Газданов - Ольга Орлова

Так он напишет в двадцать шесть лет в первом автобиографическом романе «Вечер у Клэр», даже не подозревая, что эти слова окажутся справедливыми до самой его смерти. У него никогда не будет по-настоящему близких друзей, но будут те, кто «еще жив». Из тех, кто прошел Гражданскую войну в Добрармии, переболел возвратным тифом, получил благодарность Врангеля и остался в живых, в Константинопольской гимназии оказались двое: Владимир Сосинский и Даниил Резников. Вот с ними-то по принципу «мы еще живы, а другие уже умерли» и сошелся в ту пору Гайто. Вскоре Володя и Дода, как звали Даниила друзья, познакомили Гайто с Вадимом Андреевым — сыном знаменитого писателя Леонида Андреева. Они знали его еще по Константинопольскому Русскому лицею, в котором все трое обитали до открытия новой гимназии.

Газданов и Резников были ровесниками, они ушли на войну в шестнадцать лет, не успев закончить учебы. Отсутствие аттестата о среднем образовании оказалось для них очень кстати. Их сразу еще в Константинополе зачислили в гимназию. А Володя Сосинский, родившийся в 1900-м, был старше своих друзей на три года, у него уже было свидетельство об окончании реального училища в Бердянске, о чем он благоразумно умолчал и тоже вскоре попал на ученическую скамью.

Точно так же ради пристанища и пропитания скрыл свой возраст и аттестат Вадим Андреев.

Вместе с Гайто у них образовалась юношеская команда вроде четырех мушкетеров. Демократы по убеждениям, страстно приветствовавшие когда-то Февральскую революцию, пройдя сквозь пекло войны, они возвращались к мирной жизни, в которой главное место занимала литература. Стихи писали все.

– Вы стихи пишете? — спросил Андреева при первом разговоре Володя Сосинский.

Вадим замялся:

– Пишу. Вернее писал, вот уже год, как не написал ни одной строчки.

– У нас запишете, — с уверенностью заметил Володя.

Это было не данью моде, а естественным способом выживания. Разлученные с родиной, домом, семьями, почти не имеющие личных вещей, они имели единственное, что оставалось с ними во времена странствий, — память об атмосфере предреволюционных гимназических лет на юге России. У каждого за спиной были свои «вечера у Клэр», вроде тех, что провел в доме Пашковых Гайто. И как только выдалась возможность хоть ненадолго воскресить те чудные времена в обстановке размеренной учебной жизни, молодые люди вновь кинулись сочинять, декламировать, спорить так страстно, как это возможно только в юношестве. «Ни на какие литературные компромиссы мы не шли, каждый отстаивал свою любовь к тому или иному поэту — к Ахматовой, Сологубу или Есенину», — вспоминал Вадим Андреев. Маяковского в силу возраста они знали еще плохо, и споров о нем пока не возникало. Так среди знакомых «домашних» разговоров гимназия из места для ночлега превращалась в настоящий дом, где они ссорились, любили и откуда не хотелось уходить.

Всего в гимназии училось более пятисот человек. Учителя в ней были под стать ученикам: самые разные. Бывшие военные и инженеры преподавали точные и естественные науки. Языки — просто люди, хорошо изъяснявшиеся на французском, немецком и английском, без всякого специального образования. Особенно запомнилась Гайто странная немка из Риги, которая всегда ставила ему дурные отметки. «Почему вы не хотите работать?» — зло спрашивала она его по-немецки. А он только равнодушно пожимал в ответ плечами и садился на место с очередной двойкой. Но однажды она пригласила его к себе домой, угостила папиросами и показала свою вышивку: замок на берегу Рейна. Она рассказала, что вышивала по наитию, только спустя много лет оказалась в той части Германии, где действительно находился точно такой замок. Она сообщила своим спутникам, что знает точное расположение дверей и комнат внутри замка, и когда ее описание было проверено, все пришли в изумление, кроме нее самой. Она давно уже привыкла собственным воспоминаниям о прошлой жизни, когда она была маркитанткой у крестоносцев во время похода Фридриха Барбароссы еще в XII веке.

После этого Гайто изменил свое отношение к этой нервной и истеричной женщине. Успеваемость его не улучшилась, и они больше никогда не возвращались к тому странному разговору, но много лет спустя он нередко вспоминал ее рассказ и ощущал щемящую близость с этой немолодой, едва знакомой женщиной, способной к таким далеким путешествиям в прошлое. Гайто больше никогда не встречал ее, потому что к концу лета их занятия закончились — в тот год программа в гимназии была ускоренной, летних каникул не было: ученикам, потерявшим из-за войны много драгоценного времени, нужны были аттестаты.

К декабрю 1921 года командование Добровольческой армии наконец добилось выдачи виз русским «константинопольцам» и был объявлен список стран, принимающих их к себе на работу и учебу. Началось великое переселение. Гимназия, в которой учился Гайто, из Турции переехала в Болгарию.

«Володя уезжал из Константинополя один, никем не провожаемый, без слез, без объятий, даже без рукопожатия. Дул ветер с дождем, было довольно холодно, и он с удовольствием спустился в каюту. Он приехал на пароход почти в последнюю минуту, и потому едва он успел лечь и закрыть глаза, как пароход двинулся.

— Надо все же посмотреть в последний раз на Константинополь». [5]

Так представлял отъезд своего будущего героя из Константинополя Гайто, лежа на верхней полке вагона, забитого недоучившимися гимназистами. Их гимназию переводили в болгарский город Шумен. До того, как им объявили о переезде, Гайто никогда не слыхал названия этого города, хотя в географии всегда был силен. Но Болгария была не такая уж большая страна, чтобы после пятиминутного изучения атласа они вместе с товарищами не отыскали неизвестный доселе город неподалеку от Софии. Как устроится его жизнь и что ему сулит переселение из «дикой азиатской страны», которой он считал Турцию, в братскую православию Болгарию, о которой он еще ничего не знал, Гайто не задумывался. Лежа на верхней полке, под стук колес он предвкушал, как начнет описывать все, что ему удалось повидать за те три года, что он провел вдали от дома. В сущности, единственными островками благополучия, которые мелькнули на его пути, заполненном кровью, голодом и скитаниями, были константинопольские дома тех немногих эмигрантов, которым удалось как-то обустроиться на новом месте.

К ним принадлежали его сестра и ее знакомые. Больше всего Гайто хотелось написать именно о них, сумевших продолжать жить интересно и радостно, несмотря ни на что. Однако до того момента, когда он найдет в себе силы преодолеть давление «мрачной поэзии человеческого падения» и написать романы о драматических взаимоотношениях как таковых, где эмиграция будет лишь фоном, пройдет более десяти лет. А пока он обдумывал новые и новые сюжеты, поезд приближал его к Софии.