Берегите солнце - Александр Андреев

Я вопросительно посмотрел на Браслетова.

- Я этому гражданину объяснил, товарищ капитан, что мы его задерживаем до выяснения обстоятельств. У него обнаружены редкие книги, оригиналы каких-то старинных рукописей и писем...

Человек профессорской наружности резко обернулся к Браслетову.

- По-вашему, обыкновенные граждане не могут иметь экземпляры редких книг, рукописей, картин?

- Могут, конечно, - сказал Браслетов. - Но зачем все это именно вам? Вы не научный работник, не литературовед, вы завхоз института... Во всем этом надо разобраться. Поэтому мы вас и задержали. Наведем справки, выясним... Проведите гражданина во двор. - И когда человека увели, Браслетов пояснил: Очевидно, во время эвакуации литературных ценностей часть их он присвоил себе. Я в этом уверен. - Браслетов, вдруг прервавшись, с изумлением посмотрел на меня, затем на Нину, и тонкие дуги его бровей взмахнули под козырек фуражки. - Простите, не имею чести знать.

- Нина, жена.

- Где же вы ее прятали?

- Она сама пряталась, - сказал я, смеясь. - В тылу. Только не в нашем, а в немецком. Успела побывать у фашистов в плену. Чудом спаслась... Еще большим чудом очутилась здесь!

Мне стало вдруг до бесшабашности весело и легко, и все - люди, находившиеся в помещении, их жалобы и угрозы, улицы, заполненные беженцами, несметные фашистские орды, нависшие над столицей, дни, полные тревог и забот, - все это вдруг отхлынуло от меня, все это заслонила собой Нина.

- Дима, на нас смотрят, - прошептала она.

В зале все притихли. Бойцы несколько смущенно улыбались, наблюдая за мной: они ни разу не видели меня в таком необычном состоянии. Задержанные их все приводили и приводили, - примолкнув, с удивлением смотрели на Нину, которой удалось вырваться из фашистского плена.

Чертыханов подошел к Браслетову, что-то ему шепнул, и комиссар сказал негромко:

- Идите туда. - Он кивнул на стеклянную перегородку. - Мы тут разберемся...

Мы прошли в комнату без света и остановились у незанавешенного окна. Нам был виден двор, обнесенный кирпичной стеной. Во дворе, во мглистом углу, толпились задержанные. Одни из них стояли, привалившись спиной или плечом к кирпичной кладке, другие сидели на корточках, третьи прохаживались, чтобы согреться. Я различил высокого, с седой головой инженера и рядом с ним маленького часовщика в длиннополом пальто; он размахивал рунами, видимо, что-то доказывал инженеру.

- Как ты меня нашла? - спросил я Нину.

- Тоня привела.

- Где она?

- На крыльце с лейтенантом разговаривает. - Нина смотрела во двор, не поворачиваясь ко мне, и я видел ее затушеванный сумраком тонкий профиль. Ты был ранен?

- Да.

- Я так и думала: с тобой что-то случилось... - Она осторожно погладила мою руку. - Война только началась, а ты уже был ранен... А впереди еще так много всего... тяжелого, страшного... Иногда отчаяние берет: вынесем ли... Я страшусь за тебя. Как о тебе подумаю, так душу просто жжет...

- А я все время думал о тебе, - сказал я. - И часто ругал себя за то, что не настоял на своем тогда в лесу под Смоленском, не взял тебя с собой.

- Не настоял, потому что знал: не пошла бы.

Нина по-прежнему глядела в темный двор, где народу возле каменной стены скапливалось все больше.

- Что это за люди? - спросила она.

Я ответил, помедлив, - мне не хотелось говорить о них:

- Люди... Не очень высокого достоинства...

- За что вы их задержали? Что будете с ними делать?

- Завтра установим, кто в чем виноват, часть из них наверняка расстреляем, - сказал я. Нина зябко передернула плечами, прижала руки к груди, ничего не сказала. - Это необходимо, Нина.

- Я знаю.

