернутые, в трещинах губы. – А на кой дьявол нам комиссар? Что, в городе снова красные?

А, так он надо мной издевается! Тоже мне, вундеркинд сопливый… А ну как вызвать тебя повесткой в кабинет, доставить под конвоем, да наехать как следует, чтобы обоссался прямо в кресле…

Стоп. Молчи, грусть, молчи. Он здесь работает, а я всего лишь отнимаю его драгоценное время. Я тоже не люблю, когда ко мне пристают с глупостями разнообразные бездельники.

И, если честно, он-то и есть натуральный вундеркинд. А я – несостоявшийся конструктор космических кораблей, неразвившийся писатель и драматург, неудачливый отец семейства и нерадивый любовник. Да и криминалист не такой знатный. Тому же Серафиму Ерголину в подметки не гожий…

Поэтому я загоняю недовольство в самый удаленный закуток души, заново сооружаю на лице радушие и буквально втискиваю себя в роль униженного просителя:

– Видите ли, где-то здесь находится на реанимации мой коллега, Гафиев Рим Арсланович…

Юнец смотрит в потолок, затем себе под ноги.

– Если вы тут, значит – так должно быть, – замечает он глубокомысленно. Спасибо, хоть на «вы» перешел! – Гафиев… есть такой, – он с остервенением вытаскивает из кармана фонор-карту и тычет в нее пальцем. – Моисей, где у нас Гафиев?

– В четырнадцатом, – отвечает его собеседник. – А что?

– Его тут один комиссар спрашивает…

– Иди к свиньям! Какие могут быть комиссары?!

Задумчиво хмыкая, юнец снова долбит карту длинным скрюченным пальцем:

– Четырнадцатый! Как ваш пациент?

– Велел кланяться, – мрачно звучит ответ. – Тебе что, заняться нечем?

– Я ни при чем. Его тут один комиссар ищет.

– Комиссар?! – внезапно орут на весь коридор. – Что он шляется, когда ему положено быть на третьем этаже?

– Если положено, значит – так должно быть, – пожимает плечами юноша. Он поднимает на меня печальный взгляд: – Вы все поняли, комиссар?

– Ни черта я не понял, – говорю со злостью. – Что с Гафиевым?

– Откуда мне знать! Поднимитесь этажом выше и спросите сами… – он вдруг утрачивает ко мне всякий интерес и, ворча под нос, удаляется восвояси.

Подавленное было раздражение вскипает во мне с новой силой, булькает и плещет через край. «Умник хренов, – думаю я, глядя вслед юноше. – Мыслитель пархатый. А вот возьмут тебя за шкварник настоящие рэкетиры, брызнут харей о стену, носопырой твоей сопливой… Куда побежишь защиты искать? К нам, к комиссарам, тобою презираемым. Козел непуганый!»