Вверху над миром - Пол Боулз

Он лишь фыркает и немного шевелится в постели, чувствуя, что главарь подошел ближе и стоит над ним, двигая предметы на столике возле подушки.

— Возможно, сбили, — слышит он его голос и чувствует, как в губы упирается термометр.

«Да, я болен, — думает он, — но этот синтетический человек понятия не имеет, что со мной: сегодня он играет роль доктора». Он перекатывает под языком термометр и смотрит на пришельца с недоверием.

Позже главарь вынимает термометр у него изо рта и поднеся к лампе на столе, проверяет; тем временем он отворачивается к стенке и закрывает глаза.

— Очень хорошо, — говорит через минуту главарь. — Понизилась до ста трех и двух[37].

У него созревает важное решение — пересилить себя и сесть в постели. Главарь удивленно смотрит как он с трудом пытается подняться.

— Можно взглянуть? — слышит он собственный голос. Главарь быстро передает ему термометр, говоря при этом:

— Вам нельзя напрягаться.

— Уж температуру-то я посмотреть смогу, — отвечает он монотонно. Это занимает много времени: он пытается сосредоточить взгляд на рисованных метках и поймать увеличенный отблеск ртути под изогнутым стеклом. Подносит термометр очень близко к глазам. Замечает внутри серебристую полоску, но затем теряет ее, а отыскать вновь — уже выше его сил. Он с ворчанием возвращает градусник и опускает голову на подушки, уверенный в том, что никакого жара нет. Он восклицает:

— Разве нельзя просто оставить меня в покое? Главарь снисходительно усмехается:

— Вам нужно поесть. Обязательно что-нибудь бросить в желудок.

Выпив мясной бульон и съев сэндвич, он ложится и отворачивается от лампы. Минуту спустя кто-то бесшумно входит и выключает свет.

Со временем творится какая-то чехарда. Он находится в доме, заключенный в теле человека, которого держат в постели. Люди приходят, беспокоят его и уходят. Двери открываются и закрываются. То ли день, то ли ночь. Порой, когда он мчится сквозь пространство, его пронизывает ветер. Бывают долгие периоды, когда он заточен в илистом подводном мире, осознает комнату за кроватью, чувствует, как ползет время, но способен лишь лежать без движения цепляясь, будто моллюск, к изнанке сознания, пока кто-нибудь не придет и не коснется его, и тогда все снова меняется.

21

Настал миг, когда она вдруг поняла, что уже не ночь, а скорее, день, и осознала, что один час следует за другим. Она лежала на воздухе — в постели на балконе. На перилах щебетали птицы; ветер доносил ароматы гардений и сосен. «Но это же реальность», — осенило ее, и в отчаянной попытке найти способ остаться в этой реальности она решила не напрягаться и просто посмотреть, что будет.

В то утро сиделка несколько раз приносила еду и прохладительные напитки. Логично было предположить, что поблизости должен находиться кто-то еще, но она не помнила никого, кроме сиделки. Часто она сомневалась в том, что это вообще сиделка: своим дурным характером женщина больше напоминала угрюмую служанку. Она чувствовала, что ее оставили на попечение подобной особы по чьему-то серьезному недосмотру, и собиралась пожаловаться в подходящий момент. Она старалась не слишком дуться на сиделку, подозревая, что та это почувствует и как-нибудь косвенно ей отомстит. Женщина всегда приходила второпях, стуча по кафелю высокими каблучками, с явным отвращением и очень шумно делала все, что нужно, на балконе, а затем вновь убегала, даже не взглянув на нее. Когда сиделка уходила и на балконе опять становилось тихо, она лежала там в полнейшем блаженстве, радуясь возвращению во внешний мир. «Выздоровление, — говорила она себе удовлетворенно, — но даже неинтересно от чего».

На закате она услышала в комнате рядом с балконом приглушенные голоса. Открыла глаза и уставилась прямо перед собой, прислушиваясь и полагая, что один из голосов узнала.

— Доктор, — слабо вскрикнула она.

Шепот прервался, и наступила тишина. Она подождала немного, надеясь, что разговор возобновится, и когда этого не произошло, попыталась расслышать хотя бы шум удаляющихся шагов. Немного спустя она снова позвала:

— Сиделка!

Казалось, будто слово долетело из какой-то далекой долины: трудно было поверить, что она сама произнесла его. Из комнаты по-прежнему не доносилось ни звука. Она долго прождала — никто не пришел, и голоса больше не слышались. Птицы улетели, и почти стемнело. Почувствовав обиду и досаду, она уснула.

Возле кровати горела напольная лампа. Она светила ей прямо в лицо, а рядом стоял человек, смотревший на нее сверху. Она предположила, что это — врач. За ним стоял другой, гораздо моложе: этого она узнала, так, правда, и не связав с конкретным местом или периодом своей жизни.

