Великий князь - Алексей Кулаков

 – Батюшка?..

 – А, Митька.

Правитель царства Московского был изрядно не в духе, что сильно сказалось на целостности зажатого у него в кулаке листа пергамента. Не в лучшую сторону, разумеется.

 – Садись поближе. Да пёс с ней, этой рухлядью, на пол сбрось! Что там у тебя?

Откинув вместо ответа крышку деревянного хранилища, сереброволосый алхимик позволил скользнуть солнечным лучам и отцовскому взгляду по округлым бокам трёх изящных флакончиков и трёх же небольших колб – а затем двинул шкатулку вперёд. Потерев лоб, на котором уже отпечатались первые морщинки, царственный родитель задумчиво хмыкнул, и как-то резко успокоился.

 – Вот здесь, батюшка.

Из ферязи на свет божий вынырнул сложенный вчетверо листок бумаги и аккуратно прикрыл собой аптекарское стекло.

 – Подробно расписано, как и что применять.

Небрежным касанием прикрыв шкатулку, а затем и убрав её в недра письменного стола, Иоанн Васильевич внимательно поглядел на сына, выискивая в нем что-то, только ему самому и известное. Печально вздохнул, искренне сожалея, что своими руками лишает первенца последних крох счастливого детства… И жёстко изогнул уголки губ, вспомнив причину, по которой и призвал наследника к себе:

 – На-ка вот, почитай, о чем иные бояре меж собою шепчутся.

Аккуратно развернув большую грамоту, Дмитрий внимательно и очень быстро "проглотил" её содержимое.

"Опять зад удельного князя Старицкого без его ведома к царскому трону примеряют? Козлы родовитые, только и знают, как своими разговорами отца провоцировать!..".

 – А вот что прознатчики литовские доносят.

Прочитав довольно лаконичное послание, царевич вопросительно изогнул соболиные брови:

 – Батюшка, так я же ещё тогда говорил, что они не успокоятся?.. Не получилось достать ядом через книгу, так ещё что придумают…

Еле удержавшись от свирепого оскала, московский властитель нарочито-медленными движениями огладил рыжеватую бороду и ласково улыбнулся:

 – А напомни-ка мне, сыно. Что ты там для Жигимонтишки предлагал?..

***

Привыкшая к разноголосому шуму заседаний Боярской думы или к торжественно-помпезной атмосфере во время приёмов послов, Грановитая палата невольно давила на всех, кто оказывался в ней в другие дни – да так, что иной человек чуть ли не с порога начинал ощущать своё ничтожество. Высокие потолки и гулкие просторы большой залы, обилие золота на стенах и потолке, массивные колонны – всё это несло в себе отзвук власти московских Рюриковичей. Было пронизано ей, всячески демонстрировало её, незримо давило на волю и шею, заставляя против желания покорно склонять голову даже перед пустующим троном великого государя всей Руси…

 – Ваше высочество, нельзя ли повернуть голову чуть-чуть правее? Благодарю вас.

Тем не менее, венецианский художник Якопо Робусти, более известный как Тинторетто, никакого неудобства не ощущал – ибо был занят привычным, и что более важно, любимым делом. Всего год назад он соблазнился предложением владыки московитов, покинув свою прекрасную родину ради высокой цели – основать в дикой северной стране лучшую во всем цивилизованном мире школу живописи. Имени себя, разумеется. И надо сказать, что все его надежды покамест оправдывались – приняли его хорошо, разместили ещё лучше, а уж количество заказов и вовсе превысило все мыслимые пределы! Настолько превысило, что Робусти даже отписался парочке знакомых художников, с которыми некогда постигал тонкое искусство живописи под началом самого Тициана Великого – всё равно на несколько ближайших лет он будет занят исключительно портретами царской семьи… Оглянувшись на тихий звук шагов, Тинторетто увидел как девятилетний инфант Теодоро с приветливой улыбкой ему кивнул, блестящим от любопытства взором рассматривая наполовину готовый семейный портрет. С должным почтением поприветствовав члена августейшей фамилии, мэтр позволил себе ответно-добродушную улыбку – всё же мальчик проявлял к его творчеству неподдельный интерес, к тому же имел отличные способности к рисованию. В хорошем темпе проработав полчаса, Якопо столкнулся с необходимостью основательно пополнить запас краски на палитре. Повернулся к столику со всеми принадлежностями своего ремесла – и без промедления отвесил новый поклон, причём гораздо ниже и дольше первого. Уж больно внимательно его разглядывал инфант Джованни, средний из трёх сыновей государя Московии. Так внимательно, словно приценивался, как бы сподручнее ткнуть стилетом!..