- Когда ты приехала в Москву?

- Сегодня утром.

- Что с тобой было?

- Не спрашивай, Дима. - Нина порывисто сжала мою руку. - Пожалуйста. Рассказывать очень долго. Как-нибудь после. Я устала и смертельно хочу спать. Кажется, проспала бы неделю. - Она отступила от окна. - Я пойду, Дима...

- Я тебя провожу.

Лейтенант Тропинин попрощался с Тоней у дверей.

- Я ненадолго, скоро вернусь, - сказал я Тропинину. - Постарайтесь по документам проверить задержанных.

14

Чертыханов и Тоня шли по улице впереди меня и Нины.

- Сколько времени ты пробудешь в Москве? - спросил я.

- Не знаю. А ты?

- Тоже не знаю.

- Когда мы увидимся?

- Завтра. Обязательно завтра.

Нина остановилась и, чуть запрокинув голову, посмотрела мне в лицо.

- Я ужасно соскучилась, Дима, сил моих нет! - Глаза ее влажно блеснули. Я осторожно обнял ее и поцеловал. Мы стояли, обнявшись, долго, безмолвно, несчастные и счастливые одновременно. Над нами нависали осенние тучи, исхлестанные фиолетовыми, как бы упруго звенящими струями, нас окружала тяжелая, каменная тишина, а темнота, казалось, была живая, шатающаяся от зарев. В висках у меня сильными толчками билась кровь...

В это время на Большой Бронной раздались крики: "Стой, стой!", одиночные выстрелы, затем последовал взрыв.

Чертыханов подбежал ко мне.

- Товарищ капитан, это наши!

Я посмотрел на Нину и Тоню.

- Одни доберетесь?

- Конечно, - ответила Тоня. - О нас не тревожься.

- Тогда уходите! - До завтра, Нина!..

Мы побежали к тому двору, откуда слышалась стрельба. Из ворот выкатилась грузовая машина. Она на секунду плеснула нам в глаза вспышкой фар, ослепила.

- Стой! - заорал Чертыханов, взмахнув автоматом. - Стой, говорят!

Правая дверца кабины приоткрылась, и в ответ ударил выстрел. Пуля тонкой струной пропела возле моего уха. Машина круто свернула вправо и рванулась вдоль улицы, в темень.

- Уйдет! - крикнул я.

- Не уйдет. - Чертыханов упал на одно колено и выпустил вслед удалявшейся машине одну очередь, затем вторую. Слышно было, как лопнули баллоны, мотор тяжко взревел и обода колес застучали по булыжнику...

Из машины выпрыгнуло четыре человека: двое из кабины и двое из кузова. Один из них, приостановившись на секунду, размахнулся и швырнул в нашу сторону гранату. Я едва успел крикнуть: "Ложись!" Граната взорвалась на тротуаре, возле окна полуподвала. Но человек, кинувший гранату, споткнулся: Чертыханов успел выстрелить в него.

К нам присоединилось двое бойцов - Петя Куделин и второй, видимо, раненный: он морщился и тихо вскрикивал от боли...

- До батальона дойдешь? - спросил я красноармейца. Тот кивнул. - Тогда иди. Там перевяжут.

Чертыханов влетел во двор, где скрылись бежавшие. Я поспешил за ним. Во дворе было темно и тихо. Прокофий скомандовал кому-то:

- Стой! Стрелять буду! - и выстрелил.

Завернув за угол сарая, я увидел прямо перед собой человека с круглым лицом, с железным, спрессованным навечно ежиком волос; он стоял, прислонившись спиной к стене, на меня глядели черные дыры вместо глаз. Он медленно занес руку, должно быть, с гранатой-"лимонкой", Чертыханов успел прикладом ударить по его руке, "лимонка" шлепнулась к ногам, и Прокофий сильным пинком отбросил ее; она ударилась в дровяной сарайчик и взорвалась. И где-то в глубине следующего двора раздался испуганный крик: "Немцы! Немцы в Москве!"