Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - Леонид Габышев

— Значит, — спросил Иконников, — от старых показаний не отказываешься?

— Нет. Я не собираюсь в угоду вам давать лживые показания против себя. Вы что, вранье или правду любите?

— Правду, конечно.

— Ну и не задавайте лишних вопросов. Врать я не намерен.

— Пусть будет по-твоему. Только твою правду и буду записывать.

Обновив протоколы рукой следователя прокуратуры, Иконников на другой день сказал:

— В конце недели закроем дело. И все.

На закрытие дела Иконников пригласил защитника. Ян со следователем сидели и ждали Ефарию Васильевну, адвоката районной адвокатуры, жену начальника милиции. Наконец она пришла, улыбнулась, поздоровалась, бросила черные перчатки на стол, разделась и села.

— Так, Коля, — сказала она, — давай посмотрим дело.

Иконников придвинул стул, и Ефария Васильевна стала бешено листать дело.

— Можно помедленнее? — попросил Ян.

— Можно, — ответила защитник.

— Давайте сначала.

— Давай, но там интересного ничего нет. Есть, правда, одна интересная бумага, Коля, которую тебе надо обязательно подписать.

— Что за бумага?

— Санкция. Ты ее тогда не подписал. Сейчас подпишешь?

Ян задумался.

— Собственно, — продолжала Ефария Васильевна, — можешь и не подписывать, от этого никому хуже не будет. Тебя не выпустят, если не подпишешь, ты это уже проверил, а суд и без подписи состоится. Подпишешь?

И Ян оставил на память органам правосудия свою корявую подпись.

Из всего дела только один документ запомнился Яну. В нем говорилось: если он не приедет из Волгограда в Падун на зимние каникулы, то не позднее 10 января послать санкцию на арест в Волгоград, по месту жительства Петрова.

«Десятого января меня и арестовали. Если бы послушался отца и уехал, санкцию бы вдогонку»,— подумал Ян, когда закрытие следственного дела скрепили подписями.

На следующий день Яна и других этапников на «воронке» отвезли на железнодорожный вокзал и посадили в «Столыпин».

И вот Ян снова в тюрьме. Получив постельные принадлежности и переодевшись в застиранную робу, шел следом за корпусным и молил Бога: «Посадите в другую камеру!» Но в тюрьме — порядок, и заключенных, возвращавшихся со следствия, сажали в те же камеры. Яна закрыли в двадцать восьмую.

Парни радостно приветствовали его, а цыган — особенно.

И потянулась у него мрачная жизнь.

— Камбала, ну-ка расскажи кинуху, — сказал Яну на другой день цыган, — а то скучно.

Ян пересказал все фильмы, и не знал, какой вспомнить.

— Да я все рассказал.

— А я говорю — вспомни!

— Не помню.

Цыган подошел к нему и сел на шконку.

— Даю минуту. Если не вспомнишь, будем вспоминать вместе.

Минута прошла, но Ян молчал. Цыган выкрутил ему назад руки и стал подтягивать к голове, спрашивая:

— Ну что, вспомнил?

Он молчал.

Цыган мучил его до тех пор, пока не услышал:

— Да, вспомнил.

Кинофильма Ян не вспомнил, а стал импровизировать, соединяя отрывки из различных кинокартин.

Вышло неплохо.

И цыган по нескольку раз в день выкручивал Яну руки, сдавливал шею, дожидаясь от него одного ответа: «Да, вспомнил».

Ян и отрывки все рассказал. И стал он кинофильмы выдумывать. Ребята понимали это, но с благоговением слушали, вставляя иногда: «Вот гонит!»

Цыган в покое Яна не оставлял. Отрабатывал на нем удары, а один раз, когда он уснул днем, накрывшись газетой, поджег и чуть не опалил ему лицо.

Вскоре на этап забрали Васю, и на свободное место бросили крепкого сложением, высокого ростом, с наколками на руках новичка. Поздоровавшись, положил матрац на свободную шконку и встал посреди камеры, небольшими, глубоко посаженными, хитрыми глазами оглядывая ребят. В его взгляде не было испуга, и пацаны, особенно Миша, задумались: а не по второй ли ходке? Надо начинать разговор, и Миша спросил:

— Откуда будешь, парень?

— Из Тюмени, — коротко ответил тот.

— А где жил?

Парень объяснил.

— По первой ходке?

— По первой.

— Какая у тебя кличка?

— Чомба.

Миша не стал называть свое имя и протягивать новичку руку. Узнав, за что попался Чомба — а посадили его за хулиганство, — Миша закурил и лег на шконку, поставив пятку одной ноги на носок другой.

Чомба сел на кровать рядом с Яном и сказал:

— Я рубль пронес. Надо достать его.

— А где он у тебя? — поинтересовался Ян.

