Прекрасность жизни. Роман-газета. - Евгений Попов

«Э-эх, хорошо,— думает.— Сейчас весна, а скоро будет май и зазеленеет все, и зацветет, и распустится, а потом будет жаркое лето с его ливнями, с его солнцем, отдыхом, загаром, а потом будет осень, но ведь и в ней есть своя прелесть увядания, как это сказал поэт: «...пышное природы увяданье. В багрец и золото одетые леса». Так? А потом подуют ветры, задуют ветры — снега сойдут на бедную землю, накроют покрывалом — плотным, крепким, пушистым, и готово! Да-да, все готово! Нужны теплые ботинки, а это — деньги и очередь, и нервотрепка, а прошлогодние ботинки стали похожи на позапрошлогодние, а также детям тоже надо, потому что они зимой тоже вынуждены ходить по улицам»,— думал гражданин, подойдя к окну и открыв форточку.

А дети все еще сидели на бревнах и будут сидеть там очень долго, почти на протяжении всего объема рассказа. Да, кстати, сразу же нужно заметить, чтобы не было нелепостей, что эти самые дети, о которых речь пойдет ниже, они вовсе не были дети того гражданина, а просто были обычные дети обычных других родителей. Лет им было на вид непонятно сколько — может быть, двенадцать, а может быть, и все восемнадцать. Одеты они были в тоже очень красивую одежду: на ногах дешевые, красивые ботинки с рубчатой подошвой, брюки — не те «техасы», что шьют в городе Верея, а пошитые в ателье из дешевого брезентового материала, но красивые — клеши с цепями, все чин чинарем, согласно моде, выше брюк — пушистые свитера из вигони, красивые, которые, в отличие от красивого тоже костюма того гражданина, могли видеть все прохожие, ибо нейлоновые стеганые куртки на молниях, те самые, которые год-другой назад стала выпускать наша легкая промышленность, были всего лишь небрежно накинуты на плечи детей. И что за замечательные куртки имели дети, которые в этот день не пошли в школу во вторую смену и сидели на бревнах, покуривая да рассуждая!

А рассуждали они, говорили они рассудительно о том, что когда-нибудь закончат школу и вступят в большую жизнь.

— Кто в институт пойдет, кто на завод, кто в армию. Как хорошо, сколько у нас будет интересного в жизни,— говорили они. И согласно кивали головами, и закуривали, и сплевывали, и смотрели, как асфальт впитывает воду, а воду невпитанную направляет прямехонько в канализационные решетки.

И тут к гражданину в кабинет постучались и спрашивают:

— Вы, гражданин, в этом месяце плащ получали?

А не заходят.

Метнулся гражданин от окна, от форточки, в которую лапа липы тыкалась, метнулся к письменному столу, р-раз — по папкам прошелся, по ящикам, выдвигал — хлоп, хлоп, захлопали ящики, когда выдвигал, по папкам, в шкаф полез, по полкам прошелся, полазил, а на полках тоже папки, сшивки, дела — учетность всякая.

А за дверью ждут, не торопятся.

Захитрил гражданин, испугался, заюлил и так тихо, ласково, стараясь интонацией не проговориться, проговорил:

— Нет, э-э, представьте: как ни странно, а не получал в этом месяце.

И тут за дверью раздался вздох радости и облегчения:

— Вот и хорошо, что сказали вы. А то мы случайно затеряли всю свою учетность и боялись, что вы не получили причитающийся вам прорезиненный плащ, а обратиться к нам стесняетесь, мы боялись, а теперь не боимся, потому что завтра же вы получите причитающийся вам прорезиненный плащ с поясом и пластмассовой пряжкой, длинный, до пяток,— получите, и наша совесть станет опять чиста и свободна.

«Ура»,— подумал гражданин.

«Хорé»,— подумал гражданин.

«У меня теперь будет два плаща»,— подумал гражданин.

«Я-то уж знаю, как с ними распорядиться»,— подумал гражданин.

— Только вот одно чрезвычайно плохо,— сетовали дети.— Это то, что многие, а точнее сказать все, развлечения потеряли ценность ввиду того, что все всё про них знают и они все описаны в мировой литературе, которую мы все читали. Вот почему и скучно. Можно, конечно, пуститься в область наслаждений, в область культа силы и секса, но связываться с этим рискованно, потому что это противоречит нашей общей морали. Что ж тогда делать? Мы не пошли сегодня в школу, хоть и учимся во вторую смену, мы рассуждаем о вступлении в большую жизнь, а также о прошлом, настоящем и будущем развлечений, а также о связи их с наслаждением и реальной жизнью. Так вот. Мы считаем, что нужно возвратиться к старым, грубым, примитивным шуткам, но поднять их на должную высоту. Рубля, например, не жалеть. Это раньше они были бедные — рубль к веревочке привяжут, а сами прячутся за забором, всей кодлой. Прохожий видит, что рубль лежит, рад, как дитя, цап за рубль, а рубля не только нету, а вдобавок еще и хулиганы за стеной смеются. Кепар на нос, кодла крупная — страшно даже при взгляде, какой уж там рубль, не до рубля теперь! Да и рубль-то раньше дешевый был, а сейчас — нет. Хоть рубль и дорог, хоть на него можно купить массу полезных вещей, даже если хоть и юбилейный, сияющий,— ты все равно его трать, не скупись, подросток,— так рассуждали дети, сидя на стройке, на бревнах, и пропустив школу, и покуривая, и дождь прошел, и весна на улице, и взбух асфальт, и еще не позден вечер был, и твердо обещали гражданину выдать еще один прорезиненный плащ, и шел себе гражданин по улице, еще не поздним вечером легко шел, счастливый, с работы домой и все время смотрел под ноги, твердо веря в свою удачу.