Она попыталась улыбнуться доктору, сомневаясь, что мышцы лица двигаются.

— Мне лучше, — сказала она.

Не отрывая от нее глаз, доктор сказал что-то другому по-испански, потом склонился и поднес ее руку к губам, после чего осторожно опустил на одеяло. Он выпрямился, развернулся и вошел в дом, а молодой человек последовал за ним. Она хотела окликнуть их, но осталась лежать под слепящим светом, прислушиваясь к их голосам, которые удалялись, пока они проходили через комнаты, и наконец умолкли совсем.

Немного спустя послышались шаги. Молодой человек вышел на балкон, улыбаясь и держа руки в карманах.

— Извините, что оставил свет у вас перед глазами, — сказал он и выключил лампу. Балкон был наполовину освещен, а наполовину погружен в тень.

— Вам ведь теперь намного лучше? — он ожидал от нее подтверждения этой фразы, но она промолчала. — Вы и правда уже вышли из туннеля?

Она по-прежнему не отвечала: ей казалось, будто она идет по туннелю и видит впереди отверстие. Поначалу выход из туннеля находился совсем близко, но потом стал постепенно уменьшаться. Она быстро открыла глаза. Он смотрел на нее с нескрываемым интересом.

— Сегодня первый день. — сказала она и задумалась, понял ли он, что она имеет в виду. Она лежала на дне своего мягкого мира, пока он говорил о симптомах, лечении и реакциях, и время от времени задавалась праздным вопросом, какую должность занимает он в больнице. Все это была одна неменяющаяся сцена; он закончил довольно резко, как ей показалось, пожелал спокойной ночи и зашагал прочь. В какой-то момент, вероятно, приходила сиделка: когда она позднее очнулась, на балконе было уже темно, и она увидела в небе за перилами звезды.

На следующий день на душе у нее стало спокойнее. Когда пришел молодой человек, она сказала ему:

— Я вышла из туннеля.

— Я вижу, — на нем были шорты и рубашка в красную и серую полоску. Она с легким удивлением уставилась на его голые ноги.

— Вы ведь не врач?

Он снисходительно улыбнулся:

— Врача вы видели вчера. Он вам больше не нужен. Сегодня он осматривает доктора Слейда. Тоже напоследок. Вы оба уже вышли из своих туннелей.

Он продолжал говорить, но она перестала на минуту его слышать. Она лежала здесь все это время, и ее ни разу не посетила мысль о Тейлоре. «Если б он спросил меня, замужем ли я, то я ответила бы, что нет», — изумилась она. Немного спустя до нее дошел смысл его слов, и она перебила его, воскликнув:

— Доктор Слейд болен?

— Он в порядке, в порядке, — молодой человек погладил ее ладонь. — Вы оба заболели, но теперь оба здоровы. — Он пристально посмотрел на нее.

Она не ответила. «Если б я знала, кто этот молодой человек и какую должность он занимает, — размышляла она, — мне было бы проще с ним разговаривать». Она хотела пожаловаться на обслуживание и сиделку, которую ей дали. Но у нее было такое чувство, будто у молодого человека готовы ответы на все возможные вопросы — ответы, записанные и спрятанные про запас, — и что в любом случае она сможет узнать от него лишь малую толику правды. Учитывая это, вряд ли стоило спрашивать, но она все же поинтересовалась:

— Где он? Где Тейлор?

— В Лос-Эрманос, где и находился все это время.

В точно таком же недоумении она осталась бы, если бы он сказал: «Проходит гравитационную терапию на Венере».

— Понятно, — тем не менее, ответила она, словно имела совершенно четкое представление о жизни в месте под названием «Братья» и словно ее муж и должен был вести именно такую жизнь. Но когда молодой человек произнес эти слова, в голове у нее промелькнула тень другого вопроса, который она не могла даже сформулировать. Напряженный взгляд молодого человека вступал в противоречие с напускной беззаботностью его ответа.

Поскольку она промолчала, он перестал смотреть на нее и закурил.

— Думаю, вы можете рассчитывать на встречу с ним завтра вечером, — вскоре сказал он. — Хотите послушать музыку?

— Наверное, нет. Не очень.

Казалось, будто в мире больше не осталось ничего неизменного. Существовали лишь неустойчивые элементы: все вырвалось на свободу и неслось по течению. Голова у нее была ясная — она чувствовала, что способна следить за собственными мыслями и оценивать их. Однако, обнаружив, что нельзя точно их обозначить, убедилась, что с ситуацией что-то не так, но из-за собственной слабости она не может этого осмыслить. «Набравшись сил, — размышляла она, — я, вероятно, перестану это замечать». Именно поэтому она сделала в уме зарубку, чтобы вспомнить об этом завтра.