Большая книга ужасов – 90 - Мария Евгеньевна Некрасова

в последний раз и даже что сам не знает, как оно сюда попало, все воришки одинаковые, все держат охрану за дураков.

Под Новый год они вообще сходили с ума. Леон видел ноги, облепленные конфетами, примотанными пищевой плёнкой, несчитанное количество накладных животов, даже искусственные горбы с конфетами. Спекулянты хотели нажиться перед праздниками и несли, несли на продажу, как в последний раз. Что ж, для многих он становился последним. Кадровики перед праздниками не разгибались: бывало, за смену увольняли двоих, а то и побольше. Наверное, они тоже думали, что делают детей счастливыми.

Один вообще озверел: сварганил себе целый костюм с руками, ногами и шеей, как у буйвола, всё набивал конфетами, как ходил, непонятно. Леон тогда не стерпел. В клочья изрезал спекулянтский костюмчик, выпотрошил, как свинью, весь пол уделал. Этот на проходной оказался последним, спешить было некуда. И, кажется, Леон тогда немного увлёкся. Вся проходная была усыпана конфетами, тряпками, этот, похудевший в несколько раз, кричал, что больше не будет, что Леон сошёл с ума… Он не сошёл, он просто ненавидел несунов, особенно таких, обнаглевших. И еще боялся, что вопли может услышать кто-нибудь из ночной смены. Девчонки любопытные, сквозь шум станков чёрт знает, что расслышать могут. Прибегут ещё, поднимут визг. Несуна Леон выключил ножкой стула, чтобы просто побыть в тишине. Тогда-то и пришёл Маленький.

Он и был маленький, чуть больше котёнка. Выбрался у Леона из-за пазухи и сразу приступил к делу. Леон был настолько шокирован этим несуном и самим собой, что даже не удивился появлению странного Маленького. Он был похож на человека, только страшненький, с какой-то серой неживой кожей, и передвигался на четвереньках.

Маленький своё дело знал. Спустившись на бетонный пол, робко, как все малыши, понюхал бесчувственное лицо несуна и вцепился молочными детскими зубами. Вцепился сразу куда надо: этот не успел ни очнуться, ни вскрикнуть. Леон так и стоял с открытым ртом, держа наготове свою ножку стула, и смотрел, как Маленький медленно по кусочку уничтожает зло.

Был вечер, и вот-вот на смену должен был прийти ночной сторож. Леон оттащил тело с Маленьким в бомбоубежище, у охраны есть ключи от всех помещений, ну или почти от всех. Бомбоубежищем давно никто не пользовался, там было грязно и крысы, но Маленький мог хотя бы спокойно закончить дело. Мелькала мысль: а вдруг кто-то войдет, а вдруг учебная тревога впервые за тридцать лет, но это были глупые трусливые мысли.

Он долго возился с замком, долго затаскивал этого (тяжёлый, хоть и без костюма), искал выключатель на стене, потому что боялся в темноте переломать ноги. Маленький так и висел на своей добыче, вцепившись зубами и ногтями, Леон странно боялся, что может где-то его обронить. Затащил. Шмякнул на пол, подняв пыль. Из-за трубы тут же высунулась любопытная крысиная морда, но Леон цыкнул на неё, и морда пропала. Маленький пировал, нисколько не отвлекаясь на Леонову возню. Надо было идти, скоро придёт ночной сторож. И Леон пошёл. Запер бомбоубежище, подёргал дверь, приклеил маячок-волосок к дверной ручке, на случай, если любопытный ночной сторож захочет заглянуть от безделья. Пустое. Пустые страхи, сюда уже много лет никто не заглядывал.

Наутро, едва заступив, едва встретив толпу несунов, называющих себя работниками, даже чаю не попив, Леон побежал в подвал. Маленький справился на отлично. От несуна осталось только несколько окровавленных тряпок – бывшая одежда, ботинки и пустые фантики от конфет. Леона это позабавило: оказывается, Маленький, как все дети, тоже любил конфеты. Сам Маленький уютно спал под трубой, свернувшись на тряпках, оставшихся от несуна. Рядом попискивали две крысы и что-то доедали, должно быть, остатки пиршества. Леон откуда-то знал, что ничего они Маленькому не сделают, хоть и сами не многим мельче его, а не сделают, пусть только попробуют! Ещё он, кажется, подрос, но это, наверное, показалось: разве можно вырасти за одну ночь?

Леон ошибался. Маленький действительно рос быстро, уж точно быстрее, чем положено детям. К концу месяца он был уже с собаку, а к весне его можно было принять за некрасивого, но человеческого подростка, даже прыщи были. Говорить он не мог, даже не мычал, молча таращился на Леона из-под век крошечными глазками-бусинками. И Леон сразу понимал: когда ему скучно, когда весело, а когда пора кормить. Конфеты просто так он не ел, только с мясом и то не всяким. К счастью, на фабрике хватало несунов, да и ел Маленький не так уж часто: того в костюме ему хватило до весны.

Он был забавный, когда привыкнешь, Леон мог сказать, что полюбил его. В Маленьком он ценил чистоплотность: когда мамаша этого в костюме прискакала на фабрику искать своего сыночка, ей было нечего предъявить. Леон так и сказал: «Ушёл», – и точка. Маленький уничтожил всё, одежду превратил в тряпки, даже ботинки подъели крысы.

Леон любил смотреть, как Маленький ест. Сперва, конечно, выключает звук, одним броском, одним укусом, как могут только хищники, за несколько секунд превращая живое в кусок мяса. Ну а потом спешить уже некуда. Маленький ел медленно, спокойно, даже аккуратно, стараясь не проливать крови, не пачкать пол, потому что иначе подбегали нетерпеливые крысы и лезли чуть ли не в рот, фу. Леон ценил его чистоплотность, его молчаливость, но не это главное. Молчунов не любят так, как Леон любил Маленького. Как охотник любит своё новенькое блестящее ружьё. Маленький был оружием. Безупречным, беспощадным и очень аккуратным, он уничтожал без следа.

Конечно, Леон подумывал, откуда, например, он мог взяться, этот Маленький. В тот день он просто выскочил из-за пазухи, как будто всегда здесь жил, как будто Леон таскал его с собой все эти годы, просто не знал, не замечал. Но разве так бывает? В голову приходило буржуйское слово: «душа», но это уж полная глупость. Душа не ест мяса. В конце концов, Леон перестал задумываться, откуда, да и какая разница. Маленький был его чудом, его подарком, с ним было легко и спокойно, как с хорошим ружьём, только лучше, потому что следов не остаётся. У чудес не спрашивают, откуда они.

Леон, дед Люся, как называли его молодые разгильдяи-работнички, не ждал добра от добра, не спрашивал, не думал, не искал. Жил, выполнял свою работу: делал детей счастливыми и уничтожал тех, кто этому мешает. Беда, как обычно, пришла неожиданно.

Сперва случился этот бардак девяностых: на фабрику явились жулики и понатыкали везде камер. Даже в его комнатушке понатыкали, и на всей территории, даже в бомбоубежище. Маленького пришлось перепрятывать. Они со сменщиком потратили