Шел гражданин по улице и видит — лежит на тротуаре юбилейный рубль.

Дети развлекались — они говорили, что это раньше так было — за веревочку дергать, а сейчас рубль жалеть не надо, а надо утончить наслаждение.

И гражданин нагнулся, и гражданин потянулся, и гражданин пальцы растопырил, хвать юбилейный рубль, и вдруг — трах-тара-рах, хлобысь его нечто по башке. Померк в глазах его весь белый свет, упал он, бездыханный, головою к реконструируемой столовой, кепка спала, галстук дыбом на гражданине, плащишко задрался, так что глядят на весь внешний мир одни подошвы, и, кроме подошв этих, не глядит больше ничего у гражданина. Зажат в руке его рубль юбилейный — сияет, лучится. Да! Для полноты описания, с целью понять, как лежал гражданин, следует добавить, что под брюками у него при нападении обнаружились розовые, слегка грязные носки. Лежит. Уж и вечер поздний подступает, рекламы светом налилися, и из раскрытого окна уже грянули бодрые и неумолимые звуки поп-музыки, веселя души и тела. Лежит себе гражданин с рублем, а кругом почти ничего особенного и не происходит.

— Наш лежит, наших умов и рук дело,— говорили дети, глядя на гражданина в розовых носках.— Вот как можно разнообразить предмет шутки. Раньше, бывало, дернут за веревку, пропадет рубль, и вся игра окончена, если драка не завяжется. А сейчас вон — и рубля у нас нету, у гражданина рубль, и по башке его стукнуло нашим нехитрым приспособлением, а все-таки — интересно и гораздо веселее, чем если бы рубль остался у нас, а гражданина по башке не стукнуло.

— Интересно! Нужно будет еще раз как-нибудь попробовать, а также придумать что-нибудь другое, но тоже обязательно интересное.

И они пошли все по домам, потому что гражданин хоть и не очухался полностью, но уже поднимался и мог их убить.

А дальше вышло вот что.

Очухался гражданин только тогда полностью, когда склонились над ним еще два гражданина — не с целью его ограбить, но с целью с ним поговорить.

— Ты здесь не лежи,— сказали они,— здесь теперь столовой нету, а в ресторан ее еще не реставрировали, так что это все зря ты здесь валяешься, потому что там ты напиться не мог. Ведь правда?

— Правда,— нехотя согласился гражданин.

— Конечно, правда. Чистая правда, такая же, как то, что у тебя в руке, товарищ, крепко зажат юбилейный рубль, и мы тоже двое, можем пойти сообразить русский бутылец и поговорить на русские темы.

— Я, собственно, иду домой,— продолжал гражданин, лежа,— и собираюсь купить кефиру, 400 грамм ветчины в форме, ну и плавленых сырков «Новость», конечно. Но как произошли события, то я не откажусь и выпить.

Обнялись новые друзья и зашагали прямо в магазин. А там — веселье, шум, суета. Кто водку берет, кто вино, кто просто смотрит — у кого денег нету и кому не подносят.

Выпили новые друзья и обнялись, и опять выпили, и опять обнялись, а также пели песню «Посияла огирочки блызко над водою», а потом гражданин пошел пьяный домой и ни кефиру, ни сырков, ни ветчины в форме— ничего не принес, а жена его так та даже очень удивилась, увидев, что ее аккуратный муж без покупок и в состоянии, как свинья. Она очень стала ругаться, но гражданин ей все объяснил. Она бы и не поверила, но он предъявил юбилейный рубль, который нашел на улице, и объяснил, как нашел, и объяснил, что не его тратил, потому что не мог из-за внутренней совести, а выпил на кефирно-ветчинно-сырковые деньги с новыми друзьями, и сказал, как зовут и где работают: один — сантехник-слесарь, другой — в городской библиотеке консультантом, и крался на цыпочках, чтобы не разбудить своих детей-пионеров, шел, чтобы спрятать рубль, как память о чудесах, в картонную коробочку для реликвий, где уже лежали: значок о высшем образовании и медаль «За освоение целинных земель», полученная им в 1956 году, когда он ездил по призыву комсомола и сердца. Про плащ он жене ничего не сказал, потому что на следующий день, плащ получив, пропил его со своими новыми друзьями. И вообще после этой истории он стал частенько попивать, и хотя его работе такое не мешало, семейной жизни — тоже, но все-таки очень некрасиво все это. И очень жаль, что дети не узнали о трагических последствиях своей нелепой шутки — это бы послужило им хорошим жизненным уроком.