Поцелуй осени - Ольга Карпович

— Значит, родную дочь хочешь из квартиры выдворить? Последнего лишить? — взвилась, наконец, бабка. — Совсем совесть потеряла, бесстыжая твоя рожа? И так спихнула ребенка на нас со стариком, вспоминала про нее раз в год по обещанию, а теперь и совсем отделаться хочешь? Как же, новые детки завелись, любимые!

Лика, не желая больше слушать эти крики, выскочила из комнаты и спряталась у себя. Забилась в угол, скорчилась, прижав колени к груди, уткнулась лицом в ладони. Снова, как в детстве, накатило чувство беспомощности, ненужности. Лишняя, нежеланная, нелюбимая. Вечный камень преткновения, всем мешающий, вызывающий одну лишь досаду и недоумение. Вечный изгой, и никуда, никуда ей от этого не деться… Казалось, она опять сделалась одиноким заброшенным ребенком, будто и не была уже взрослой, двадцатидвухлетней девицей, почти окончившей институт и собиравшейся завтра на комиссию по распределению к будущему месту работы.

Из соседней комнаты долго еще доносились крики:

— Да какая ты мать после этого? Всю жизнь на ребенка плевала, и вон что удумала под конец?

— А ты? По-твоему, ты, что ли, идеальная мать? Да я тебя в детстве боялась как огня! Если б ты со мной разговаривала по-доброму, была бы мне близким человеком, может, и не случилось бы тогда всего этого!

— Хочешь сказать, я виновата, что ты в подоле принесла? У, зенки твои наглые!

Наконец мать, так и не добившись от упрямой бабки разрешения на прописку детей, ретировалась, громко хлопнув дверью. Лика слышала, как возмущенно стучали на лестнице ее каблуки, как отрывисто командовала она что-то маленькому Мише. Нинка отправилась на кухню и долго еще угрожающе гремела кастрюлями, разглагольствуя сама с собой о подлости человеческой натуры. По квартире расползался сладкий запах валокордина. Пару раз бабка звала Лику есть, но та отвечала из-за двери, что не голодна, просила не мешать — мол, занимается, готовится к последнему экзамену. Потом вернулся из больницы Андрей. Бабка кормила его ужином на кухне, бурча что-то неразборчивое, должно быть, жалуясь бессменному постояльцу на нерадивую дочь. Лика все так же, не поднимая головы, сидела, скорчившись на полу, рассеянно ковыряла пальцем царапину на старом потемневшем линолеуме.

Наконец, когда Нинка, управившись со своей кухонной вахтой, отбыла в свою комнату и тяжело завалилась там на кровать под скрежет разболтанных пружин, к Лике в комнату заглянул Андрей. Она сумрачно посмотрела на него исподлобья. Подумалось, вот сейчас он будет приставать с расспросами — что случилось, да как, да почему, да не расстраивайся. Андрей же молча подошел к ней и опустился на пол рядом, положил тяжелые руки ей на плечи. От его ладоней по телу побежало тепло, даря спокойствие, ощущение, что рядом есть кто-то сильный, мудрый, кто-то, кто не даст ее в обиду. В горле что-то дрогнуло, оборвалось, Лика охнула и, подавшись вперед, спрятала лицо на его груди.

Она не плакала, лишь судорожно вздрагивала, давясь сухими нервными спазмами. Андрей гладил ее по спине, укачивал, шептал на ухо что-то ласково-неразборчивое, и от его прикосновений, от близости его крепкого здорового тела почему-то кружилась голова, и глаза заволакивало темным сладостным туманом. Лика вспомнила, как в панике вырывалась из его рук тогда, почти три года назад. Сейчас же почему-то страха не было, она будто оттаяла, отогрелась, крепче охватывала руками его шею, словно боясь отпустить хоть на секунду.

Андрей поднялся с пола, прижимая ее к себе, держа на руках, маленькую, хрупкую, неслышными шагами проскользнул в свою комнату. Лика сильнее вжималась лицом в его плечо, чувствовала, как губы касаются гладкой кожи во впадинке под ключицей, жадно вдыхала его запах, теплый, знакомый, запах молодого и сильного мужчины. Андрей опустился с ней вместе на диван, ловкими умелыми движениями стянул с нее рубашку, коснулся губами груди.

Перед глазами мелькали ослепительные яростные вспышки, и почему-то совсем не было страшно, неловко от того, что впервые к ее телу, не прикрытому даже легкой футболкой, прикасается мужчина. Как будто она давно знала, что все должно случиться именно так, ждала этого и теперь лишь радовалась, отдаваясь во власть пробудившегося древнего инстинкта. Тело жило какой-то собственной жизнью, изгибалось и раскрывалось, не повинуясь ее рассудку. И Лика даже не поняла, как оказалась распростертой на диване, не видя над собой ничего, кроме ставших вдруг огромными бездонных голубых глаз, чувствуя лишь сладкую вожделенную тяжесть горячего тела. Она выгнулась, пытаясь прижаться к нему еще крепче, слиться воедино, и наконец-то ощутила на губах его губы.

11

Из дальней комнаты, где почивала бывшая директорша, донеслись какие-то приглушенные звуки. Задребезжали старые пружины, зашуршали по полу тапки, и слышно стало, как чертыхается вполголоса Нинка. Лика насторожилась, подняла голову. Что пробудило бдительную бабку в такой неурочный час, неизвестно, но можно было не сомневаться, если она обнаружит отсутствие внучки, скандал разразится нешуточный.

— Не уходи! — шепнул Андрей, не выпуская ее из рук, зарываясь лицом в ее волосы.

Но Лика уже спешила — ловко выскользнула, на цыпочках пробежала к двери и скрылась в коридоре, прошелестев:

— Спокойной ночи.

Она едва успела прошмыгнуть в свою комнату и нырнуть под одеяло, когда за дверью раздалась шаркающая походка Нины Федоровны. Дотошная хозяйка дома сунула нос в комнату Лики, убедилась, что дитя спокойно спит на своем месте, и ушла дальше по коридору, что-то невнятно бормоча себе под нос.

За окном медленно светало. В густо-серых предутренних сумерках размытыми очертаниями вставали одинаковые дома их летного микрорайона. Вдалеке, почти на горизонте, виднеются четко различимые в прозрачном утреннем воздухе высотки и шпили Москвы. В открытую форточку сладко тянуло вымокшей от ночной росы сиренью. Какие-то невидимые птицы начинали потихоньку утреннюю распевку. Стукнула дверь подъезда, зачихал, заводясь, мотор автомобиля в соседнем дворе. Мир просыпался, начинал свою каждодневную суетливую жизнь.

Спать не хотелось. Дождавшись, пока Нинка угомонится, Лика вылезла из-под одеяла, устроилась, как в детстве, на подоконнике, прилепилась носом к стеклу. Там, за стеной, совсем рядом спокойно спит Андрей. Светлая взлохмаченная голова на подушке, золотистые ресницы на бронзовом лице, а под глазами, заметные, лишь если как следует присмотреться, бледные веснушки. Он дышит ровно и спокойно — надежный, сильный, знакомый. Он, в отличие от того, другого, не скрылся, оставив после себя лишь смутные туманные воспоминания. Напротив, всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Почему?