Чудо для тебя - Екатерина Полянская

— И что?

— Действительно, и что? — зловеще ухмыльнулся Старыгин. — Так вот, приходит Вовочка к директору…

— Вениамин! — сказала Маргарита Викторовна страшным голосом. — Сейчас как надеру уши, не посмотрю, что за рулем!

Венька демонически захохотал, став чрезвычайно похожим на Аль Пачино, и крутанул руль, виртуозно перестраиваясь в правый ряд.

По Манежной площади бродили отдыхающие от трудов праведных граждане Первопрестольной и туристы, моргающие вспышками фотоаппаратов. Для Ильи тут было раздолье: глаза разбегались. В киоске продавали горячие крендели. Прошла группа японских туристов, лопоча по-иноземному. Послышался цокот копыт, два милиционера верхом проследовали мимо. Илюшка с восхищением взирал на статных гнедых коней.

— Мама сказала бы, что все это ужасно символично — власть на коне. И романтично, — сообщил сыну Алексей. — Она любила лошадей. Иногда мы с ней ездили верхом в манеже.

— Мне тоже нравятся лошади, — сообщил Илья.

— Тогда нам прямо туда. — Веня указал направо: там стояли две прокатные лошади и пони.

Илья, взвыв от восторга, вприпрыжку бросился к животным, взрослые двинулись следом.

— Мам, присмотри за ним, пусть покатается, мы посидим пока, — вполголоса сказал Алексей.

Маргарита Викторовна кивнула:

— Не замерзните только. — И пошла следом за Ильей, который уже завел оживленную беседу с девушкой, державшей под уздцы пони.

— Пошли сядем. — Алексей кивнул на ближайшую скамейку. — И не смей говорить «А ведь я тебя предупреждал».

— Не буду. Ты и так это прекрасно знаешь.

Они устроились на скамье рядом с влюбленной парочкой, которая, не обращая ни на что внимания, самозабвенно целовалась. У девицы в ухе торчало по меньшей мере семь колечек. У парня на указательном пальце — перстень с черепом и скрещенными костями. Взгляд походя цеплялся за мелочи, за следы на снегу, за сизый цвет перьев жирного голубя, промышляющего у мусорного ящика.

Вениамин откинулся на спинку скамьи и наблюдал за Ильей, которого усаживали на пони. Алексей сунул руки в карманы куртки.

— Он так спокоен, — тихо сказал Веня. — Веселый. Как будто не знает, что…

— Он не знает.

Венька медленно повернул голову:

— Прости, что? Я ослышался?

— Илья ничего не знает, мы с мамой ему не сказали.

— С ума сошел? — жалобно спросил Веня.

Алексей покачал головой. Ему не хотелось сейчас объяснять другу, почему он выбрал молчание. Еще пару месяцев назад это казалось правильным; сейчас он не был в этом столь уверен.

— Наверное, Вень. — Он устало прикрыл глаза. — Наверное, я сошел с ума. Мне надоела эта зима, хочется тепла, но у меня мало шансов его увидеть. Я не хочу, чтобы Илье было так же холодно, как моей маме, при мысли о том, что она скоро лишится меня.

— Ты не прав. — Венька запнулся, справился с собой и продолжил более твердо: — Настаиваю, ты не прав. Ты должен сказать ему. Он не заслуживает того, чтобы узнать, когда все… будет кончено.

— А кто заслуживает?

— Тогда почему ты не скажешь ему?

— Ты представляешь, каким ударом это будет для ребенка? Нет? А я представляю, я знаю его очень хорошо… Он очень умен для своих лет, Веня. И слишком остро чувствует все.

— Послушай, — Вениамин заговорил как можно более убедительно. — Самым лучшим выходом будет сказать ему сейчас. Возможно, он научит тебя ценить часы и дни. Ты… Ты просто сжигаешь их. Отбрасываешь на мусорную кучу. Ты ведешь себя так, как будто время принадлежит тебе и ты можешь отрезать себе сколь угодно большой кусок. Одумайся, Алекс. Скоро будет поздно.

