Викинг и дева в огне - Галина Емельянова

купания в снегу, и вовсе сомлел, и идти сам уже не мог. Тогда парень, как младенца понес его в тулупе в избу, положил на печь и Северьян уснул. И проспал два дня, а когда очнулся, сразу подумал о Василисе. За что ему такая судьба? А ей? Ведь совсем юна боярышня? Сгинула, не узнав радость мужниной ласки, не приложила к груди первенца. Их первенца. Северин оделся, взял мошну полную серебра, приказал оседлать коня, поскакал по тракту в корчму. Подальше от города, от знакомых лиц. Никто ему сейчас не нужен.

Корчмарь, с подбитым глазом, второй алчно блеснул, увидев редкого гостя, княжеского воина, предложил сала, огурчиков и квашеной капусты с клюквой. Откуда — то он знал, что варяг не пьет хмельного и очень удивился, когда тот заказал медовуху.

— Напьюсь, в комнаты отнеси, на тебе. — Он насыпал хозяину в руку кусочки рубленого серебра.

Первый ковш просто согрел нутро, второй вообще не почувствовал. Он пил с горя, а хмель его не брал. В глубине души надеялся, что окончит земной путь, ведь не зря провидец нагадал ему смерть от эля. После нескольких ковшей, Северину казалось, вот он предел его жизни. Без Василисы, нет будущего.

Какой — то купец, с другом пытались подсесть к нему, но он так на них посмотрел, что они сразу ушли в самый темный угол.

Хмельное не брало, только еще горше становилось. Если бы мог обернуться оборотнем ушел жить в лес. Может съездить к старухе ведунье? Но когда варяг встал, ноги его не слушались, он рухнул бы под стол, но слуги ловко его подхватили и унесли наверх в комнаты.

Очнулся уже глубокой ночью, голова раскалывалась от боли, в каморке стоял невыносимый запах чего — то кислого или протухшего. Поднялся и спустился вниз, в корчме никого не было, все спали. За дверью стучала капель. Тук — тук — тук. Капли били прямо в больное, после хмельных излишеств, темечко.

Северин проведал коня, тот недовольно всхрапнул, не признал в пьяном варяге хозяина. Северин постояли недолго, и пошел по дороге. Нет, не в городище, а в неизвестную даль. Все было, как во сне. Луна, боль и путь. Он и сам не заметил, как свернул с дороги в лес. Шел, по ясно проступающим в осевшем от оттепели снегу, следам. Прошла вереница людей, не один человек. Варяг прибавил шаг.

Сосны, словно войско, охранявшее мирных людей, стояло сплошной стеной.

Тропка обрывалась неожиданно, именно перед этим густым лесом.

Куда бы ни ступал воин, колючие ветви закрывали ему путь. Он вытащил меч и стал пробивать себе дорогу. Хвоя осыпалась на проталины, но сами ветви не поддавались острому оружию. За этой живой изгородью явственно что — то пели. Стучали в бубен, и жалобно стонал какой — то зверь.

Северин лег прямо в мокрый снег и пополз. Свитка сразу промокла, доспехов он не надел, и щита при нем не было. Ножны стучали по ледяной корке, и варяг отстегнул меч от пояса, и положил впереди себя.

Полз он недолго, и увидел то, что и предполагал увидеть. На поляне стоял деревянный идол, а вокруг на коленях человек десять: мужики, жены с детьми. Перед деревянным истуканом, на всех четырех сторонах которого, темнели измазанные кровью лики, тихо умирал лесной олень.

Северин наконец встал в полный рост, и пристегнул меч. Вынул оружие из ножен и закричал: «Ложным богам молитесь, и жертвы кровавые приносите. Нет, у идола силы. А Бог, един!» Варяг подбежал к идолу и стал его рубить, удары меча изуродовали лики, и языческий бог то улыбался, то корчился в гневе.

Язычники от страха, как окаменели. Не вставали ни на защиту своего божества, ни убегали от гнева княжеского гридня.

Северин тяжело дыша, вернул меч в ножны, и, упершись двумя руками в деревянный столп, стал его раскачивать. Тот не поддавался. Воин задыхался, обливался потом от тщетных усилий повалить идола наземь. За его спиной кто — то тихонечко хихикнул. Потом смех стал громче. Скоро смеялось все семейство.

— Эх, тысяцкого бы сюда, — пожалел Северин, давая себе отдых, и утирая шапкой распаренное от усердия лицо. Вдвоем- то мы бы это идолище одолели».

Луна поднялась выше верхушек самых высоких елей. Вдруг от истукана отделилась тень, она росла все выше и выше, и скоро на поляне перед людьми стоял великан. В золотой кольчуге, до колен, в золотом шеломе, и с таким длинным мечом, что был больше варяга.

— Перуне, славься, Перуне! — попадали ниц люди.

Северин попытался разглядеть лицо воина — бога. Ничего: ни глаз, ни носа, ни губ. Одно кровавое месиво. «Неужто моя работа?! — Усмехнулся про себя варяг.

Перун поднял меч и опустил его на врага. Северин отбежал в сторону. Так он бегал круг за кругом, пока не надоело, и в голову не пришла здравая мысль: «Что так и буду, как заяц бегать? А если эти язычники набросятся, не рубить же их на самом деле. Хотел умереть с мечом в руках, вот судьба и благоволит».

— Сражайся или умри! — прокричал он громко.

Остановился, перевел дух, опершись спиной на молодую ель, выставил пред собой свой славный меч. Оживший идол Перуна, а может и вправду сам бог язычников, снова занес меч. Северин не стал ждать, когда он опустится на его голову.

До головы и шеи врага не достать, а ноги вот они, в золотых сапогах, а между кольчугой и сапогами, где внутренний сгиб колена, как раз можно дотянуться до сухожилия. Он побежал думая о том, чтобы не поскользнуться, обогнул идола сбоку, вот уже и шпоры со звездочками на пятках сапог. Северин нырнул под золотую кольчугу, и рубанул под коленом, сначала правой, потом левой, ноги. И еще, и еще. Потом стал отступать. Ничего не происходило, поганое идолище стояло на ногах.

— Сражайся или умри!

Идол стал медленно разворачиваться к воину, и Северин отчего — то вспомнил Эрика, а вдруг и ему страшная смерть уготована, без рук и ног, медленно и мучительно больно, расставаться с жизнью.

— Сражайся или умри!

Северин кинул меч как копье, целясь как можно выше.