— В ухе.

Ян помог Чомбе вытащить из уха рубль, а Миша, не вставая со шконки, сказал:

— На деньги в тюрьме ничего не достанешь. Если они на квитке, тогда отоваришься.

После ужина Миша сказал Чомбе:

— Сейчас тебе прописку будем делать. Слыхал о такой?

— Слыхал. Но прописку делать не дам.

Камера молчала. Чомба бросал вызов. Медлить нельзя, и Миша спросил:

— Это почему ты не дашь делать прописку, а?

— Не дам, и все.

— Прописку делают всем новичкам. Сделаем и тебе.

Парни сидели по шконкам и молчали.

— Я же сказал, что прописку вы мне делать не будете.

— Может, еще скажешь, что и игры с тобой не будем проводить?

— И игры тоже.

Будь на месте Чомбы Ян, его бы с ходу вырубили. Но Чомба сидел на шконке, держа на коленях огромные маховики. Миша стоял возле стола и близко к Чомбе не подходил, понимая: если схватится с Чомбой, парни на помощь не придут.

Ян в душе был за Чомбу, но, как и все, молчал.

— Чомба, не лезь в бутылку, прописку и игры делают всем.

— А я не лезу. Сказал, что ни прописки, ни игр со мной делать не будете, — Чомба встал со шконки. — Все мои кенты по нескольку ходок имеют и рассказывали, что такое прописка, игры и так далее.

Миша сбавлял обороты. Стыкаться с Чомбой не хотелось. Неизвестно, кто кого вырубит.

Так сила и решительность одолели неписанные тюремные законы.

С приходом Чомбы цыган стал меньше мучить Яна. Миша продолжал держать мазу, но присутствие Чомбы сбило с него и цыгана блатную спесь. Пообходительнее стали со всеми. На два лагеря камера не разделилась: у Чомбы не было авторитета. Ян симпатизировал Чомбе и чаще других с ним разговаривал.

Колиного тезку забрали на этап, и в камеру бросили новичка. Он шел по второй ходке, и прописку не делали.

Яну вручили обвинительное заключение. Он расписался в бумагах, что числится за прокурором, а потом — за судом.

Когда забирали на этап, получил от Миши увесистый пинок под зад. Это был тюремный ритуал — пинать под зад тех, кого забирали на суд, чтоб в тюрьму после суда не возвращался.

В «Столыпине», сдавленный заключенными, ехал в приподнятом настроении. Надеялся получить условное наказание и представлял, как, освободясь, поспешит в Волгоград, где его ждет письмо и фотография Веры. Даже жалел, что не переписал тюремную инструкцию. Она в простенькой рамке висела под стеклом над парашей. Тюремную инструкцию ему хотелось показать друзьям и рассказать, какие строгие порядки в тюрьме.

В КПЗ, в камере, встретил друга, Володю Ивлина, подельника Роберта. Заводоуковск объявил всесоюзный розыск, и его взяли в Душанбе, где устроился на работу. Вова ждал суда, не унывал, не по первой ходке шел, и большой срок ему не горел. Но на Роберта был в обиде. Володю привлекали как соучастника и подстрекателя.

— Ян, в натуре, — тихонько говорил Вова, чтоб зеки не слышали, — я же о вас все знаю. Знаю, что вы мужика грохнули, кое-какие кражи знаю, но я не козел, и хоть в обиде на Робку, но не вложу вас.

Через день Яна забрали на суд, и Вова дал пинка под зад.

— Пошел, — сказал он, — чтоб с суда не возвращался.

Зал суда постепенно наполнялся людьми, но свободные места остались. Отец Яна сел на вторую скамейку, к стене, и смотрел на сына сбоку. Ян переговаривался с ним. Рядом с Алексеем Яковлевичем сидела мать Володи Ивлина. Она пришла на суд узнать у Яна про сына. Но Яну не до Вовки, и он ее не узнал, а она не стала у него спрашивать.

Мать Яна стояла в коридоре за дверями — проходила по делу свидетелем как родитель несовершеннолетнего обвиняемого.

В зал вошли члены суда и сели за стол, покрытый красным материалом. Председательствующая — средних лет женщина. Слева от нее сидел пожилой мужчина с усами, справа молодая женщина — народные заседатели. Слева, за отдельным столом, государственный обвинитель — помощник прокурора района, а стол напротив заняла молодая защитница Барсукова. Ее Ян видел впервые. По непонятным причинам жена начальника милиции — Ефария Васильевна на суд не пришла и послала вместо себя коллегу. А та с делом не познакомилась.

Судья начала расследование с кражи вещей из дома Серовых. Серовы в исковом заявлении указали, что у них украли костюм, хотя Ян взял только пиджак, и запчасти от мотоцикла. Запчасти Ян даже не видел.