Алексей никогда не думал, что его теперешняя жизнь так выглядит со стороны. Нет, хотелось сказать ему, я ничего не жгу, ни письма, ни мосты, ни дни… Все уже давно сгорело, а он стоит на пепелище на коленях и пытается разжечь крохотный огонек, прячущийся в ладонях.

— Я знаю, это трудно, — Веня говорил медленно, — но другого пути нет. Вернее, ты сделал выбор, и его не стало. Прости, что говорю это. Никто, кроме меня, не скажет тебе этого. Так что мне, именно мне, предстоит быть черным вороном, каркающим на твоем плече. Прости, дружище.

Алексей пожал плечами:

— Выбора не было.

— Нет, он был. Но ты не хочешь идти этим путем.

— А ты бы пошел? — Алексей в упор взглянул на друга. — Думаешь, я смогу жить после того, как куплю свое существование чужой жизнью? Веня, думай, что говоришь.

— Ладно, — скривился Старыгин. — Поднимать эту тему бесполезно. Но Илье ты должен сказать.

— Я знаю. — Алексей смотрел, как сын, смеясь, обнимает пони за шею. — Но не сегодня.

Глава 13

Утром Настю разбудил не будильник, а чудесный аромат свежесваренного кофе. Стася поморщилась — шаблонные фразы дурацкой рекламы так и лезут в голову. Двадцать пятый кадр, не иначе. Она взглянула на часы — до подъема еще пятнадцать минут. Но не стоит тянуть — эти минуты ничего не решат. Настя решительно выбралась из-под одеяла и нашарила тапочки. Стоп. С чего бы, собственно, такие неземные ароматы? Почему на кухне явно что-то происходит? Ваня должен еще спать сном младенца. Или она перепутала дни и ему сегодня в институт? Нет, сегодня вторник, мужу на работу не надо. Так в чем же, собственно, дело? Зевая, Настя побрела на кухню, на разведку.

Около плиты суетился Иван в трусах и фартуке. В турке доходил до кондиции кофе, на сковороде шкварчали горячие бутерброды с сыром, муж вытирал жирные руки о… гм, заднюю часть трусов. Чудеса!

— Вань…

Муж отскочил от плиты как ошпаренный, единым слитным движением бухнулся перед ней на колени и вцепился в ночнушку:

— Стась, прости меня, идиота, а? Ну прости! Не знаю, что на меня нашло, прямо затмение какое-то.

Ваня прижался лохматой головой к ее рукам, душераздирающе вздохнул и заглянул снизу вверх в глаза. Настя судорожно втянула воздух сквозь намертво сжавшиеся зубы: горячая слезинка побежала по щеке, подкосились колени. Ванечка, милый! Такой родной и беззащитный, такой… трогательный. Этот кофе, эти бутерброды, это падение на колени… Вчерашний сумрачный вечер растаял, как туман.

— Ванечка, дурачок!

— Иван-дурак, точно, — покаянно согласился муж и крепко обнял за талию. — Я больше не буду, честно.

Настя слабо улыбнулась и разжала его руки:

— У тебя что-то сейчас сгорит на плите.

— Сейчас-сейчас. — Ваня засуетился, снял сковородку с огня, проверил кофе. — Иди быстрей в душ, все остынет.

Стася еще раз улыбнулась и побрела в ванную.

В этом весь Ваня: вспылит, покается, расстроится и улыбнется. И ее может заставить улыбнуться. Все еще может. Стася автоматически совершала утренний ритуал и не переставала думать о вчерашнем вечере — или о сегодняшнем пробуждении. Сегодня она уже не понимала, почему так расстроилась вчера, почему так вспылила, почему все казалось таким непоправимо испорченным. И почему она так откровенничала с незнакомым человеком? С абсолютным незнакомцем. И вчерашний разговор казался таким важным, таким знаковым, таким откровенным. Ведь обычные общие фразы, философия и рассуждения. Как может посторонний человек что-либо понимать в ее семейной жизни. Вот и Ваня сегодня мил, как никогда: завтрака в постель — или почти в постель — он ей еще никогда не подавал. Видимо, все неприятности — это просто следствие зимы и холода.