Замок - Франц Кафка

— Этого я не могу обещать, — не согласился К. — При всем моем желании я не могу обещать выполнить вашу просьбу или ваш каприз. Потому что дело не терпит, особенно после того, как мои переговоры со старостой дали неблагоприятные результаты.

— Такая отговорка отпадает, — заявила хозяйка, — староста — ничего не значащая личность. Вы этого разве не заметили? Он бы и одного дня не оставался на своей должности, если бы не его жена, которая ведет все дела.

— Мицци? — спросил К.

Хозяйка кивнула.

— Она была там, — подтвердил К.

— Она высказала свое мнение? — спросила хозяйка.

— Нет, — ответил К., — но у меня и не создалось впечатления, что она могла это сделать.

— Ну да, — сказала хозяйка, — вот так же ошибочно вы здесь на все смотрите. Как бы то ни было, то, что решил о вас староста, не имеет никакого значения, а с его женой я при случае поговорю. И если я вам теперь еще пообещаю, что ответ Кламма придет самое позднее через неделю, то у вас, наверное, не будет больше причин не соглашаться со мной.

— Все это еще ничего не решает, — уперся К. — Мое намерение твердо, и я бы все равно попытался его осуществить, даже если бы пришел отрицательный ответ. Но раз я заранее имею такое намерение, то я уже не могу начинать с просьб о беседе. То, что без просьб остается пусть дерзкой, но все же допустимой попыткой, после отрицательного ответа становится открытым неподчинением. Это было бы, разумеется, куда хуже.

— Хуже? — спросила хозяйка. — Это неподчинение в любом случае. А в общем, делайте как знаете. Подайте мне юбку.

Не обращая внимания на К., она натянула юбку и побежала в кухню. Из залы давно уже доносился беспокойный шум. В кухонное окошко стучали. Один раз помощники распахнули его и крикнули, что они голодные. Потом там появились и другие лица. Слышалось даже какое-то тихое, но многоголосое пение.

Разговор К. с хозяйкой, впрочем, сильно задержал приготовление обеда — он был еще не готов, а посетители собрались. Тем не менее никто не отважился нарушить запрет хозяйки и зайти в кухню. Но теперь, когда наблюдатели у окошка сообщили, что хозяйка уже идет, служанки сразу побежали в кухню, и когда К. вошел в залу, все на удивление многочисленное общество — более двадцати человек, мужчины и женщины, одетые провинциально, но не по-крестьянски, — устремились от окошка, возле которого они толпились, к столам, занимать места. Только у маленького столика в углу уже сидела супружеская пара с несколькими детьми; муж, симпатичный голубоглазый господин с растрепанной седой шевелюрой и бородой, стоял, наклонившись к детям, и отбивал ножом такт: они пели, и он все время старался убедить их петь потише; возможно, они были голодны, и он хотел отвлечь их пением. Хозяйка равнодушно произнесла несколько слов, извиняясь перед обществом, никто не сделал ей упрека. Она оглянулась по сторонам в поисках мужа, но тот, осознав затруднительность положения, очевидно, давно уже сбежал. Тогда она медленно пошла на кухню; на К., поспешившего в свою комнату к Фриде, она больше не обращала внимания.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Наверху К. нашел учителя. Комнату, к удовольствию К., почти нельзя было узнать, так потрудилась над ней Фрида. Воздух был свежий, печь основательно натоплена, пол вымыт, кровать прибрана, вещи служанок — весь этот омерзительный хлам — исчезли вместе с фотографиями, стол, который раньше, куда бы ты ни повернулся, прямо-таки таращился тебе вслед своей усеянной грязными пятнами доской, был покрыт белой вязаной скатертью. Теперь уже можно было и гостей принимать; то, что маленький запас белья К. был развешан около печки на просушку — Фрида, очевидно, выстирала его рано утром, — мешало мало. Учитель и Фрида сидели у стола и встали, когда К. вошел. Фрида встретила К. поцелуем, учитель слегка поклонился. К., в рассеянности и все еще переживая разговор с хозяйкой, начал извиняться за то, что он до сих пор все не мог посетить учителя; получалось, будто он считает, что учитель, потеряв терпение из-за того, что К. не идет, пришел к нему сам. Но учитель, с его солидной манерой, казалось, вообще теперь только начинал медленно припоминать, что когда-то они с К. договорились о чем-то вроде визита.

— Так это вы, господин землемер, — медленно произнес он, — тот приезжий, с которым я несколько дней назад разговаривал на площади перед церковью?

— Да, — коротко ответил К.; то, что по своей тогдашней беспомощности он в тот раз стерпел, здесь, в своей комнате, он не обязан был терпеть.

