Дикарь - Алексей Жак

…Они боролись некоторое время, но схватка не закончилась победой.

– Подожди, тише, прошу тебя… – шептала она в судорогах.

Конечно, он опять отступил. Не убрав, однако, руки. Он был ласков и упорен вместе с тем. Пальцы, именно в них теперь сосредотачивались его пылкость, его трепет. Ими он гладил ее намокающую плоть, и, главное, ее твердый, как недоспелая горошина, отросток – источник сладострастия.

Она вскрикивала, затихала, опять вскрикивала, опять затихала. Эти крики и затухания, сдавленные, некстати, крайнейшей необходимостью, повторялись с новой силой, и походили скорее на признаки агонии, а не верхней степени удовольствия. Сергей, сам мокрый, от пота и внизу, сдерживался едва-едва, но каждый раз, достигнув рубежа, осекался, ощущая спиной, затылком пристальный взгляд, – как дуло пистолета, – взгляд не спящей ведьмы.

Забрезжило. Ядвига встала, как будто не спала вовсе, оделась в мгновение, и… исчезла, как растворилась. А была ли она, на самом деле? Сергей в недоумении перекрестился: «Чур меня».

Уже слышались голоса, шумы с улицы. Может быть, дворников. Ранние пташки.

– Мы не спали всю ночь. С ума сойти, – громко произнес Сергей – теперь-то можно.

– Я хочу спать, – сказала Зоя, – давай хоть немного поспим – тебе же на работу.

– Погоди, – закричал Сергей, так долго молчавший и шептавший.

– Что ты делаешь, хулиган, – засмеялась Зоя.

Он накинулся на нее, как на добычу, которую всю ночь караулил в засаде, и вот сейчас пришло время охоты.

– Нет, нет, нет, – крутила она воображаемый велосипед голыми ногами. Простыня сбилась к подножью тахты, подушки разметались по краям. Он погрузился губами ей в пупок, на свете не было слаще кормушки. – Ой, ай, боже мой… – только и вымолвила она.

Несколько раз Сергей нападал коршуном, но всякий раз происходил конфуз с ним. Перегорев на старте, он никак не мог правильным способом, без нарушений принятого порядка подобных вещей, закончить начатое. Финиш ему не удавался. Его дублер вестибулярного аппарата отказывался в нужный момент головокружить, и преждевременно опорожнял свои закрома.

– «Что за напасть?» – уже испугался Сергей горе-попыткам, размазывая по рукам, по бокам это свое горе.

Зоя довольствовалась его ласками, причем в решительную минуту содрогаясь, мелко и часто дрожала, будто в приступе лихорадки, а потом плакала с закрытыми глазами, и вновь в ней воскрешала маленькая девочка из детских лет. На прощанье он поцеловал ее еще раз, также как ночью и утром, выпивая все ее дыхание до дна, не оставляя ей ни капельки, ни мельчайшей надежды на спасение от него.

7. Вахта.

Который день Сергей скучал на лавке. Наладчики исчезли, будто в воду канули. Он нашел их подсобку и после длительных, завершившихся успехом поисков ключа, проник туда. Там оказалось все необходимое для сносного и терпеливого времяпрепровождения: заварка (коктейль из индийского и цейлонского чаев – гурманы), сахар, кипятильник, посуда. Наконец, прошлогодние журналы «Смена» и «Огонек» (теперь, конечно же, раритеты).

Он соорудил конструкцию из трехлитровой банки с судовой мутноватой водой и долгоиграющего кипятильника, сел с раскрытой книгой из своего багажа за квадратный ущербный столик у иллюминатора, в котором непривычно статично (качки не было) виднелась шероховатая бетонная стена пирса. И стал ждать. Но попить чайку, видать, было не судьба. Как только вода начала закипать, банка звонко дала трещину. Кипяток вылился на стол, на пол, и едва не на ноги Сергею со скоростью, с какой затопило несчастный «Титаник». Чертыхаясь, Сергей выдернул накалившийся кипятильник из розетки и вышел вон.

Первая мысль была напиться, вновь отдаться в объятия заскучавшего Бахуса. Со вчерашнего застолья болела голова, а во рту, как говорил Макс, мухи насрали. Передумав, он не пошел в пивной бар через дорогу у проходной, хотя там всегда было свежее пиво, завоз пенного ячменного напитка строго контролировался, перебои в поставках исключались. И, как вчера и позавчера, как месяц назад и год, оно текло ровной струйкой под тем же давлением, как будто посредством змеевика грязно-медный носик крана, замусоленный и в едких хлопьях, сообщался с соленным Балтийским морем. Лишь в перерывах, в ожидании следующего заказа носик, нахлебавшись густой пены, переставал лить тягучую кишку, но не высыхал, а сморкался и пускал смачный радужный пузырь.

