Завет внуку - Семен Гейченко

Прошло лето, прошла зима, и наконец показалась новая весна. И вот в один февральский день я увидел, что в моем домике есть жильцы. Это были белки — самец и самка. Самец облюбовал себе верхний этаж — антресоли, самка поселилась внизу.

Целыми днями они таскали в свой дом какие-то «мебели и оборудование». Бывали дни, когда часами они сидели в своих хоромах, высунувшись в окошки, и о чем-то беседовали, поглядывая на мой дом.

Ни я, ни домашние мои — никто их не тревожил. Мы старались делать вид, что ничего не замечаем. Всем нам очень хотелось, чтобы белки к нам привыкли. Так это в конце концов и получилось. Белки стали подбегать к садовому столику, который издавна стоит под этой березой, и принимали наши дары: желуди, шишки, орехи, сахар, сушеные яблоки и грибы, которые мы с вечера им подготавливали. Спустя некоторое время я увидел, что супруг белочки скучает в одиночестве, его благоверная куда-то исчезла. Оказалось, у них прибавление семейства — пятеро маленьких бельчат.

Наконец весна совсем разгорелась, стали раскрываться почки на березе, и в окошечке появились малюсенькие зверьки. Когда они слишком высовывались из окошка, папа сверху угрожающе фыркал, мама кричала, в домике были слышны возня и писк. Вероятно, папа и мама прививали своим детенышам необходимые культурные навыки.

Проходили дни. Я непрерывно наблюдал беличье семейство, стараясь увидеть все, что происходит в домике. И вот однажды вижу, как выходит из дому белка-мама, а за нею гуськом бельчата. Шествие замыкает папа. Вот все зверьки уселись на толстый сук. Папа о чем-то поговорил с мамой и вдруг сделал в воздухе сальто-мортале. Перепрыгнул на другой сук и вспорхнул обратно. Потом он вновь перепрыгнул на сук, который поближе. Прыгнул медленно, словно показывая детям, как это нужно делать. И так несколько раз. Я успел разглядеть, что он присел на задние лапки, потом оттолкнулся ими от сука, выкинул лапки вперед. Мать и ребятки внимательно смотрели на папины упражнения. «Ну, вот так, — сказал папа, — давайте начнем…»

Бельчата запищали и стали растерянно ползать по суку, трясясь от страха. Тогда разгневанный папа бешено запрыгал с сука на сук и стал зло кричать на маму и детей. Испуганная мама прыгнула, за ней стали прыгать и малыши. Но один бельчонок все же не решался оторваться от сука, к которому прижимался, и ревел благим матом. Наконец и он прыгнул. Сделал все так, как учил отец, — присел на задние лапки, кинулся вперед, выставив передние лапки, но чуточку не долетел, успел только схватиться коготками за кору дерева да так и повис.

Все семейство забегало, запищало. Вдруг малыш сорвался и полетел вниз на землю с высоты, почитай, десяти метров. Я бросился к нему. Он лежал на боку, дергая лапками. Я осторожно взял несчастного зверька и побежал домой. Там положил его в мягкую шапку и стал думать, что же теперь делать, Зверек оказался живучим и быстро отлежался. На другой день утром я увидел, что скворечник на старой березе пуст. Вся беличья фамилии исчезла. Остался лишь мой малыш.

Неудачник был еще совсем несмышленыш. Нужно было его кормить. А как кормить? Взяли мы глазную пипетку, согрели молочка и дали ему пососать. Он сразу же догадался, что к чему. Через несколько дней пипетка уже не годилась, потребовалась маленькая бутылочка с игрушечной соской… Наш питомец ловко схватывал ее лапками, зажмурив глаза, сосал молоко.

А потом все пошло как по писаному. Наш бельчонок стал быстро расти, шубка его делалась все гуще и красивей. За лето он вырос в великолепную белку.

Подошла осень. Поспели яблоки, орехи, грибы — до всего этого бельчонок был большой охотник. Назвали мы его Ваней. Эту кличку он запомнил и сразу отзывался на нее. Потом к клетке я пристроил дуплянку, куда он отправлялся на ночлег и где у него было свое одеяльце и кормушка.

Сидя в своей клетке, бельчонок стал делать запасы на зиму, складывать под одеяло орешки и грибы. Стоило подойти к клетке и сделать вид, что хочешь подобраться к его зимним запасам, как он начинал сердиться и спустя некоторое время перепрятывал запасы в другое место.

Раза два в неделю мы выпускали его погулять. Что тут делалось! Он носился по комнате, делал фигуры высшего пилотажа, забирался на мою кровать, под подушку и оттуда вылетал как пуля и снова влетал в свою клеточку.

Особенно Ваня любил сахар и конфеты. Он знал, что у меня в пиджаке есть для него заветный кармашек, а в том кармашке — сладкое. Стоило мне войти в комнату и открыть клетку, как бельчонок прыгал на меня и бросался в карман, ухитряясь залезть в него весь целиком, набивая за щеки сладости.

Баня знал, что я возвращаюсь с работы в пять часов. Это время сторож в Михайловском отбивает пятью ударами в старинную чугунную доску, и точно в этот час Ваня садился у окна, поджидая моего прихода…

Так прошла долгая деревенская зима, и вот вновь весна. Наш Ваня затосковал, стал другим; то лежит соня соней, то вдруг как с ума сойдет — такие начнет выделывать фортели.

Однажды я уехал на несколько дней в командировку в Ленинград. Вернувшись обратно, увидел, что мои домашние смотрят на меня виновато.

— А где Ванечка? — спросил я.

Ванечки дома не было. Что же произошло? Оказывается, убирая комнату, забыли закрыть форточку. Зверек воспользовался этим, выскочил через окно в сад, только его и видели.

Глава 25

ЯБЛОЧКО

А еще за окном моего дома по соседству со старой березой живет высокая дремучая ель. Ей уже, должно быть, за полтораста лет. Так утверждают лесоводы, да я и сам вижу, какая она старая. Во времена Пушкина она только начинала свою жизнь.

В осенние дни на вершину ее часто садятся серые тучи, им хочется отдохнуть, прежде чем лететь дальше на юг, вдогонку за птицами…

«Эй, — кричу я туче, — куда это ты, растрепа, плывешь?» Она долго молчит. Ее корежит мозглятина, трясет свирепый ветер, и я еле слышу хриплый шепот: «Лечу туда, не знаю куда…» — «Ну и лети с богом». — соглашаюсь я. И скоро туча исчезает. А я вновь припадаю к окошку и гляжу, и гляжу на вес, что делается в саду, у речки, за холмом… Смотрю глазами усталого старого кота.

А на вершину ели уже присела другая тучка…

За окном моей хижины стоит старая яблоня. Я сажал ее тридцать три года назад. Саженцу было тогда лет семь-восемь. А теперь яблоне уже под сорок, и она старая-престарая.

Когда дереву пятьдесят лет, то человеку, считай, что уже сто за это время минуло. Такова природа вещей, как сказал когда-то старик Лукреций…

Вот люди увели с яблони ее веселых румяных ребятишек и дерево стало унылым и дряхлым…

Я давно приметил, что яблоневое дерево, расстающееся с яблоками, старается сокрыть хоть одного своего детенышка, спасти его от жадных человечьих рук. Прячет дерево своего последыша, помогают ему все сучья, ветки, листья… Ловко прячут, сразу ни за что не найдешь!