Он повернулся к Фриде и стал советоваться с ней по поводу одного важного визита, который он должен немедленно сделать и при котором ему нужно быть одетым как можно лучше. Фрида тут же, ни о чем не расспрашивая К., подозвала помощников — они как раз были заняты исследованием новой скатерти на столе — и приказала им как следует вычистить во дворе одежду К. и его сапоги, которые он тут же начал стаскивать. Сама она схватила с веревки одну рубашку и побежала на кухню гладить ее.

К. остался наедине с учителем, который уже снова молча сидел у стола; он заставил его еще немного подождать, стащил с себя рубашку и начал мыться под умывальником. Только теперь, стоя к учителю спиной, К. спросил о причине его прихода.

— Я пришел по поручению господина старосты общины, — сказал тот.

К. был готов выслушать поручение. Но так как сквозь плеск воды слова К. было трудно разобрать, учителю пришлось подойти ближе — и он встал рядом с К., прислонясь к стене. К. извинил свое умывание и свои хлопоты настоятельностью намеченного визита. Учитель не обратил на это внимания и сказал:

— Вы были невежливы с господином старостой общины, со старым, заслуженным, многоопытным, почтенным человеком.

— Чтобы я был невежлив, этого я не заметил, — проговорил, тщательно вытираясь, К., — а что у меня было о чем думать, кроме изящных манер, это верно, потому что речь шла о моем существовании, которому угрожает ваша позорная служебная неразбериха, мне нет нужды рассказывать вам о ней в подробностях, поскольку вы сами являетесь деятельным членом этих служб. Что, староста общины жаловался на меня?

— На кого ему тут жаловаться? — сказал учитель. — И даже если бы было на кого, разве он стал бы жаловаться? Я просто составил под его диктовку маленький протокол о вашей беседе и из него узнал достаточно о доброте господина старосты и о характере ваших ответов.

Разыскивая свою расческу, которую, должно быть, Фрида куда-то убрала, К. переспросил:

— Что? Протокол? Составленный задним числом в мое отсутствие кем-то, кто вообще не был при разговоре? Так не делается. И почему вообще протокол? Это что, была официальная процедура?

— Нет, — сказал учитель, — полуофициальная, и протокол — тоже полуофициальный; это было сделано только потому, что у нас во всем должен быть строгий порядок. Как бы там ни было, протокол теперь существует и служит не к вашей чести.

К., который нашел наконец расческу — она завалилась в кровать, — ответил уже спокойнее:

— Пусть существует. Вы пришли для того, чтобы сообщить мне это?

— Нет, — сказал учитель, — но я не автомат и должен был высказать вам свое мнение. Данное мне поручение, напротив, является еще одним доказательством доброты господина старосты; я подчеркиваю, что мне эта доброта абсолютно непонятна и что я исполняю это поручение только по долгу службы и из уважения к господину старосте.

К., умытый и причесанный, сидел теперь в ожидании рубашки и остальной одежды у стола; его мало интересовало, с чем пришел к нему учитель, к тому же на него подействовало то, что хозяйка была о старосте столь невысокого мнения.

— Обед, наверное, уже кончился? — спросил он, задумавшись о дороге, которая ему предстояла, затем, поправляясь, добавил: — Вы хотели мне передать что-то от старосты.

— Н-да, — сказал учитель и пожал плечами, как бы снимая с себя всякую личную ответственность. — Господин староста опасается, что в случае, если решение вашего вопроса слишком надолго затянется, вы предпримете что-нибудь необдуманное на свой страх и риск. Я, со своей стороны, не знаю, почему он этого опасается; на мой взгляд, самое лучшее, чтобы вы именно делали все, что захотите. Мы не ваши ангелы-хранители и не обязаны бегать за вами повсюду. Ну хорошо. Господин староста иного мнения. Само решение, являющееся делом графских инстанций, он, разумеется, ускорить не может, однако же в пределах своей компетенции он хочет принять одно предварительное, поистине великодушное решение — только от вас зависит согласиться на него или нет: он предлагает вам пока что место школьного сторожа.

На то, что ему было предложено, К. сначала почти не обратил внимания, но сам факт, что ему было что-то предложено, показался ему немаловажным. Это говорило о том, что, с точки зрения старосты, К., обороняясь, был в состоянии проделать такие вещи, защита от которых оправдывала для общины даже некоторые издержки. И как серьезно к этому отнеслись! Ведь учителя, который уже порядочно здесь ждал, а до этого еще составлял протокол, староста, должно быть, попросту пригнал сюда. Учитель, заметив, что он все-таки заставил К. задуматься, продолжил: