Крутое время - Хамза Есенжанов

— Я не люблю говорить намеками, господин Каржауов. Когда учительствуешь много лет, привыкаешь ясно, четко и открыто излагать свои мысли. Если Джамбейтинский велаят действительно переводится в Уил, то это напоминает мне басню Крылова о волке, убежавшем из лесу. Это, пожалуй, точнее, чем сравнение с игрой в прятки. Подумайте сами: на бухарской стороне Яика расположено множество волостей: Чингирлау, Бурли, Теректы, Ханку-лы, Косатар, Уйректы-Куль, Жезбуга, Карасу, Дуана, Ан-хаты, Большая и Малая, Тайпак, Уленты, Шидерты, Булдырты, Джамбейты, Сабынды-Куль, Кара-Тобе, Тамды. В самом центре этих волостей стоит Джамбейты. Потому царское правительство и выбрало Джамбейты уездным городком, географическим центром так называемого Западного велаята. Уехать отсюда на сто пятьдесят верст — значит, отделиться от этих волостей, намеренно податься в Мангышлакские степи. Следовательно, разговор об укреплении в самой гуще казахского народа — это явный обман для оправдания каких-то других намерений.

— Что вы хотите этим сказать, учитель? Это что, открытая недоброжелательность в отношении велаята? Или злорадство по поводу переезда правительства?

Каржауов побагровел, резко поднялся.

— Вы садитесь, господин Каржауов. Я говорю не для того, чтобы обидеть лично Вас или задеть ваше самолюбие. Вопрос этот касается интересов народа и нашей земли. Поэтому в решении этого вопроса не может оставаться равнодушным ни один честный человек.

— Нет, я не так понял… — промямлил Каржауов, снимая шинель. — Очень жарко у вас…

Гость сразу изменился, принял учтивый вид, уселся поудобней, готовясь выслушать хозяина.

Губайдулла попросил сына поскорее подать чай. В молчании опять задумался: «Ты, голубчик, из тех, что вместе с волосами готов снять и голову. Но оттого, что ты нервничаешь, я, конечно, не стану скрывать правды. Неспроста ты примчался сюда. Ни твое «уважение», ни салем правителя Жанши тут совершенно ни при чем. А, впрочем, возможно, ты выслеживаешь Мамбета…» Учитель провел ладонью по густым волосам, зачесанным на правую сторону. «Интересно, о чем он теперь заговорит?»

Принесли чай, и гость занялся им. Разговор явно не клеился. Через некоторое время в юрту вошел Хамидулла, начал расспрашивать о новостях в городе и, кажется, чуть-чуть приподнял настроение надутого разобиженного чиновника велаята.

Хамидулла легко находил язык и с детьми, и со старцами. Сейчас он, то ли желая разузнать истинное намерение высокого гостя, то ли считая целесообразным поделиться с ним думами, вдруг начал расхваливать Жаншу.

— Блестящий оратор, дальновидный, образованный юрист. Великое время рождает достойных сынов. Никто не может сомневаться в политической зоркости господина Жанши. Дело, начатое им, отвечает нуждам всего народа. Не только друзья, но и враги восхищаются тем, как Жанша за короткое время сумел создать способное, деятельное правительство и привлечь к управлению велаятом лучших казахов. Особенно восхищает всех его решительность в создании своей армии.

От такой похвалы Каржауов расцвел.

— Верные слова, Хамидулла, точная оценка. В мудрости Жанши не сомневаются даже недруги. Однако еще немало невежд, которым чужды его великие начинания. Вот, к примеру, только вчера некий безумец Мамбет вместо того, чтобы принести пользу родному велаяту, совершил мерзкий поступок: угнал лучших аргамаков нашего правителя. Да еще взбудоражил джигитов в казарме, — удрученно сообщил Каржауов.

Губайдулла насторожился, но промолчал. «Э-э, значит, этот упрямец сразу в город отправился. Теперь понятно, почему он не ночевал на хуторе», — отметил он про себя.

— Разве этот безумец не родственник Жанши? Он ведь тоже из рода Тана, — качал было Хамидулла, но Каржауов перебил:

— Верно говорится, что от одной кобылы рождаются и пегие и саврасые жеребята. В нашем роду Тана добрая половина — умные, образованные люди, а другая половина — сплошь жулье и негодяи, вроде этого самого Мамбета. Давно он баламутит народ, если бы попался мне в руки, я бы не пожалел, лично сам расстрелял такого, будь он хоть трижды родич!

Хамидулла сокрушенно покачал головой.

— Апырай, а! Надо же, не только коней угнал, но еще и джигитов взбудоражил!

Каржауов, кажется, понял, что проговорился, затеял совершенно неуместный разговор.

Он поспешно поправился:

— Да ну, куда ему будоражить-то! Разве сознательные джигиты послушают баламута? Ему бы лишь коней воровать. Разбойник, разбойник и есть.

— М-м-м, стольких коней ему девать некуда. Найдутся…

— Конечно.