 – Брр!..

Побурчав себе под нос (тихо-тихо) и удивляясь столь странной привычке бесшумного передвижения, венецианец протёр кисти – после чего и продолжил отточенными движениями переносить на подготовленный холст удивительно гармоничные черты лица тринадцатилетнего принца крови Деметрио. Заодно мысленно прикидывая, как же именно ему исхитриться передать чудесный и невиданный доселе цвет его волос. Цвет живого серебра! Честно говоря, в сочетании с поразительно ярко-синими глазами и временами исходящим от него ощущением мягкого покоя, наследник трона сильно походил на ангела, спустившегося в грешный мир…

 – Отдай!

Рука невольно дрогнула, и оплошку тут же пришлось стирать специальной тряпочкой. Убрав лишний мазок, Якопо повёл глазами в поисках источника столь звонкого голоса – им оказалась юная, и весьма сердитая инфанта Эудоссия.

 – Дурак!..

Как раз вызволившая из рук старшего брата небольшой томик с целой кипой разноцветных закладок.

 – А ты вредина книгочейная…

 – Тише.

Тинторетто уже не раз становился свидетелем того, как быстро и беспрекословно младшие дети слушаются старшего принца крови. И постоянно замечал отблески искренней любви во взглядах двух мальчиков и обожание девочки – направленные на старшего брата. Довольно необычное явление для любой королевской семьи, где даже самый близкие родственники непременно интриговали друг против друга… Что же, уже сейчас можно сказать, что власть Деметрио будет крепка!..

 – На сегодня всё, ваше высочество.

Маленькая инфанта тут же подскочила к принцу, выдав длинную и малопонятную фразу на родном языке. За ней к наследнику приблизился средний инфант, недовольно окликнувший младшего Феодоро, чересчур увлёкшегося разглядыванием готовой едва ли наполовину картины. А когда все они собрались вокруг отцовского трона, Якопо Робусти в который уже раз отметил, сколь щедро одарила природа и Господь отпрысков великого князя Московии. И если к красоте телесной он уже несколько попривык (в этой стране вообще было крайне много красивых женщин и мужчин), то живости разума всё ещё не уставал поражаться. Как и высокой образованности в столь юном возрасте. К примеру, принц несколько раз беседовал с ним о нравах и обычаях Венеции, причём вопросы задавал как на испанском, так и на итальянском языках. А его братья и сестра, не имея возможности похвастаться столь чистым выговором, тем не менее прекрасно понимали сам разговор… Разумеется, если он был неспешен и не касался действительно сложных событий и вещей.

 – Ваши высочества!..

Едва заметно ответив на почтительный поклон Тинторетто, Дмитрий в окружении братьев и сестры добрался до своих покоев, где верная Авдотья караулила накрытый незадолго до их прихода общий поставец. Проследив, чтобы все омыли руки и лицо, хозяин покоев проделал то же самое и начал обязательную молитву, предваряющую любое вкушение "хлеба насущного":

 – Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Троицы, яко благословен во веки веков. Аминь!

Последнее слово отдалось в ушах старшего царевича тихим эхом, и едва заметным всплеском силы трёх родственных средоточий – после чего Иван отодвинул от себя миску с гороховой похлёбкой на копчёностях, Федор наоборот, отказался от пшённой каши в пользу похлёбки, а десятилетняя Рюриковна впала в насторожённую задумчивость, раз за разом сканируя-проверяя источником расположенные вокруг неё кушанья и питьё.

 – Хм!

Поглядев на братьев, сестра ещё раз всё хорошенько проверила – и окончательно отбросила пустые сомнения, принявшись с аппетитом уплетать духмянистую, нежно-рассыпчатую кашу на мёде и молоке. Затем была густая рыбная похлёбка-пюре, небольшой пирожок с малиной… По зову Авдотьи целый десяток стольников проник в покои наследника, покружился-повертелся вокруг прямоугольного поставца, и быстро пропал, оставив после себя полдюжины блюд с восточными сладостями и три больших кувшина. В первом был горячий ореховый сбитень, во втором медвянисто-кисловатый освежающий травяной взвар, а третий скрывал в себе дорогую диковинку из далёкой Испании, густое какао на молоке. Первым, разумеется, выбирал старший из братьев…

 – Взвар.

Затем средний:

 – Каву!

Младший.

 – Сбитень.