Счастье потерянной жизни - Николай Храпов

- Да я только покаялся, а крещения еще не принимал, арестовали. Теперь только Бог знает, как оно будет впереди.

Тут к ним подошли еще двое - они поздоровались с собеседником Павла, тот в свою очередь назвал их братьями. С великой радостью, после двухлетнего одиночества, обнял Павел братьев по вере. Какими желанными показались ему эти люди! Ему сообщили, что в зоне томится немало верующих, один из них сапожник (Павел успел заметить его), есть и в других бараках, в женских страдают сестры, но общение между ними невозможно из-за строгой изоляции. Решили своим числом устроить трапезу любви, что и исполнили немедленно. Среди собравшихся Павел оказался самым юным. Начались расспросы, разговоры лица светились радостью, уныние, казалось, навсегда покинуло этот уголок барака.

В пересыльном лагере оказались белорусы и украинцы, немцы и русские, и все наперебой старались услужить друг другу подобное Павел замечал в далеком 1933 году в Архангельске. Павел стал прикидывать, чем бы и ему поделиться с братьями. К сожалению, в чемодане лежали лишь арестантские штаны да синяя сатиновая косоворотка. Одеты же братья были весьма бедно, все латаное-перелатаное. Поспешно потянулся за чемоданом, взял в руки косоворотку, вспомнил, что бабушка дарила ее к празднику, это единственная вещь, напоминающая ему о доме, тут же она изотрется моментально, да и все равно после завершения этапа выдадут новую одежду. Так подумал Павел и отложил было рубаху, отдав штаны самому нуждающемуся, но, перехватив ищущий взгляд одного из братьев, зябко кутавшегося в остатки рубахи, лохмотьями свисающие с плеч, осудил себя. Осудил и подумал: "Видно, я еще не таков, как учит Христос. Мне нужно учиться самому великому - возлюби ближнего, как самого себя!"

Победив себя, без колебаний отдал косоворотку. Многие из братьев провели в узах по нескольку лет, они показались Павлу настоящими героями веры, эдакими дубами, над которыми пронеслись лютые ураганы. Во всяком желании ободрить друг друга, поделиться последним, сказать ласковое слово, виделось Павлу истинное братство. Да и они в свою очередь воспринимали Павла как равного, внимательно слушали его рассказ о личных переживаниях.

Пятитысячную толпу согнали в одно место, началась перекличка, вызов тех, кого отправляли сегодня на "Джурме". В волнении зеки кидались от одной группы к другой, пытаясь избежать участи быть отправленным на Колыму. Владыкина вызвали уже в сумерках. Как ножом отрезало прошлое, новое будущее - о, сколько этой "новизны" испытал Павел за два года! колыхалось вон там, в бухте, подавая о себе сигналы звучным гудком. Держись, Павел!

На причале зачем-то еще раз напомнили вечное правило зека: "шаг влево, шаг вправо... стрелять без предупреждения". Будто скотину, лавиной погнали по сходням в трюм, через узкий люк, в темноте, среди брани и зуботычин. Очутившись в гулком железном чреве парохода, Павел невольно сравнил себя с Ионой [5] и, продолжая сравнение, сам стал усердно молиться Господу о спасении. Кое-как пристроился на чемодане - вытянуть ноги не было никакой возможности, но опытные зеки успокоили его тем сообщением, что им еще предстоит перегрузка на "Джурму" - океанский корабль, на котором они доберутся до места.

На "Джурму" поднимались по зыбкому трапу, на палубе никому не давали остановиться, часовой толкал в спину и однообразно рявкал: "Проходи!", заключенные проходили к трюму и так же, как вчера, спускались глубоко вниз, в самое чрево корабля, заполняли твиндеки, подыскивали себе места и затихали, утомленные, издерганные, голодные, напуганные.

Павел втиснулся на второй ярус, подстелив единственное, что у него осталось ценное - ватник под голову. Под потолком тускло светилась лампочка. Параша - на месте. Урки, как водится, сгуртовались кучей.

На паек и воду роздали специальные жетоны. Их было несколько, видимо, из расчета нескольких дней пути. Интересно, сейчас они плывут или все еще болтаются на рейде? Павел хотел подняться на палубу, оказалось, вход охраняют. Но вскоре сверху привели еще одного зека - Павел узнал в нем одного из пятидесятников - Ивана Михайловича - и он сказал, что корабль давно вышел в открытое море, наверху день и уже выстроилась очередь за пайкой, поэтому твиндек охраняют, чтобы не создалась толкучка.

Ждать им пришлось долго. Наконец, выпустили, Павел прикинул - стоять не меньше часа. Но стоять тут, на свежем воздухе, или ждать внизу, в зловонии от потных тел, среди разноголосых выкриков и блевотины, вызванной морской болезнью, разница великая. Смиренно прислонился Павел к лееру [6] мимо пронесли на брезенте скончавшегося от невыносимого пути.

