Воля к смыслу - Виктор Франкл

Мы должны были уделять особое внимание, в частности, тем, кому угрожала особая опасность, эпилептикам, психопатам, «асоциальным», а кроме того, всем пожилым и немощным. В этих случаях было необходимо принимать специальные меры и проводить специальную подготовку. Мы пытались устранить психический вакуум у этих людей. Этот вакуум можно выразить словами пожилой женщины, которая на вопрос о том, чем она занимается все время, ответила: «Ночью я сплю, а в дневное время страдаю». Приведу только один пример того, как мы оказывали помощь: одна из помощниц, примкнувших ко мне, была филологом, и ей поручали отвлекать образованных пожилых людей от их мыслей о внешних и внутренних несчастьях, беседуя с ними на иностранном языке. Мы организовали также палаты для амбулаторных больных. Особенно активную роль здесь играл берлинский психиатр д-р Вольф, который использовал метод «аутогенной тренировки» Дж.-Х. Шульца в лечении своих пациентов. Он тоже умер в лагере от легочного туберкулеза. Он вел дневник самонаблюдений, отмечая этапы развития своих страданий. К несчастью, тот, у кого хранились эти записи, тоже умер. Я сам постоянно старался сходными средствами дистанцироваться от всех окружавших нас страданий, объективируя их. Так, я помню, как однажды утром шел из лагеря, не способный больше терпеть голод, холод и боль в ступне, опухшей от водянки, обмороженной и гноящейся. Мое положение казалось мне безнадежным. Затем я представил себя стоящим за кафедрой в большом, красивом, теплом и светлом лекционном зале перед заинтересованной аудиторией. Я читал лекцию на тему: «Групповые психотерапевтические опыты в концентрационном лагере» и говорил обо всем, через что я прошел.

Поверьте мне, в тот момент я не мог надеяться, что настанет день, когда мне действительно представится возможность прочесть такую лекцию.

И наконец, последнее, что было очень важным, — мы занимались предотвращением самоубийств. Я организовал службу информации, и, когда кто-нибудь выражал суицидальные мысли или проявлял действительное намерение покончить с собой, мне тут же сообщали об этом. Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависели исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни, своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, "зачем" живет, преодолеет почти любое "как"».

Логотерапией я попытался ввести в психотерапию ту точку зрения, благодаря которой можно увидеть в человеческом бытии то, что я называю волей к смыслу, а не только волю к удовольствию (в смысле фрейдистского «принципа удовольствия») и волю к власти (в смысле адлерианского «стремления к превосходству»). Именно от обращения к этой воле к смыслу зависел результат психотерапии в лагере. Этот смысл для человека, находящегося в лагере в экстремальном пограничном состоянии, должен был быть безусловным смыслом, включающим в себя не только смысл жизни, но также смысл страдания и смерти. Извините меня, если я перехожу на личное, но, возможно, самым существенным опытом, приобретенным мной в концлагере, было то, что в то время как беспокойство большинства людей можно было выразить вопросом: «Переживем ли мы лагерь?» — вопрос, который часто задавали мне, был такой: «Имеет ли смысл это страдание, эта смерть?» — при этом, если отрицательный ответ на вопрос большинства людей делал бессмысленными страдания, то отрицательный ответ на вопрос, которым осаждали меня, делал бессмысленным само выживание. Жизнь, смысл которой существует или не существует в зависимости от того, выживает кто-то или нет, вовсе не является стоящей жизнью.

Итак, речь шла о безусловном смысле жизни. Мы должны различать между собой два аналога того, что Ясперс называл истиной, — безусловный и обоснованный. Безусловный смысл, который мы должны были открывать людям, сомневающимся в его существовании или отчаявшимся его найти, в любом случае не являлся абстрактным или неясным, — совсем наоборот, это был очень конкретный смысл их жизни.

Это я хотел бы прояснить на одном примере. Однажды в лагере передо мной сидели два человека, оба решились совершить самоубийство. Оба произнесли фразу, которая являлась стереотипной в лагере: «Мне больше нечего ждать от жизни». Для них жизненно важным было переключиться с рассуждений, что они могут ждать от жизни к осознанию того, что жизнь ждет чего-то от них — жизнь в лице некоего человека или незавершенного дела.