Сергей сглотнул выделившуюся неожиданную слюну. В пивной подавали «пряности»: ржаные сухарики, как губка пропитанные соленой влагой, картофельную соломку, камамбер с хрустящими хлебцами, из рыбы – ставридки и скумбрия, креветки и копченая севрюга. Он оценил фирменное блюдо: шашлыки с луком, горошком, малосольным огурчиком, с картофелем фри. Баранина раскусывалась слабым нажимом, лязгать зубами, прибегать к помощи рук не требовалось. И когда все это запивалось ядреным, ледяно-прохватывающим внутренности бородатым нектаром из до краев полной объемистой кружки, в носу начинало свербеть, откуда-то изнутри поднималась волна горячей, щелочно-активной воздушной массы и единым сытым выстрелом разрывало ноздри до слез.

Сергей еще раз вздрогнул. Он направился в стеклянное кафе в рощице кленов, где ежедневно в полдень на пороге грелась ленивая лохматая кошка, гулящая и немытая, но довольная избытком воли. Ее подкармливали, впрочем, остальных прихлебателей и дармоедок, живущих на заводских мусорных свалках, тоже. Для них не существовали заборы и замки, любая щель и лазейка, пропускала, не спрашивая документов личности. Там он пообедал: морковь, резанная и окропленная сметаной, щи, плов, морс.

Буфетчица Катя болтала с кем-то, незнакомым: хи-хи, ха-ха.

– Давненько Вас не видел, Катюша, – говорил мужик с опухшим лицом выпивохи. Одет он был безобразно: рубаха в клетку навыпуск (клетка и та казалась кособокой), иссиня-черные трико, заношенные до крайней степени ветхости, с пузырящимися коленками, и на ногах войлочные тапочки-шлепанцы, стоптанные, без стелек. Один изуродованный тапок соскользнул с его голой мозолистой ступни и лежал отдельно на грязном линолеуме.

– А что? Соскучился? – Катя в блеклой кофточке беспрерывно что-то двигала: перемещала, отставляла, пододвигала, смахивала, пересыпала, помешивала.

За буфетным прилавком ее, так шедшая специфичной фурнитуре, ладная фигурка не знала покоя, состояния висячего маятника, но все движения и колыхания небольшого тела, несмотря на их нерациональность, не содержали беспокойства, суеты. За ними – проявление чувств, кои свойственны хозяевам-куркулям, терзающимся от невидимых переживаний и ощупывающих ежеминутно по закромам и сусекам нажитое обманом и обсчетом, на свой страх и риск, добро, проверяя его на неприкосновенность. Во всем подвох и посягательство: облапошат, обчистят, обокрадут, отымут. Нет, все цело, слава богу!

– А как же, – продолжал нечаянный кавалер, – хожу, хожу, а Вас все нет и нет. Загуляли, небось?

– У меня не больно загуляешь.

– Что так?

– Все тебе расскажи, все тебе покажи. Тебе, Вить, мои бы проблемы.

– У меня своих – вагон и маленькая тележка, – не к месту засмеялся объявленный Витей.

– Какие у тебя проблемы, на бутылку сообразить.

– Не скажи. Я еще не все мозги пропил, и свой гроссмейстерский норматив подтвердить могу.

– Вить, ты, когда последний раз шахматы в руки брал? Был человек, да весь сплыл.

– И все-таки, не отлынивай, признавайся, где прохлаждалась?

– Прохлаждалась? Слышь, Надюх, – крикнула буфетчица в сторону комнаты с алюминиевыми отстойниками: один для горячей воды, другой – споласкивать. – Это он мне говорит. Да, я семь потов согнала на этой треклятой даче. Черт ее побери.

– Значит, у Вас дача имеется? Машина?

– Все имеется, Витек. Все, как у людей.

– У меня нет, – крякнул Витек. – А я подумал, любовника завела, работу забросила.

– Нет, ты погляди на него. На что мне полюбовник-то, у меня муж есть, дочка, зять, внуки-сорванцы.

– Ну, муж одно, а любовник – другое.

– Поздно мне о таком думать. Что я девка?

– А что – старуха?

– Я не старуха, но и не молодая, – порозовела Катя.

– Вот, я и говорю.

– Что пристал, как банный лист.

Витек рассмеялся от души, как будто ему рассказали остроумный или скабрезный анекдот.

– Я, Катюш, хотел купить килограмма четыре сосисок, – сказал он.

– Нет, сейчас не могу. Вечером заходи. Мне еще людей кормить. Останется, отдам, – и уже остыв, покачала головой. – И куда тебе столько? Семьи нет, детей нет. Собак кормить, что ли?

Так как было уже четверть первого и заканчивалось обеденное время, Сергей двинулся обратно в обход цехов мимо уснувшего оранжевого погрузчика, земляной насыпи у рва, мимо грандиозного охряного подиума из светлого огнеупорного кирпича, не цельного, с полостными пустотами овальной формы и изразцовыми кромками. Уже много раз прокладывал он этот маршрут, не ища других, свыкся с его приметами, с невзрачными деталями. Железные врата в стенах были распахнуты, и в образовавшейся бреши – огромный сводчатый зал, пустынно-чистый, безмолвный. Глубокий зоб или колоссальный карман. Сергею представилось, каким будет будущий цех, как исчезнут размах, простота и свобода, уступив пространство станкам, подъемным механизмам, лебедкам. Как свернется в четыре складки прежняя раскройка площади.