На девять дней пути дали ржаных сухарей и несколько селедок. Матрос черпаком разливал пресную воду, Вся раздача пайка проходила по соседству с туалетом, нависшим над морской пучиной - кстати, и туда выстроилась очередь, что удивило Павла, а ему растолковали: хоть пять лишних минут на свежем воздухе.

Конец мая на Японском море сильно смахивал на начало марта в городке, где вырос Павел: леденящий ветер (недаром же говорят в народе: "Пришел марток надевай семеро порток") до того выхолаживал разгоряченные тела арестантов, что они зябли мгновенно и тут же искали прикрытия хоть за жидким брезентом туалета.

К концу четвертого дня почти половина твиндека лежала влежку: морская болезнь, затхлый нездоровый воздух, скудное питание сделали свое дело. Умерших выносили ночью, привязывали груз и сбрасывали в морскую пучину. Тут и заканчивалась человеческая жизнь, лишь корабль кратким гудком сигнализировал об отходящей в небеса душе. Жутковато становилось ночью, когда "Джурма" почти непрерывно подавая басовитый гудок, упрямо плелась в края вечной мерзлоты.

Прошло еще два дня пути. Однажды Павел услышал из дальнего угла твиндека нежную мелодию флейты. Павлу показалось, что он сходит с ума: несколько голосов тихонечко пели: "Ближе, Господь, к Тебе". Мелодия знакомая, а вот слов не разобрать. Ну точно - он сходит с ума. Павел ущипнул себя - больно, значит не спит. Тогда что же это? Он спустился вниз, направился в тот угол, откуда доносились голоса. Уже приблизившись, догадался - пели немцы. Это была группа меннонитов. На ломаном языке кое-как объяснились - Павел почувствовал необычную радость и духовную поддержку. Несколько часов Павел наслаждался общением, братья чувствовали взаимное влечение. Расстались перед сном, но и у своей койки Павел в краткой молитве поблагодарил Господа за дарованную ему радость от встречи с братьями.

Выпускали редко, но зато какое это было удовольствие: дышать свежим воздухом, услаждать свой взор созерцанием угрюмых пенистых валов, разбегавшихся от корабля в разные стороны, завидовать чайкам, вольно стригущим воздух над мачтами корабля. И как мерзко опускаться в железный ад, то и дело взрывающийся гадостными проделками блатных. То они опрокинут парашу и зловонная жижа расползется по всему твиндеку, заставляя содрогаться от ужаса и вони - все это, конечно, к вящему удовольствию подонков-блатарей - весь первый ярус, обитателям которого некуда даже поджать ноги. Уборка длилась несколько часов, убирали все те же несчастные жертвы, в то время как урки лишь насмехались.

То вдруг ночью все подхватились на своих нарах - где-то рядом неистово визжала женщина, да так, что всем казалось режут человека. Что же там оказалось? Урки догадались, что через перегородку - бабы.

Тут же изобретательные блатари прорезали - это надо же: толстенные доски! - перегородку, разделяющие твиндеки и вытащили одну женщину. С той и другой стороны набежал конвой, мужиков еле растащили.

Девятая ночь для Павла превратилась в ночь постоянного бдения: всю ее он провел на коленях, в молитве, ибо силы иссякали, едва ли не все его соседи отправились на дно, а "Джурма" почти не умолкала. И вот наутро он почувствовал, как изменилось дрожание палубы, сверху крикнули: "По одному, с вещами!" - корабль пришел к месту назначения.

Это случилось в начале июня. Как на ладони раскрылась перед Павлом Ногаевская бухта, забитая колотым льдом. "Джурма" пробиралась буквально сантиметрами. От берега круто вверх поднимались бесчисленные бараки за колючей проволокой. За ними начинался Магадан.

- Боже мой, Боже мой! Я не знаю, что меня здесь ожидает, не знаю-вернусь ли из этих мест или стану ждать в вечной мерзлоте Твоего пришествия, но во всем полагаюсь на волю Твою. Ты ведешь меня на великий и неравный бой не только с этой дикой природой, но и с такими же людьми, и я верю, что когда-нибудь настанет день моего избавления. Каким и когда он будет? Это знаешь только Ты, Господи! Прошу Тебя - сохрани веру во мне, сохрани твердость во мне, сохрани меня, Господи!

- Владыкин! - донеслось от трапа.

Павел с трепетом сделал свой первый шаг с корабля в новую, страшную неизвестность

Последние дни Петра Никитовича Владыкина

Глубокая скорбь охватила сердце Петра Никитовича после расставания с сыном. Давно уже скрылся Павел за углом здания, а ему все казалось: вот сейчас он вернется, и хоть на миг он увидит опять живые, выразительные глаза сына, и надежда снова согреет сердце... Увы, из-за угла выходили совсем другие, чужие ему люди. Поняв, что ждет напрасно, отец медленно вытер набежавшую слезу и воротился в дом.