Исповедь Обреченной - Соня Грин

бы наисильнейший блокатор боли не тек по моим венам…

Две тысячи четвертый год тридцать первое декабря. Мне было семь лет. Мои родители поехали проведать каких-то знакомых и забрать подарки для меня. А домой уже не вернулись… Снег, летящий хлопьями, заснеженная дорога, силуэт КАМАЗа… Я помню, что мы играли с тетушкой в какую-то настольную игру, и у нее зазвонил телефон. Она взяла, поднесла к уху… Вздрогнула… Поспешила выйти в другую комнату… И оттуда раздался едва слышный, сдавленный, но такой горький крик отчаяния…

7 августа

К Марку приходил дядюшка Браун. И меня навестил. Боже, я так по нему скучала.

Сегодня в коридоре я поймала сиделку и заставила ее колоться, а то Марк ничего не рассказывает мне о последних анализах. Вот она и поведала мне, что бедный мой Маркуша весь, как елка в канун Нового Года светится…

9 августа

Мы снова лежали у него в палате.

Потом, спустя какое-то время, он повернул голову и тихо прошептал: если бы я мог, я бы отдал тебе свои легкие.

12 августа

15:24

Марк слабеет. От накаченного брюнета со вьющимися волосами остался обтянутый кожей скелетик. А хотя что это я – я не лучше.

Но пока что еще держусь.

14 августа

Мне в палату привезли кресло-качалку – знаете, такую, в которой в сказках обычно сидят старушки и вяжут, и поставили у окна. Понятия не имею, зачем Дмитрий Анатольевич сделал это, я же все равно редко когда встаю с кровати, в основном сплю да сплю.

17 августа

Я заходила к Брауну сегодня.

Он схватил меня за руки…

Господи, как же он изменился. Бледный, тощий, глаза впалые, вен почти не видно – сожглись из-за химии. Спорю, не такую смерть он хотел, не такую…

Я легла рядом, обняла его. Он, не размыкая опухших век, что-то невнятно проблеял и уснул…

Проснулся через пару часов и первой фразой, что он сказал, было «я тебя люблю». А у меня, честное слово, на глазах слезы навернулись…

Когда вспоминаю, что завтра для него может и не быть, и что он может уже больше никогда не сказать мне «я тебя люблю» еще раз – всегда начинаю расклеиваться, хоть убей. Вот сколько раз я себе давала установку не плакать перед ним… И сколько раз нарушала.

Он бы мог говорить и говорить, но вскоре опять забылся беспокойным сном и проспал до самого вечера.

18 августа

Сегодня меня не пустили к нему в палату.

Я трясущимся голосом спросила, жив ли он. Меня поспешили успокоить, что все в порядке и он просто плохо себя чувствует.

Будем надеяться на лучшее, хотя уже очевидно, что рак уже выиграл.

22 августа

Он пришел ко мне в палату – сегодня, сам… Сел на кровать и стал щебетать, как все хорошо, как он хорошо себя чувствует. Показал гастростому – такую штуку, которая выходит из живота и подает еду сразу в желудок.

Мы хохотали, шутили, словно это не мы тут лежим и умираем.

Так и лежали до позднего вечера. А потом он нежно поцеловал меня в лоб, сказал «я тебя люблю» и медленно стал удаляться.

Я тоже люблю тебя, милый…

23 августа

08:16

Не верю.

Маркуша в реанимации…

12:23

Все еще там…

13:00

Господи, помоги…

14:15

Слезы льются, как бешенные. Молюсь…

19:46

Умоляю, Боже, помоги ему…

22:19

Пришла медсестра. Сказала, он в коме. Так же не забыла упомянуть, что это их последний шанс, но, кажется, сказала так для того, чтобы успокоить меня.

А к черту меня успокаивать, мне нужен он, он, он…

24 августа

21:04

Весь день сижу в преддверии новостей. Каких – непонятно, то ли плохих, то ли хороших.

Пытаюсь поймать тех, кто с реанимации, чтобы спросить про Марка, а они, что ли, назло мимо моей палаты не проходят…

Господи, если ты меня слышишь, прошу, помоги ему…

Я же верю, что у него есть еще один шанс… Почему же Ты никак не хочешь поверить в это тоже…

25 августа

16:49

Дмитрий Анатольевич пытается отвлечь. Не сдержалась и послала его сегодня к черту на куличики – у меня горе, а он мне тут пытается мишуру на шею намотать, ака елка в предновогоднюю ночь.

А он – что… Не обиделся, ушел молча…

Вот это-то меня и взбесило по-настоящему. Словно у них тут каждый день умирают, и он относится к этому уже так обыденно, как будто это было бы не смертью, а таким простым действием, как чистка зубов.

Дядюшка Браун приходит к нему каждый день. Потом он ждет, пока я усядусь в коляску, и мы идем гулять по больничному саду. Да – по тому самому, куда приходят коротать свои последние деньки умирающие. Иногда я пытаюсь спросить, как же там Марк, но получаю только суровое молчание. И это от человека, который улыбался 24/7 во все свои тридцать два!

Непривычно…

И больно…

26 августа

23:39

Весь день сижу и молюсь.

Молитва расслабляет и заставляет верить.

28 августа

00:02

Никаких новостей…

Маркуша все еще борется.

Давай, мой мальчик, ты сможешь…

29 августа

23:47

Сегодня в 19:29…

29…

Чертово несчастливое число…

1 сентября

29 марта он узнал, что болен одной из самых агрессивных сарком.

Она была всего лишь на второй стадии – и шансы вылечиться и наслаждаться жизнью составляли около восьмидесяти пяти процентов.

29 мая он сделал скриннинг, и результаты вполне порадовали: и химия действует, и метастазы ушли.

29 июня это же самый скриннинг показал, что опухоль а) неоперабельна и б) ни черта не лечится.

А 29 августа кончился его путь…

Полгода…

Полгода этой чертовой саркоме хватило, чтобы забрать невинную жизнь…

3 сентября

17:11

Я не верю во все то, что происходит…

Сегодня была на его похоронах…

Пришлось исполнить самую гадкую вещь в мире – звонить тому, кого я считала самым лучшим другом детства, и просить подвезти к церкви, где будут хоронить Маркушу. Да-да – Кириллу Зеленскому. Видимо, он меня сдал в хоспис, думая, что я копыта откину в первые же пять дней, поэтому очень испугался, когда спустя два месяца ему позвонила «Луиза» и попросила свозить ее на похороны (свои, что ли, – подумал наш верный христианин и перекрестился. Три раза).

И вот стою я у открытого гроба… то есть, сижу на кресле, с полным арсеналом медицинских штучек вроде порта и канюли…

Последний раз увидела его лицо, чуть приподнятые уголки белесых