Полдень, XXI век (ноябрь 2012) - Коллектив авторов

И уследить за движениями ткача было невозможно, оставалось лишь наслаждаться их точностью, грацией.

– Слышишь меня, спрашиваю? – раскашлялся старый Нгама.

– Да, учитель, – пробормотал Мбого. Его голос тек мягко, плавно, упруго. В нем теплым молоком и молодым вином клокотала жизнь. Каждое слово насыщала она нотками презрения и недоверия к старости, хрипевшей и кашлявшей над самым ухом.

Какое дело тебе, Мбого, до того, что кряхтит старик?

– Что да? Ты понял меня, балбес?

– Я услышал тебя, учитель, – Мбого одним глазом скосил в сторону Нгамы, – только мне кажется, что главное в огне – красота его танца.

Новый узор лег на крылья спящей бабочки. Линии шли ровно, одна к другой, не нарушая единства рисунка, но лишь подчеркивая его.

– Осторожнее, не упусти вторую нить, – всмотревшись в движения ученика, прохрипел Нгама, – иначе все придется начинать сначала.

Все сначала. В который раз Мбого пытался переплести бабочку?

– На этот раз не упущу.

– Ты слишком много внимания уделяешь внешнему облику. Не важно, насколько красивыми выйдут крылья, если они окажутся неспособными к полету.

– Я почти закончил, еще чуть-чуть… – пробормотал юный ткач.

Ловкие пальцы Мбого поспешно вплетали в черно-желтое великолепие последнюю нить. Нить мерцала серебряной пыльцой и едва слышно звенела, по ладони Мбого утекая в бабочку. Совсем тонкая, почти незримая, готовая в любое мгновение порваться, – нить жизни.

– Не торопись, – вновь предостерег Нгама.

Объятый восторгом, Мбого плел все быстрее и быстрее. Тонкая паутинка весело бежала по пальцам, струилась сквозь бабочку, насыщая пока еще мертвые узоры трепетом и волнением жизни. Хрупкое тельце начало пробуждаться, – задвигались крылья, зашевелились усики, вздрогнули ножки.

Нить жизни натянулась, врезалась в пальцы ткача.

– Пока не поздно, умерь пыл…

Но было поздно. Жирный слепень укусил Мбого под глазом, и тот не выдержал, вздрогнул. Тотчас обиженно зазвенела лопнувшая нить, зло хлестнув по ладоням. Зашипели угли в догорающем костре, жадно пожирая упавшие капли крови.

– Неудача! – в сердцах воскликнул юноша, вскакивая на ноги и со злостью отбрасывая в сторону мертвую бабочку.

– Сядь. В следующий раз получится, – холодно произнес старый Нгама, – отдохни, выспись, завтра попытаешься еще раз.

– Я был так близко! Ты видел, какой узор я сплел?

– В который раз говорю тебе, Мбого. Узор не имеет значения, если сплетенное существо рождается мертвым. Сядь!

Юноша вздохнул, медленно усаживаясь на прежнее место. Бритая голова бессильно упала на ладони. На ладони, через которые кривой линией бежал набухший кровью след.

– Да, учитель.

– Не забудь расплести. Негоже пропадать материалу.

Новый приступ кашля бросил старика на колени, заставил шершавые руки выпустить радугу тонких нитей. Нгама схватился за грудь. Неведомое пламя пожирало его изнутри, сжигало заживо. Ткач поднес ладонь к губам – вырванный из легких воздух выходил вперемешку с густой, вязкой, точно смола, кровью.

Кряхтя, Нгама с трудом поднялся на ноги и виновато взглянул на плетение, на которое ушло все утро. Лань, которой судьба так и не уготовила рождения, с укоризной смотрела на своего творца девственной белизной лишенных зрачков глаз. Она была почти закончена – под ковром бархатной шерсти вздымались мощные ноги, выпирала укрытая толстым слоем мышц грудь, длинной цепью бежал прочный позвоночник. Но глаза – единственная незаконченная деталь, отделявшая творение от совершенства законченности, – останутся навсегда незрячими.

Радуга, еще недавно плавно текшая сквозь движения старого Нгамы, спуталась и превратилась в грязный комок, многоцветное перекати-поле. Закончить лань было невозможно – оставалось лишь расплести ее, спасая драгоценный материал, и начать все заново.

Успеет ли до полудня?

– Учитель! Учитель! – радостный крик заставил старика обернуться. Навстречу ему, прижимая руки к груди, бежал радостный ученик.

– Что такое? – спросил он, заранее зная, каков будет ответ.

– Вот! Взгляни! – с этими словами Мбого развел сведенные коконом ладони, выпуская на волю бабочку. Крылья вспыхнули серебром, цепко хватая солнце, и тончайшие кружева нитей вздрогнули, поднимая насекомое в воздух. Лихо лавируя между травинками, бабочка запорхала вокруг Мбого.

– Превосходно, – улыбнулся высохшими губами Нгама, – все получилось. Теперь иди и плети то, что я тебе вчера наказал.

– Так и сделаю! – воскликнул торжествующий Мбого и тотчас же скрылся в густой траве.

Старый Нгама опустился на колени рядом со слепой ланью. Животное послушно лежало, не смея шелохнуться, чтобы не спугнуть боязливую музу творца. Увы, ее надежды были так же пусты, как и глаза. С трудом уняв старческую дрожь в руках, Нгама решительно подцепил нить жизни и резким движением вырвал ее. Даже не вырвал, а просто вынул – без усилий, без сопротивления. И тело, словно лишившись внутреннего стержня, просто прекратило быть живым, превратилось в мертвый куль жил, костей, мяса.

Старик почувствовал, как что-то невесомое опустилось на его запястье. Навстречу потускневшему взгляду заструились знакомые рисунки на крыльях бабочки Мбого. Нгама улыбнулся, чувствуя, как в сердце благоуханным цветком распускается гордость. Не зря минули долгие месяцы обучения юного Мбого, когда-то еще совсем неуклюжего, умудрявшегося порвать даже самую толстую и прочную нить. Медленно зрело умение Мбого, неуверенно ступая вперед по пути творения, все тоньше и тоньше становились кружева его плетений. И вот, наконец, капризная нить жизни, готовая лопнуть в любое мгновение, подчинилась ученику.

Теперь стареющий ткач может надеяться на покой. Смерть, незримой тенью ступавшая всюду за Нгамой, более не страшила его так, как прежде. Если он сможет преподнести еще далекому от совершенства законченности миру нового творца, то и беспокоиться уже не о чем. Хотя, конечно, юному Мбого еще многое предстоит познать.

…Конечно, не стоило столько усилий и материала расходовать на украшение бабочки причудливым рисунком серебряных нитей, но разве в итоге бабочка не взлетела?

Со спокойным сердцем Нгама вернулся к лани. Расплести и начать заново.

Тихо тлеющие угольки вновь безропотно отдавали тепло путникам, скованным ознобом ночи. Но и в этот раз они были далеки от понимания того, насколько важна гибель каждой искры, исторгаемой костром в безжизненную тьму. Жаркий спор пылал между ними, согревая лучше всякого пламени.

– Как ты не понимаешь, – раздраженно прохрипел Нгама, – эти краски, это буйство, эта дикость… – совершенно лишние здесь.