Разговор брата и гостя не понравился учителю. Его раздражало то, что Хамидулла во всем поддакивал кичливому чиновнику и даже как будто согласился с тем, что Мамбет и в самом деле разбойник,

— Разбойником Мамбет никогда не был. А если угнал коней, значит, слишком велика его обида. Он бесстрашен, смел и, конечно, будет мстить, я это хорошо знаю, — сказал учитель.

— Да какая там у него обида? Поцапался с Кирилловым, наглец, вот и бесится.

Губайдулла заговорил с жаром:

— А разве это не причина? Не оскорбление? Если человек защищает свое достоинство и борется с произволом обнаглевших осрицеров-казаков, разве это плохо? Разве вы не разглагольствуете на каждом углу, что добились полной свободы? А между тем казаки бесчинствуют, как и прежде. Честь и хвала тем, кто действительно хочет быть свободным! И не только хочет, но и смело борется за высокое достоинство гражданина!..

— Вот-вот, именно такие подзуживающие речи образованных людей и сбивают с толку смутьянов, вроде Мамбета. Теперь все понятно… Верно догадался наш глава, что Мамбет именно здесь набирается крамолы… Понятно, все понятно! — взъярился Каржауов.

— Как изволите понять ваше замечание? Хотите меня одной веревочкой связать с Мамбетом?

— Вы сами себя выдали, почтеннейший учитель. — Каржауов резко поднялся. «Вот откуда зараза исходит. Мамбета натравил старый бунтовщик, он, только он! И брат его большевик, и сам он втайне им сочувствует», — со злобой подумал он. — Могу вам сообщить, что мы знаем, где сейчас Галиаскар Алибеков.

Помолчав, Губайдулла спокойно ответил:

— Уважаемый Каржауов, умный человек взвешивает каждое слово и за каждое свое слово должен держать ответ. Я не Мамбет, а Мамбет не я. У каждого свой путь, своя вершина. «…Мы знаем, где сейчас Галиаскар Алибеков», — заявляете вы. Такими словами не бросаются. Господин Жанша прекрасно осведомлен, кто я такой. С давних пор наши мнения кое в чем расходятся, но это вовсе не значит, что мы должны с оружием в руках идти друг на друга…

— Тогда почему же Галиаскар и Айтиев сколачивают отряды, захватывают оружие? Что вы на это скажете? Или Галиаскар вам не брат?

Губайдулла на мгновение задумался.

— Нет такого закона, по которому родственники должны придерживаться одних взглядов, иметь одинаковые мнения. Даже отец и сын иногда могут быть чужды друг другу. За примерами не надо далеко ходить. И Бахытжан, и Арон — Каратаевы. Оба султаны, оба образованны, однако они — люди совершенно разных идей. И даже есть слухи, что именно Арон-тюре выдал атаманам Бахытжана-тюре. Вполне допустимо, что у Галиаскара есть свои взгляды, свои идеи и цели. А мое отношение к нему — это дело сугубо личное. Одобряю я его или осуждаю, до этого нет никому дела, в этом судьей только моя честь и совесть. Совесть гражданина. Поэтому совершенно не к лицу образованному, мыслящему человеку укорять меня поступками брата.

— Перестаньте! И вы, и вы, прошу вас, перестаньте. Садитесь, дорогой гость. Чай остывает, — поспешил Хамидулла на помощь.

Но Каржауов садиться не стал, В юрте было много книг, связок газет и журналов. На стенке висели фотографии и образцы старинного оружия. Недовольный своим приездом, сердитый гость не осмеливался уходить сразу же и принял вид, что заинтересовался книгами: потом начал рассматривать фотографии, дожидаясь, пока уберут чай. Понимая настроение гостя, Губайдулла выразительно взглянул на брата, как бы говоря: «Ну зачем тебе расшибаться перед выскочкой», но обеспокоенный Хамидулла повернулся к гостю, готовясь сладкими словами уговорить офицера сесть.

Губайдулла, говоривший всегда правду в глаза, не любил лисьи замашки брата в разговоре с людьми. «В бурю хорошо иметь свое укрытие», — часто повторял тот, доказывая, что людей нужно брать лестью. «Если зол и хмур твой собеседник, нехорошо хмуриться и тебе. Пусть в таком случае твое лицо станет кротким и добрым — стужу смягчает теплынь. Скажи самому скупому человеку: «Господин, настало время всему народу показать вашу великую щедрость», и он растает, потому что мягкие, ласковые слова все равно, что сливки для потресканных губ», — говаривал Хамидулла. Вот и сейчас начал он улещивать разгневанного «гостя»:

— Дорогой мирза! Трудно, ой, как трудно быть во главе правительства. Особенно сейчас, в наше время. Обуздать смутьянов, вроде Мамбета, могут только такие джигиты, как ты. Побольше бы нам таких смелых, деловитых джигитов, тогда бы дела нашего народа быстро пошли в гору.