Но что, если окажется, что это ожидание не может быть реализовано? Несомненно, есть ситуации, когда становится очевидным, что человек никогда не вернется к ожидающей его работе, или никогда не увидит определенного человека снова, то есть его больше ничто и никто не может ждать. Но даже в этом случае обнаруживалось, что в сознании каждого конкретного человека незримо присутствовал некто, как Ты в самом интимном диалоге. Для многих это было первым, последним и высшим Ты — Богом. Но кто бы ни занимал такую позицию, важным было спросить: что он ждет от меня ? Поэтому самым главным был тот путь, следуя которым человек понял, как страдать, или узнал, как умирать. Savoir mourir — comprendre mourir. Это, как я уже писал, является квинтэссенцией всего философствования.

Вы можете возразить, что подобные размышления бесполезны. Но в лагере мы познали, что правило primum vivere, deinde philosophari — сперва выживай, потом философствуй об этом — оказалось недействительным. Действительным оказалось как раз противоположное правило primum philosophari, deinde mori — сперва философствуй, потом умирай.

Это була единственная обоснованная мысль: давать ответ каждому, кто задавал вопрос о высшем смысле, и быть готовым идти прямо вперед и умереть смертью мученика.

Можно рассматривать концлагерь как микрокосмическое отражение человеческого мира в целом. Поэтому будет справедливым задать вопрос: что можно взять из опыта концлагеря для жизни в условиях современного мира. Другими словами, какие психотерапевтические доктрины мы можем вывести из этого опыта, обратив наше внимание прежде всего на то, что я бы назвал «патологией Zeitgeists». Если попытаться описать эту патологию, то она представляет собой временную, фаталистскую, конформистскую и фанатичную точку зрения на жизнь, которые легко могут возрасти до уровня психической эпидемии. Соматические эпидемии являются типичными следствиями войны; психические эпидемии являются возможными причинами войны и, следовательно, новых концлагерей. Поэтому разрешите завершить обсуждение применения психотерапии в условиях концлагеря, выразив надежду на то, что психотерапия может сыграть важную роль в предотвращении возникновения концентрационного лагеря или его подобия в будущем.

КОЛЛЕКТИВНЫЕ НЕВРОЗЫ НАШИХ ДНЕЙ[72]

Темой моей лекции является «болезнь нашего времени». Сегодня вы вверяете решение этой задачи психиатру, поэтому я, видимо, должен рассказать вам о том, что думает психиатр о современном человеке, соответственно, речь должна идти о «неврозах человечества».

Кому-то в этой связи покажется небезынтересной книга под названием: «Нервное расстройство — заболевание нашего времени». Имя автора — Венк, и книга была опубликована в 53-м году, только не в 1953-м, а в 1853-м...

Таким образом, нервное расстройство, невроз не принадлежит исключительно к современным заболеваниям. Хиршман из Кречмеровской клиники Тюбингенского университета статистически доказал, что, без всякого сомнения, неврозы в последние десятилетия стали встречаться чаще; изменилась и симптоматика. Удивительно, что в контексте данных изменений показатели симптома тревожности пошли на убыль. Поэтому нельзя сказать, что тревожность составляет болезнь нашего века.

Установлено, что состояние тревожности не имело тенденций к экспансии не только в последние десятилетия, но и в последние века. Американский психиатр Фрихен утверждает, что в более ранние века состояние тревожности было наиболее распространенным, и что для этого было больше соответствующих причин, чем в наши дни, — он имеет в виду судебные процессы над колдунами, религиозные войны, миграцию народов, работорговлю и эпидемии чумы.

Одним из наиболее часто упоминаемых утверждений Фрейда является то, что человечество тяжело поражено нарциссизмом по трем причинам: во-первых, из-за учения Коперника, во-вторых, из-за учения Дарвина и, в-третьих, из-за самого Фрейда. Мы с готовностью принимаем третью причину. Однако в отношении первых двух нам не понятно, почему объяснения, связанные с «местом» (Коперник), которое занимает человечество, или с тем, «откуда» (Дарвин) оно взялось, могут оказывать столь сильное воздействие. На достоинство человека никак не влияет то, что он живет на Земле, планете Солнечной системы, не являющейся центром Вселенной. Беспокоиться об этом — все равно, что беспокоиться из-за того, что Гете не родился в центре Земли, или из-за того, что Кант не жил на магнитном полюсе. Почему то, что человек не является центром Вселенной, должно влиять на его значимость? Умаляет ли достижения Фрейда то обстоятельство, что большую часть своей жизни он провел не в центре Вены, а в девятом районе города? Очевидно, что все, что связано с достоинством человека, зависит не от его местоположения в материальном мире, короче говоря, мы столкнулись со смешением различных измерений бытия, с игнорированием онтологических различий. Только для материализма светлые годы могут быть мерой величия.